Страна: Россия
Моя основная сфера деятельности – музыка и литературное творчество. Пишу (и исполняю) песни, стихи и прозу (точнее, стихи в прозе). Творчеством занимаюсь с детства, как и мы все, однако на серьезном и профессиональном уровне с 2015-го года (третий курс Литературного Института). Тогда освоила стилистику, а значит, совершенно новые вибрации.
Country: Russia
The main area I’m engaged in is music and creative writing. I write – and perform – songs, poems and prose, which is actually prose poetry. I’ve been creative since childhood, as we all are, but my level became serious and professional in 2015 (the third year of studying in the Literary Institute). Then I came to my own writing style, meaning quite new vibrations.
Отрывок из эксперементальной прозы «Канцерофобия»
Каждая думает, все – думают, достаточно одного раза (но происходит это постоянно).
Он скользит вверх, и я чувствую, как за острые края стертых винировых цепляется его шероховатость. Похоже ли это на воспаление, такая ли на вкус кровь? Самое страшное – это когда все покрыто белыми язвами. И толи свет так падает, толи они под кожей и готовы пробиваться. Но то, что есть покраснение – это очевидно. Следующий шаг: должно кровоточить и одновременно с этим болеть. Если надавить, капель нет, щеткой можно расцарапать (даже при стопроцентной мягкости). Но, кажется, это больно, очень больно, или я уже мозоль натерла. Как бы там ни было и что бы ни происходило, но я уже третий час вылизываю себе десны.
Рассказала об этом подруге, она попробовала, сказала – болит после одного раза, я же провожу за этим все свое свободное время. Пока не жуешь, не спишь и не занимаешься тяжелым физическим трудом. После каждого приема пищи – йодинол, язык, проверка: вроде ровные, вроде не болят, и вроде в десна я не выдыхала. Подходя к зеркалу, я закрываю глаза. Паста, не очень приятная по температуре и консистенции (смешанная со слюной и зубным налетом), растекается по правой руке, пока я морщусь и отплевываюсь. Можно было бы этого избежать, но черта с два я посмотрю на себя в зеркало (и не дай Богиня увижу эти десна). После чистки они всегда красные, поэтому, если устала – Мирамистином, если не очень, то вотру Холисал.
Честно говоря, от последнего, меня в буквальном смысле выворачивает. Он вяжет рот, склеивает слизистую и пахнет стоматологическим кабинетом. Его невозможно вывести и выполоскать, он щиплет по центру, но я наношу его снова и снова, потому что если не нанести – десна снова покраснеет, а тогда, возможно, я снова буду думать, что это не лечится. Интуитивно я чувствую, и, вероятно, психотерапия подтвердит, что правильнее так и говорить: я боюсь рака десен. Но само это слово вводит меня в состояние парализующего ужаса, поэтому я, какие угодно, метафоры придумаю, лишь бы вы поняли, что мне очень страшно.
Проверка не дает ощущения безопасности. Мне могло показаться, или все изменится уже буквально через секунду. Нельзя курить в воспаленную десну, ведь, может, именно там и тогда все и образуется. Хотя в насквозь порванную губу я вдыхала, но это только потому, что она мне сказала, что делала это сразу. На самом деле, все равно буду (хотя и знаю, чем это чревато, — рассказали), а постоянная невротическая тяга убедиться создает иллюзию контроля (с ним у меня кстати – проблемы).
Прекрасно знаю, что все произнесенное от первого лица, как правило, похоже на исповедь. И в условиях массового безразличия к чувству это может оказаться грандиозным литературным провалом. Но если говорить о неких правилах, которые любому зрителю должны быть чужды – это само по себе провал, все-таки, как мне тогда объяснить, что такое изо дня в день проверять себя на болезнь десен? Это не один раз заболело, и ты это не можешь прекратить. Потому что если прекратить, то все развалится, и тогда ты окажешься под ударом, и сама же туда себя загнала. Так что, что бы вы обо мне ни думали, а изрезанный виниром окровавленный язык снова поднимается вверх в поисках привкуса крови, стараясь отличить свою от той, которая может идти от десен.
Вас, вероятно, очень легко запутать, так как в моей голове причинно-следственные связи складываются гораздо быстрее, чем я успеваю их озвучить. Если быть абсолютно честной, то, да, вы правы, я считаю, что вы слишком медленно думаете и что не стоит тратить на вас хоть какое-либо время. Хотя это, конечно, зависит от того, к кому конкретно я обращаюсь (а еще от того, кто я и при каких обстоятельствах мы вообще беседуем). В любом случае не стоит пытаться понять человека, вздрагивающего от появления голубей (перьевой шорох, урлыканье, подготовка к взлету) и падающего наперерез пути любой, кто гуляет от него слева. Кстати то, что недоступно автору как жертве бюрократии и закостенелости отдельных, доступно мне как героине в тексте, который совершенно не реализм. Поэтому не стоит пытаться понять «человеку», вздрагивающую от появления голубей (перьевой шорох, урлыканье, подготовка к взлету) и падающую наперерез пути любой, кто гуляет от нее слева. И это прямая речь, если вы не поняли, а все, что недоступно авторке, как жертве бюрократии, доступно – мне.
А что же стоит? Как минимум, понять, что орнитофобия – это не про «а что они смогут тебе сделать?», а трипофобия – это не «да ладно, а сыр? Мочалка? Хлеб?» Потому что и сыр, и мочалка, и хлеб – это, действительно, страшно. Свежий, только испеченный, горячий, мягкий. Разломи его рукой и чуть наклони – хуже пчелиных сот дыры, которые неминуемо попадают внутрь, и даже если ты закроешь глаза, они все равно будут тебе мерещиться, до тех пор, пока ты его вообще в руках держишь. И нет, нельзя об этом не думать, потому что думать можно только об этом. Я не покупаю сыр с крупными дырами и зажмуриваюсь, чтобы выкинуть заплесневелый хлеб. Потому что в противном случае, однажды, наша кожа начнет разрываться, образуя крупное решето. Дальше и дальше, глубже и глубже, пока однажды, мы не закончимся полностью дырявыми до костей, ну, как салями. И я только предполагаю, что вылечить это можно будет, поместив нас в колбу с кислотой, которая будет выжигать зараженные слои кожи так, чтобы они не попадали на здоровые. Но все это не имеет значения, ведь в любой момент ты можешь прорасти. (Мой отчим сажал дома лук, и мне всегда было интересно, что же произойдет, если корень начнет пробиваться через зрачок). На самом деле вам не нужно все это понимать. Просто скажите спасибо, что имея такую картинку в голове (фоново), я, не подавая виду, вступаю с вами в обыкновенные коммуникации.
В детстве мне было трудно выкинуть из головы какие-то неприятные мысли. Они просто цеплялись к моему телу, и никуда их невозможно было деть. Тогда я придумала ящик, закрепленный под потолком, в который эта субстанция влетала, и он закрывался. А внутри было еще одно отделение, которое засасывало в себя любую мою идею во второй раз. Чтобы не было возможности ни у одной из них вырваться обратно. О том, почему в момент того, как внутреннее отверстие открывалось, его содержимое не могло вылететь, я не думала. Возможно, все происходило слишком быстро, и никто не успевал сообразить. В любом случае, работало это безотказно. И хотя комната та давно уже не моя, и именно той, моей, комнаты – нет, ящик до сих пор есть. И я им пользуюсь.
Некоторое время (славная у нас получается автобиография), мне казалось, что у меня между диваном и стеной живут мыши. Они были похожи на персонажей из мультфильма о Леопольде, только, если бы я опустила на пол руки, они могли бы меня убить. Я так думала, пока не загнала их в ящик.
В любом случае, так или иначе, я не покупаю сыр с крупными дырами и снова облизываю десну, на предмет наличия/отсутствия причин для паники. И мне сейчас чуть «волнительней», чем было ранее, так как я давно на нее не смотрела.
Не то чтобы я это просто мусолила, конечно, мне пришлось пойти и попросить лечения. Точнее говоря помощи, потому что я, хоть и на грани, но вполне в состоянии справиться. Не важно, почему вообще пошла, важно лишь то, что я совершенно забыла о том, как чистят зубы нормальные люди. Нужно было смотреть на себя в зеркало, при этом, не вглядываясь в десну. Преодолевать страх, при этом, не кормя фобию. На сей раз я отчетливо видела, как паста растекается, видела свое лицо и не могла поверить в это. Каждый раз голова нервно вздрагивала, словно отрицая эту затею, и стремилась спрятать от меня щетку на деснах. Но я прикладывала массу усилий, чтобы не провалить это задание. И мне было очень интересно, как я делала это раньше?
Тонким эхом, тонким отголоском, чем-то совершенно призрачным, что можно еле-еле услышать, еле-еле почувствовать, во мне действительно звучало: это связано с тобой. В момент, когда я теряю привычку, теряю то, вокруг чего выстраивался мой смысл, теряю самое лучшее, что когда-либо во мне происходило, — остается пустая незаполненная брешь. И мне так хотелось успеть об этом рассказать, пока эта история не угасла, пока она была красивой. Хотя где-то я, разумеется, догадывалась, что пока мне нестерпимо больно, я просто не смогу, а потом – сломаюсь. И момент будет упущен, и момент был упущен. Поэтому вы должны быть крайне благодарны, что держа это все в голове (оно ведь происходит с вашей речью параллельно), я умудряюсь оставаться включенной, и совершенно не подать виду.
Если говорить об эмпатии, этим меня, конечно прокляли. В далекие времена, когда любой уловимый отрывок принимается за чистую монету, я усвоила и помню до сих пор. Каким бы пошлым ни был этот сериал: она слышала – ее скручивало, слышала – мысли, крутило и разрывало.
Ты – по левую руку от меня, что угодно, только не семья. Если быть честными:
— Я обвиняю – тебя.
— Я пыталась этого избежать.
Тебя я сравниваю со своим воображаемым соратником. У него могли бы быть такие же прямые волосы, если бы он существовал (а я надеюсь, что существует). Даже больше: по-настоящему прямые. Чистые, рассыпающиеся, без намека на кудри. Когда я говорю «рассыпающиеся», я имею в виду именно это. И его бы тоже бил отец, только у тебя это – мать. И вас можно было бы не менять на историю, но вы слишком не кинематографичны, хотя ты мне определенно нравишься.
(8 оценок, среднее: 4,00 из 5)
Загрузка...