Страна: Россия
Я писатель, пишу в поджанре литературного ужаса – лавкрафтовском ужасе, основанного американским писателем Говардом Филлипсом Лавкрафтом. Данное направление в моём исполнении представляет из себя нечто психологически-философское, способное описать некоторые идеи и пробудить животный страх человека к Неизведанному. Также я увлекаюсь другими видами искусства, помимо литературы: делаю эстетические фотографии, интересуюсь живописью, скульптурой и театром. Предпочитаю классическое искусства XX века и раньше. Эстет, классик, цинник и интроверт.
Сountry: Russia
Забытая обсерватория
I
Мой род брал своё начало с самого зарождения человечества. В целях естественной безопасности называть свою фамилию и фамилии всех представителей моего семейства пока что я не стану, но можете мне верить, ноги моих отцов ступали и по улицам древних Афин, и по тёмному Каиру, да и ещё много где. Интересоваться своей историей я начал достаточно давно, и хоть поначалу многие открытия и были мне отвратны, но позже я к ним привык и относился ко всему исследуемому с уважением. Замок Голшзерптерн в Германии, крепость Фольфгаль у окраин Италии — всё это я посещал и узнавал о своих корнях много нового, а все нынешние хозяева этих мест относились ко мне с уважением, стоило им только увидеть древнее, как сам мир, сочетание букв у меня в документах. И всего мне было мало. Я искал и искал; казалось, это могло продолжаться вечность.
Но в один момент наступило затишье. Библиотекари лишь пожимали плечами, когда я требовал больше книг о своём фамильном древе, все географические карты были вдоль и поперёк изучены; владения, некогда возведённые моими предками, кончились. Прошли месяцы безуспешных поисков, и лишь после я смог найти самое последнее имущество отцов — обсерваторию на чердаке захудалого особняка в противном и старом Тенедриасе, где все каменные дома украшала мрачная лепнина неких неведомых горгулий, а с неба не сходила серая вуаль. Мрак царил там, захватывая в свои путы всех приезжих и не показывая никому солнца. Не было его лишь у окраин, где и стоял дом моей семьи, гранича с мерзкой атмосферой.
Дом тот не представлял из себя ничего особенного. Несмотря на то, что построен он был недавно относительно прочих зданий города, время уже поигралось с ним, а тёмное дерево, из которого его строили, теперь содержало множество трещин. Мерзкие тёмно-коричневые доски с огромными щелями, сгнившие оконные рамы, дверные проёмы без дверей и ни куска хоть чего-то надёжного — всё веяло запущенностью. Стены, да и деревянные колонны, подпирающие потолок изнутри, находились в крайне печальном состоянии; интересен был лишь чердак. На него вела ржавая железная лестница, которая заметно выделялась на фоне древесности всего остального и подводила к куда более качественному сооружению — к комнате обсерватории.
Лишь эта часть здания вселяла чувство завершённости и безопасности. Под острой крышей, на чердаке с одним большим круглым окном, стоял наивеличественнейший телескоп. Лучший из тех, что могло созерцать человечество, хоть о нём никому и не было известно. Всё вокруг него выглядело гораздо крепче, нежели внизу; было ощущение, что это место не умело стареть. В просторном помещении чердака стоял лишь стол, некоторое техническое оборудование и сам оптический прибор. Огромный, не менее десяти футов он возвышался и занимал большую часть пространства. Удивительная смесь казалось бы крепчайшей латуни и декоративных колец из оникса вместе с огромным фокусным расстоянием, чудесными большими линзами, а также кучей разнообразных вентилеподобных, давно сломанных механизмов, торчавших отовсюду, делали его настоящим достоянием человечества. Но стоял он здесь, забытый на века.
У меня ушло более года, дабы наконец очистить технику от вековой пыли и найти раскиданные по дому различные астрономические приборы, которые были спрятаны в подвалах, а потому и не изъелись червями времени в отличие от их многочисленных собратьев, оставшихся наверху и навсегда унёсших множество тайн. Я смог переоборудовать некоторые пустые комнаты под кухню и ванную, но из-за отсутствия в этой глуши электричества, которое все здешние считали новомодной чушью, мне приходилось мирится с разнообразными котельными и прочей устаревшей утварью. Позже мне удалось провести ток к одному электроприбору, но его это было всё, что я мог себе позволить.
Вентили и шестерни, приделанные к трубе, остались без дела, но с ними, лезшими отовсюду, механизм делался ещё пугающе и маняще. Каждую ночь я спал на чердаке при свете луны, идущем из окна, минуя основную часть трубы, и всё мечтал о том, как однажды проведу ночь, смотря на звёзды в эти линзы, в этот окуляр, чьи стёкла состояли из неизвестных мне минералов с высеченными вокруг таинственными символами, многие из которых на первый взгляд являлись лишь бессмысленным переплетением линий. Но до исполнения этих грёз мне предстояло ещё расшифровать гнилые записи на отсыревшей бумаге, оставленные здесь моими предками. Устройство было бесповоротно направлено в одну точку, но я верил, что там было что-то, ради чего стоило приложить такие труды и пропитаться сущностью этого противного поселения, бывая там в силу неимения альтернативы.
TT
Наконец всё было готово. Труба телескопа была испещрена множеством крутящихся механизмов-колец всё с теми же необъяснимыми символами, как и на окуляре. Поняв из записей моих предков, как они должны быть расположены, я установил сигилы на свои места, не понимая ни что делаю, ни для чего, ни к чему это приведёт. Каждое прикосновение к оптическому аппарату было чем-то сродни проклятья, а потому само осознание того, что теперь мой глаз должен был коснуться стекла, моё око должно было слиться с чем-то настолько великим, мною ощущалось, как посвящение в древний культ.
Всё время, что я работал на чердаке, рядом стояло включенным радио, спасавшее мой рассудок от безумства изоляции и от чар Тенедриаса, хотя добиться проводки электричества у местного консервативного управления было отнюдь не просто, в особенности учитывая то, что мною предпринимались попытки избегать людей. Чудом было то, что до сюда доходил сигнал от радиостанций Бристоля. Теперь я отключил ток, предназначенный лишь для радио, замолкло оно, а моё существо осталось наедине с древней технологией.
Око приблизилось к стеклу. Один глаз сжат, другой распахнут, в него поступает свет с миллион звёзд; тело несётся вглубь пространства, всё дальше уходя от этой немощной планеты, людям которой так далеко до познания и части существа. Путешествие, путь, что я прошёл, невозможно по законам физики, но возможно по законам вселенной. Я видел годы, нёсся через всевозможные светила. Звёзды сопровождали меня, а Азатот с жалостью наблюдал за мною, насмехаясь. И хоть мои ноги не покинули обсерватории отцов, а странствие проделал лишь свет, достигнув меня, но информация, полученная за эти мгновенья, была бесценна.
Я отдалялся, уходил вглубь. Так бы и предстал передо мной конец, но все символы стояли так, чтобы показать мне Это.
В один момент меня резко стало разворачивать, я облетал различные объекты, вилял из стороны в сторону, пока вдруг меня не остановило на окраине одной ещё невиданной никем из рода людского туманности.
Отсюда открывался взор на ужасающее зрелище: вечная тьма впереди и ни огня в ней нет, а где-то будто посреди…
Многие из нас задумывались о смерти. Так или иначе, эта тварь, заложенная в нас беспощадной и корыстной природой, настигнет нас. Чем дольше ты живёшь, тем спокойней принимается этот факт. Вечное неведенье, отсутствие мыслей и чувств — лучшее вознаграждение за суетливую жизнь. Что с того, если не стало человека? Мир живёт, он продолжает жить. Даже при условии, если кого-то любили, о смерти знают даже дети, и то, что он умрёт, всем было известно. Все смирились. Уйдут поколения и про эту жизнь рано или поздно забудут. Это естественно. Мир будет жить, он должен жить. Все знают и примерную дату своего конца, все к этому подготовлены с ранних лет в той или иной степени. Но мало кто готов к настоящему уходу в небытие — к смерти мирозданья, к краху реальности. К тому, что все наши потомки, все достижения человечества и всякая история одномоментно сгинут. Многие философы и учёные выдвигают гипотезы, но это лишь слова. “В один момент вселенная израсходует свой запас энергии и начнёт сжиматься, пока не вернётся к начальной точке” — звучит пугающе, но больно неубедительно. Что нам с того, что произойдёт через лета? Нас волнует насущность. Страшен тот процесс, что наблюдаем.
В одном из закутков вселенной, туда, куда меня привели мои предки, к великому роду коих я принадлежу; вовсе не в конце и не в начале, но где-то между, в абсолютно хаотичном месте, где материи становится меньше, находится Трещина. Вблизи неё пустота не потому, что так совпало, не потому, что она всё поглощает, но потому, что здесь перестают работать законы физики и начинается истощающая всё вокруг сингулярность. Это не та сингулярность, что в центре объектов с максимальной гравитацией, это та сингулярность, что неконтролируема, что выглядит, как щель в старой двери, за которой смерть всего. Это почти что организм, призвание которого разрастаться и сжирать вселенную. Создание ли он богов — тайна, ответ на которую обсерватория мне не даст, но одно известно было и задолго до меня — рано или поздно Это наш мир пересоздаст, переварив каждого бога в материальной или астральной оболочке, что, впрочем, тогда уже значения иметь не будет. Это обязательно произойдёт и мне бы было всё равно, если бы я не был очевидцем происходящего.
(5 оценок, среднее: 2,40 из 5)
Загрузка...