Дэн Рэй

Отрывок из фантастических рассказов “Приключения Энтони, Макса и Милы. Часть первая. Путешествие из Понедельника в Воскресенье.”

 

Маленький мальчик по имени Энтони был очень любознательным: каждый день, просыпаясь ни свет ни заря, он вставал со своей кровати, важно и сонно брёл в ванную, где чистил зубы, а затем, чувствуя себе бодрым и готовым узнавать мир, с радостным напеванием незатейливой мелодии, бежал в спальню на втором этаже. Там ему было хорошо: мама и папа ещё нежились в последних мгновениях сна, не подозревая что их маленькое счастье уже смотрит на них своей любопытной и по-детски хитрой улыбкой. Он подходил к двери родительской комнаты и задавался вопросом: «Почему мама с папой спят вместе, а мне с ними нельзя? Что вообще такое, это «нельзя»? Странное слово, не нравится оно мне», думал про себя Энтони. «И почему это родители просыпаются позже, чем я? Я же встал, почистил зубы, молодец — одним словом! А они ещё спят, давят подушки своими огромными головами. Неужели у меня, когда выросту, будет такая же здоровенная голова? Такой же большой нос, длинные руки, заканчивающиеся ногтями, которые постоянно нужно стричь? Не хочу! Не буду!».

Он ловко открывал дверь, на цыпочках и, как ему казалось, бесшумно, добирался до кровати, и вот тут начиналось самое сложное: разбудить маму и папу. Но это нужно было сделать так, чтобы родители не злились на него за завтраком, корча недовольные и якобы не выспавшиеся лица, не так, чтобы папа говорил свою коронную фразу «Дай мне ещё две минуты, и я буду бодр и свеж, как осенняя роса». «Что такое роса?», спрашивал Энтони у папы, а тот говорил, что это одна из проделок её величества Природы, которая оставляет неожиданные дары для таких почемучек, как Энтони.

Они жили в большом двухэтажном доме. Он и на самом-то деле был большим: две огромные спальни на втором этаже — одна для родителей мальчика, а другая — гостевая, так как бабушки и дедушки частенько навещали своих детей и, конечно же, внука; большой зал на первом этаже, который плавно перетекал в кухню, и комната Энтони. Ему казалось, что в этой комнате есть ещё кто-то, помимо него: это были часы. Они висели на стене, сколько он себя помнил: тёмно-коричневого цвета, настолько древнего вида, что даже ребёнок чувствовал, что их нужно уважать, беречь и ни в коем случае не играть с ними, потому что такого оскорбления, как быть поломанными маленьким человечком, они явно не вынесут. Эти часы «шли», как всё время повторяли мама, папа, бабушки и дедушки. «Но почему же они до сих пор не ушли, почему они всё ещё в моей комнате?», спрашивал взрослых Энтони, а они лишь смеялись в ответ. «Пап, а пап: когда часы уйдут?», канюча, сладким, ангельским голосочком вопрошал сын, а папа лишь смеялся, рассказывая про этот вопрос своим друзьям, которые также, как и он и его жена, озаряли комнату взрослым гоготом, который уже не был похож на смех.

Как-то зимним днём, Энтони пришёл домой со школы в очень с весьма задумчивой физиономией. На расспросы мамы он лишь молчал, многозначительно — прямо как взрослый!— одаривал её взглядом знатока, и продолжал смотреть в одну точку на стене, где пытался найти ответ на самый важный вопрос, которым он задался ещё с первого урока. А вопрос был простой: кто такие — эти дни недели? Понедельник. Вторник. Среда. Четверг. Пятница. Суббота. Воскресенье. Почему они называются именно так, а не по-другому? Кто придумал эти названия? Зачем? Почему?

— Энтони, — обратился к сыну отец, — ты такой серьёзный сегодня. Вот уж не думал, что первый день в школе после болезни может оставить такой явный отпечаток.

Энтони молчал. Он ел еду из своей тарелки, но мысли его парили где-то высоко — там, куда взрослым уже пути не было.

— Сынок, ты бы хоть поговорил с нами, — улыбаясь, предприняла попытку завязать разговор мама. — Скажи мне, солнышко, о чём ты так серьёзно размышляешь?

И тут — апофеоз: Энтони, подложив ручку под подбородок и приняв не на шутку серьёзную позу, уже был готов ответить, но затем, словно поняв всю незначительность своих слов, оборвал звук на полпути, убрал руку из-под подбородка, взял снова в руку ложку и продолжил есть.

— Сынок, скажи: что тебя так тревожит? Тебе не нравится школа? Одноклассники? Учитель? Что? — серьёзно разволновавшись, в сердцах спрашивала мама. А Энтони молчал и думал. Молчал. Думал. И так продолжалось целую неделю.

Родители, будучи взрослыми, умными, всезнающими людьми, попытались выяснить причину такого молчаливого поведения сына в школе: разговаривали с педагогами, с родителями других детей, но всё, вроде бы, было в пределах нормы.

— Майк, как ты думаешь: в чём всё-таки дело? — спрашивала мужа Элиз, когда они закончили приготовления ко сну и уже лежали в постели — каждый уткнувшись в свою книгу и нацепив по паре очков.

— Скорее всего дело-то, как такового и нет никакого, — басом, с примесью шёпота, отвечал папа мальчика. — И тем более, это уж точно не стоит твоего волнения: это же замечательно, что наш сын, находясь в таком ещё детском возрасте, начал думать, ну, или, по крайней мере, симулировать мыслительный процесс. Я вообще считаю…

— Иногда ты такой зануда, — без капли упрёка в голоса, перебила мужа Элиз.

— Тогда отвечу тебе так: придёт время, и он сам нам обо всём расскажет, — заключил папа.

Энтони, проводя в своей комнате свободное от уроков и теннисной секции время, без устали глядел на часы: его завораживало движение стрелок, которое вызывало в нём весьма противоречивые чувства. Ему казалось, что секундная стрелка будто бы куда-то спешит, вторая — минутная, неспешно идёт, как и положено, а третья — наверно, самая толстая из них троих, вообще двигалась незаметно, да так, что Энтони никак не мог уловить тот момент, когда проходил очередной час, а то и два.

Наконец, наступило мгновение, когда мальчик не смог держать в себе кучу вопросов, заставивших его ум ограничить всё, о чём он думал до одного простого вопроса: «Как появились дни недели?».

— Ну, сынок, это очень давняя история…

Отец говорил что-то, серьёзно, не теряя нить повествования, и даже, наверно, Энтони готов был ему поверить, но на то он и ребёнок, что после вполне себе вразумительного и поучительного рассказа отца, вопросы градом посыпались на голову папаши.

— Подрастёшь — узнаешь, —спокойным тоном, с лёгкими нотками усталости, проговорил отец.

Энтони не показал своего недовольства. Скорчив всезнающее лицо — он быстро научился его пародировать со своей школьной учительницы по арифметике, мальчишка кивнул в ответ на слова папы и, спросив разрешения пойти к себе в комнату, плавной походкой направился, как он сказал родителям, делать уроки. На самом же деле, он лежал на кровати и безмолвно плакал: всё, чего он хотел — это чтобы кто-то рассказал ему что же такое Время! Почему существует Неделя? Почему она начинается с Понедельника, а не со Вторника, к примеру? Заканчивается Воскресеньем, а не Средой? Кто сказал, что так должно быть? Кто этот человек, и где его найти?

Мальчику хотелось не только понять, что было бы достаточно для взрослого, но и увидеть, представить, как и где обитает Время. Ему не верилось, что этот бессмертный титан, как его называл папа, может быть нереальным и лишь представлять собой внешне не такой уж и мудрёный аппарат — часы, только и знавшие, как отбивать свой ритм, за которым скрывался какой-то загадочный, завораживающий, но одновременно и простой смысл — жизнь. Энтони хотел увидеть, поговорить со Временем, надеясь, что этот величественный покровитель всего и вся будет терпелив, и не оставит попытки объяснения своей сути мальчишке, потому что знает: именно в детях живёт одна и, наверно, самая главная составляющая завтрашнего дня — будущее.

Перестав плакать, и, с довольно решительным видом вставая с постели, он глядел на часы, словно предвкушая, что они вот-вот с ним заговорят. Ему не хотелось ждать, пока он повзрослеет — он вообще не хотел этого! Забота, которой он был окружён родителями, бабушками и дедушками, тётями и их дядями — это всё, что ему было нужно. Вся семья, в которой Энтони посчастливилось родиться — словно вселенная, вращалась вокруг него одного. И не было и мысли в его мальчишечьей голове о том, что они все могли заботиться и любить кого-то также трепетно, как его.

Конечно, он спрашивал себя, но чаще родителей: «Мам, пап, скажите: а если бы у вас был ребёнок — другой, не я, вы бы смогли вспомнить о том, что когда-то для вас не было никого важнее, чем я?». «Конечно же нет», отвечал папа. «Если бы у нас был другой ребёнок, то мы бы о тебе не знали, потому как ты бы не появился на свет». «А почему именно я появился на свет? Почему я — это я, а не, например, кто-то из моих одноклассников? Как же так случилось?», с глазами, полными искреннего детского недоумения вопрошал Энтони. «Ты самый любимый и тот, чьего прихода в этот мир мы ждали больше всего на свете», нежно обнимая своего мальчика, говорила мама. И этот ответ — ребёнок и сам не знал почему, отдавал такой нужной искренностью материнского сердца, что не вызывал никаких дополнительных вопросов.

 

(1 оценок, среднее: 2,00 из 5)

Загрузка…