Юлия Розарио

Отрывок из романа “Безмолвный грот”

  Глава 1

    По длинному и извилистому, словно лента коридору неспешно плелся тучный и коренастый юноша. 

   По сбитой, громоздкой фигуре своей, как и по мало привлекательным чертам уже казавшегося помятого временем лица он скорее походил на грубого провинциала, владельца захолустного трактира, гостеприимно распахивающего двери своего заведения таким  же грубым и неотесанным постояльцам. 

   Чрезмерно упитанное тело и простоватое бесцветное лицо парня нисколько не  выдавало в нем черт юного отрока, сгорающего  в чаду наук. 

   Бесформенную фигуру, покатые и округлые как у женщины плечи, выдающуюся  грудь и необъятных размеров живот, служивший надежным вместилищем переваренных яств, плотно облегала белая рубашка, выглядывающая из-под мешковатого  твидового пиджака. 

    Каждый резкий поворот могучей бычьей шеи и энергичный размах мясистых рук грозили сохранности ткани и пуговиц. Стойко сдерживая напор столь ошеломительной силы, они едва удерживались на хлипких ниточках, словно шаткие   двери, готовые сорваться с петель под натиском ураганного ветра. 

    Изрядно помятый коричневый пиджак, серые фланелевые брюки с  бесследно исчезнувшими следами стрелок, пестрые, с мудреным орнаментом подтяжки, будто пришпиливающие массивные трубы ног к коренастому туловищу… На фоне самодовольной гримасы и  развалистой походки это нехитрое, с претензий на щегольство, одеяние придавало его обладателю, при всей своей поразительной нелепости, внушительный и весьма экстравагантный вид. 

     Впрочем, портрет оказался бы неполным, если бы не примечательное своей особенной мимикой и отягощенное избыточной массой  одутловатое лицо, с разбухшими под действием непомерного аппетита щеками, глубоко посаженными, беспокойно бегающими глазками, мясистым коротким носом и скользкой, словно эластично сокращающееся  тело удава, улыбкой.       

    Довершали это великолепие всклокоченные рыжеватые волосы, торчавшие на макушке и висках жесткой щетиной. 

    Но, пожалуй, самым замечательным  в облике этого любопытного субъекта была особенная, будто бы позаимствованная у индюка, манера держаться, высоко закидывая  голову и важно выпячивая грудь. 

   Обнаженные до локтя большие пухлые руки порывисто рассекали воздух как два тяжелых ятагана, обрушивающихся на голову неверных. А ноги, покорно снося приходящуюся на их долю тяжесть, неспешно и церемонно переправляли свою ношу, словно неторопливо шествующие, нагруженные тяжелой поклажей, ленивые мулы. По шуму создаваемому грузной поступью  шагов и частому сопению казалось, что шел не человек, а плыла  громоздкая, наспех сколоченная баржа, издающая отрывистые и сиплые гудки. 

     Шествуя столь важно  и стремительно  по коридору,  Стэнли Гриффитса нисколько не беспокоило, что его могли уличить в неподобающем уставу заведения бесцеремонном променаде в столь неприемлемое для визитов время, когда в спальнях дортуара по обыкновению тушили свет и все его обитатели, утомленные зубрежкой, отходили ко сну, окунаясь в туманный и зыбкий мир  бессознательного бездействия.  

    Спартанские  условия жизни, однообразный  будничный режим наводящих смертельную скуку занятий  и лишь  ничтожная пара часов послеобеденной традиционной прогулки к побережью создавали гнетущее, безраздельно властвующее над каждым обитателем Кэмпфриджа,  ощущение тоски и беспроглядной обыденности, которое можно было вытравить разве что  таким  вот невинным развлечением, ежевечерними  посиделками с закадычными друзьями. 

   Подобная своевольность была бы непременно наказуема, если бы не одно веское обстоятельство, позволяющее Стэну даже не заботиться о неприятных последствиях  своего правонарушения, а именно тесный союз с  самым  блистательным  молодым человеком во всей округе Патриком Льюисом, негласным королем Кэмпфриджa.  Будучи самым  влиятельным его сановником, Стэн слыл этаким организатором, зачинщиком крупных потасовок и нелегальных торжеств, будучи по совместительству язвительным насмешником и ловким мастером остроумных анекдотов и вульгарных шуток. 

    Нескладный облик этого юноши  поразительным образом  уживался с  цепким  природным  умом и  предприимчивой хваткой сущего властолюбца. Если кто и жаждал прослыть умницей и славным малым, тому непременно следовало  сперва обратиться за протекцией к Стэну,  ведь Стэнли был одним из тех, чьи суждения и взгляды во многом определяли  мнение большинства. Если общество Кемпфриджа сравнить с флюгером, раскачивающимся под действием ветра, то Стэнли Гриффитс был той самой энергией, что  приводила  ветер в движение.

    Отчаявшихся же заручиться поддержкой великого и бесстрастного знатока человеческих душ,  незадачливых обладателей никчемных качеств ожидала неминуемая опала, всеобщее пренебрежение и покорное ношение оскорбительных прозвищ, ибо кто не пришелся по душе  Стэнли мгновенно переходил  в разряд   неудачников,  общение с которыми прирожденный критик  считал унизительным. 

    Славы, вот чего он жаждал больше всего. Неодолимое страстное  влечение к популярности  было настолько всепоглощающим, что любое сказанное слово,  любой поступок Стэнли   был продиктован  лишь этим единственным  эгоистическим смыслом. 

   Слава, овеянная эфирным сиянием сладких мечтаний и упоительных надежд, была тем сакральным алтарем, перед которым юноша готов был неустанно поклоняться, ради вознесения на который он бы затеял что угодно. Если бы Стэну довелось оказаться на месте бедного рыбака из мудрой сказки, то из всех предложенных ему желаний он бы непременно выбрал ее самую, одержимость которой в значительной мере определяла его неспокойную деятельную натуру, видящую неизменное свое участие во всевозможных пирушках, тайных собраниях и подпольных советах. 

    Стэнли был для Кэмпфриджа  неугомонным духом легкомысленной веселости, разгульной свободы, противовесом любого табу и  ревностным блюстителем своей собственной морали, зачастую расходящуюся с эталонной. 

     При всем при  этом  он оказывал колоссальное влияние на Патрика, подавляя его холодную бесчувственность и меланхоличную задумчивость неуемной энергией,  возникающих словно  всходы после дождя, изобретательных планов  и розыгрышей. 

    Остроумный выдумщик, снискавший тот  самый вожделенный авторитет  шутовством, бахвальством и развязным языком, посрамляющий всякий изъян, внимательно присматривался к окружавшему его обществу и обнаруживая в некоторых его представителях толику  чего-то нескладного и нелепого с воодушевлением набрасывался на любопытный экземпляр, и с небывалой напористостью и цинизмом подвергал несчастного беспощадному  остракизму. Ничто так не веселило Стэна как курьезные эпизоды чьих-то неудавшихся авантюр и постыдных происшествий, которые добравшись до падкого до таких сплетен слуха получали небывалую огласку. 

    Так безнадежна участь актера, бездарно исполнившего свою роль. Его ждет освистание, оглушительный гвалт презрительных насмешек. Гонимый страхом и опасением быть растерзанным бесноватой толпой, он несомненно уберется прочь, оставив публике то, что было до него: беззвучный полумрак зала,  блуждающие по тяжелому бархату занавеса одинокие лучи  рамп,  и пустующие  подмостки. Так и Стэн, подобно капризному зрителю, безжалостно расправлялся с ненавистными для него неудачниками, удаляя их на почтительное расстояние от искомого всеми местечка под солнцем.

     Врожденное бахвальство, остроумие, заточенное правда лишь на разбор    недостатков окружающих,  небывалое самомнение и непоколебимая, твердая как гранит, уверенность в собственной правоте, подкреплялись внушительным послужным списком многочисленных романов и не менее внушительным числом скандальных разрывов, неизменно их венчающих. 

    Согласно соображениям этого на вид неказистого, но чудовищно самоуверенного Казановы любая девушка, иными словами  очередной порядковый номер в статистике его  романтических побед, могла лишь только грезить о том, чтобы однажды стать одним из мимолетных его увлечений и неважно, что затем последует неминуемый разрыв, зато роман получит огласку, а его герои известность и заманчивую репутацию искушенных.  Подобные романы были сущей забавой для честолюбивого юноши,  игрой,  разжигающей азарт тщеславия и амбиций.  

    Союзник и правая рука верховного короля Кемпфриджа, при своей нескладной наружности, вспыльчивому, заносчивому нраву, грубым манерам, неряшливости,чрезмерной словоохотливости был совершенным   антиподом Патрика Льюиса, неизменно безупречного в своей немногословной сдержанности, аккуратности, изысканных манерах и под стать таковым, внушающей безотчетное восхищение, замечательной наружности.

    Помятый, бесформенный пиджак и белоснежные рубашки; огромные, с обгрызанными квадратными ногтями, ручища и изящные выхоленные руки аристократа; испорченные от табака и пристрастия  к сладкому зубы Стэна, и ослепительная, неизменно покоряющая улыбка Патрика.

    Призванные по сути к взаимному отторжению и нериятию,  они напротив стремились к сближению, являя тем самым нелепый парадокс сучайности.      

   Это была дружба, продиктованная обстоятельствами, закономерностями и неотвратимой данностью. Венценосная особа общепризнанного короля Патрика нуждалась в мудром и опытном советнике, искусном оракуле, способном предвидеть шаги и удачные ходы  в непролазном и запутанном лабиринте жизни. А  кто как ни Стэнли Гриффитс с его умом и проницательностью  мог соответствовать такому призванию?  

   Бесцеремонно,  без стука ввалившись в просторную комнату, Стэнли  взгромоздился в  кресло, позволив себе кратковременный одых от утомившей его ходьбы. 

    Как следует отдышавшись, он, пользуясь отсутствием хозяина,  не долго думая, в  порывистой спешке принялся исследовать близлежащую территорию. Выдвигая и захлопывая  с дикой поспешностью многочисленные  ящички приставленного к креслу  секретера он жадно рыскал глазами и беспокойно шарил руками содержимое отделений, словно в поисках какого-то тайного сокровища, нарочно скрытого от чужого взора.     

    Что собственно  могли скрывать в себе эти тайники? И зачем стоило учинять такой пытливый  досмотр? Неизвестно.

    Однако жгучее любопытство Стэна, вознамерившись  себя проявить, нуждалось в немедленном утолении. 

    И все же,  кроме письменных принадлежностей и исписанных конспектами тетрадей, карандашных эскизов и творческих альбомов  ничего другого незадачливому сыщику  обнаружить не удалось.

     При взгляде, бегло окинувшем эту весьма просторную комнату,  невольно рождалось впечатление чего-то очень правильного, чистого, выверенного. Абсолютный порядок, симметричное расположение предметов, никаких скомканных бумаг, разбросанных в хаотичном беспорядке  скрепок, карандашей,  и прочих канцелярских принадлежностей,  следов чернил, пыли…- ничего, что могло  бы нарушить  правильную гармонию  комнаты.     

      Папки для бумаг были начинены ничем иным как бумагами, две полки компактного библиотечного шкафа распахивали свои дверцы  лишь книгам,  а пустующие  в нем участки  не заполнялись ничем лишним. 

    Во всем этом чувствовалась продиктованная трезвым рассудком, взвешенная и осмысленная  педантичность, как бы взирающая свысока строгость математически просчитанного хода.

    Даже  расположение предметов,  так единодушно сожительствующих  в пределах одного пространства,  походило больше на  идеально выверенный стратегический  план.

    Мольберт,  обтянутый непроницаемый холстом; окно, занавешанное плотными гардинами;  нетопленный камин, создающй лишь иллюзию тепла; выстроенные в  шеренгу новобранцы книги, повернутые одноцветными  бордовыми корешками;   ночник,  льющий приглушенный свет на  разбавленный хронолигческими сводками  сборник трудов  античных историков; неподвижный секретер с многочисленными ящичками,  к каждому из которых была прилажена  поблескивающая позолотой мниатюрная ручка, манящая и  одновременно грозящая обжечь; перевязанные широкими лентами объемные папки,  будто предостерегающие  незваного смотрителя своим крестообразным милитаристким одеянием;  повернутые визави кресла, будто два сообщника, неслышно для слуха посторонних, о чем-то заговорщически перешептывающихся; большие каминные часы с громким, словно поступь мастодонта, ходом  и стрелкой, похожей на приставленный к губам палец, призывающий к молчанию таинственным «Тсс». 

     Как нетерпеливую и  на редкость любопытную натуру, Стэна как раз и тяготило  то, что в этом что-то определенно таилось.  Некая неподвижная, заставляющая себя дышать наполовину, тайна. Тайна, которую он как не силился, все не мог обнаружить. И даже  не без труда раздобытый  дневник, казалось бы  способный  поведать о многом, не мог рассказать ничего  того, что могло бы удовлетворить ненасытное любопытство  пронырливого шпиона. 

    Испещренные убористым, изящным почерком страницы таили в себе композицию воспоминаний,  местами бессвязную,  скроенную из обрывков  личных переживаний. 

   Дневник, все равно что исповедальня для скрытного юноши, предпочитавшего сообщать бумаге  свои  мысли, таившиеся  в недосягаемом месте  от пристрастных оценок и суждений,  клеймящих позорных ярлыков, которые так охотно раздает  общество  неугодным  особам.

    Бессмысленная мешанина недоступных пониманию, мудреных,  сбивающих с толку мыслей  возбуждала  в деятельном  уме Стэнли  лишь сумбурные ощущения, но не давала никаких ключей к разгадке. А между тем, лицо, наделенное  большей  чуткостью, несомненно бы усмотрело в этом письменном артефакте  немало полезных сведений, проливающих свет на личность автора. Пространные суждения, разбавленные красноречивыми зарисовками воспоминаний, избитые  вопросы, отрывки отдельных,  несвязанных друг с другом  мыслей…-все это было выше  понимания скудного  кругозора Стэнли, которому  было чуждо  стремление  к самопознанию   и философское восприятие обыденных смыслов и   явлений.  

     Так и не  сумев разобраться  в душевном устройстве  замкнутого приятеля,  Стэн, заслышав  шаги в уборной,  торопливо захлопнул дневник, возвратив его на прежнее место, и мигом затворил  выдвинутые ящички, кое-как наспех собрав  разворошенное содержимое, и энергично качнувшись,  словно гибкая пружина, вскочил с кресла, что вкупе с примечательными особенностями  его комплекции  можно было принять  за сложнейший цирковой трюк. 

    Проворно пробежав  к прикроватной тумбочке, сам не зная для чего, он дважды дернул шнурок  светильника, а затем, приблизившись  к камину,  схватил один из восседавших по обе стороны  от массивных часов  подсвечников, и небрежно повертев его в руках,  водрузил  на прежнее место, и, наконец, отступив на два шага,  неуклюже взгромоздился в уютное, обитое бархатом кресло.  

-Привет, Стэн!- дружелюбно  возвестил   появившийся на пороге Патрик.

   Чистенький, надушенный, источающий аромат  свежего белья и вымытого тела, хозяин комнаты  воплощал собой само  благообразие утонченности и  изящной красоты, которую только может являть собой цветущая здоровьем юность, не омраченная тревогами и не обремененная грузом житейских забот, и в гармонии с уже успевшей сформироваться мужественностью черт,  заключала в себе  особое очарование. 

    Холодность глубокой синевы глаз благородно оттеняли темные брови,  прямой тонкий  нос указывал на   нежный женственный рот, который   упирался  в решительный, но не жесткий подбородок, а высокий ясный лоб был обрамлен чудесными светлыми локонами. В одном лице, достойном быть  запечатленным в мраморе и на холсте, чудным образом уживались  и задумчивая, нежная томность и какая-то, еще  не  созревшая в силу юного возраста,  решимость,  не изжитая детская ранимость  и при этом, свойственная всей  обстановке  отрешенная холодность,  хроническая  хандра, невыразимая скука, отдающая леностью и пренебрежением ко всему сущему.

      Однако пренебрежение это вряд ли  сказывалось в том, с каким щепетильным вниманием  Патрик относился к  своему внешнему виду. 

Даже непринужденное неглиже, в котором он вышел принять гостя, элегантный,  облагораживающий  и без того изящную фигуру  бархатный халат, из под пол которого выглядывали остроносые в турецком стиле домашние туфли из сафьяна,  ослепительной белизны отложной воротничок,  и выгодно контрастирующие с  зеленым бархатом  белоснежные штанины шелковой пижамы сидели на нем так же безукоризненно, как идеально сшитый костюм. 

   Небрежно откинув со лба выбившуюся прядь  челки и  одарив гостя радушной улыбкой, как и подобает гостеприимному хозяину, Патрик  любезно предложил:

-Не желаешь ли чаю Стэн?

    На что Стэн, как истый противник  тонизирующих и безвкусных напитков вроде обыкновенного чая нетерпеливо выпалил в ответ:

-Да, какой, к черту чай!

На лице  его мгновенно нарисовалась брезгливая гримаса, отчего Патрик не удержавшись  звонко рассмеялся.

-Прости, приятель… Глупое предложение! — заметил он, пройдя к прикроватной тумбочке  и вынув из кармана  маленький серебристый  ключик,  раскрыл створки  тайника, в котором оказались три  бутылки  нераскупоренного виски и хрустальный, доверху наполненный золотистой жидкостью, графин. 

    К нетерпеливому восторгу Стэнли, затаившего дыхание при виде виски, он аккуратно вынул графин и соответствующий  для этих целей стакан,  вызвав тем самым  сладчайшее выражение удовольствия на  лице полуночного гостя.

    Хранение спиртного, безусловно,  находилось под строжайшим запретом  и даже грозило неминуемым исключением. Однако  среди законопослушных  и всему покорных лиц  в Кемпфридже отыскивались подобные  сумасброды,  охотно рискующие и даже испытывающие  какое-то особенное  наслаждение  прятать в своих комнатах  запретные плоды великого соблазна, способных направить  ни одну пару ног на стезю разгульной жизни,  пьянства, или как выражались степенные мужи просветители,  на гибельный путь саморазрушения. 

     По этому поводу  нередко проводились собрания,  советы и всякого рода  просветительские беседы  с привлечением священников и викариев,  назидательно проповедовавших о вреде злоупотребления  и  о грехе,  побуждающем смертных, в особенности  незрелых, лишенных руководства и опыта молодых  людей, необычайно  податливых  на ухищрения лукавого и горящих нетерпением скорее познать  все таинства  взрослого мира, обращаться  к злосчастной бутылке.  

    Впрочем, если  подобная мораль и считалась  основополагающим правилом  для  контингента смиренных и прилежных мальчиков,  то для отчаянных смутьянов  напротив создавала очередной повод,  невзирая на последствия,  совершенно ею пренебречь, перешагнув рубеж  всяких там разумных домыслов и давно изживших себя старомодных предубеждений.  

    Не имеющий однако никаких  веских оснований,  да и личных пристрастий  нарушать этот негласный сухой закон, чтимый в стенах столь благопристойного заведения, Патрик все же намеренно его нарушал, только потому, что любые попытки пресечь свободу и установить рамки  рассматривались им  как злобный умысел, барьер, который хотелось сломить.   

   Порадовавшись услужливости и сообразительности Патрика, не преминувшего  попотчевать гостя  излюбленным виски  и предвкушая неповторимое  наслаждение грядущей дегустации, Стэнли заметно оживился и  повеселел. 

-Вот это я понимаю!  -воскликнул он,  с вожделением поглядывая на пузатый графинчик с виски.-Образцовый напиток джентельмена! 

    Как только  Патрик поставил на круглый столик графин  со стаканом, сам расположившись в кресле напротив, Стэнли,  видимо испытывая острую жажду, проворно снял пробку с графина  и наполнив  доверху стакан, осторожно поднес его  ко рту,  дабы не пролить ни единой драгоценной капли вожделенного эликсира.

   Когда же  признаки удовлетворенной жажды  не преминули проявиться в осовелых глазах и плотном румянце, заполонившем толстые щеки Стэна,  Патрик, наблюдавший за этой сценой  с непритворным изумлением иронично заметил: 

-Да уж, приятель…Может виски  и лучший напиток  джентльменов, однако такой нестерпимой жажды за ними, как мне кажется, не водится. В этом деле тебе бы лучше помериться силами  с сапожниками. Право слово, не перестаю удивляться твоим недюжинным  талантам. 

-Верно, приятель,-подхватил Стэнли, польщенный комплиментом друга — уж если и потребуется заговорить  пару таких стаканчиков, добряк  и болтун Стэн без труда  и церемоний запросто  их осилит! И, пожалуй, попросит еще  добавки!

 -И это несмотря  на головную боль  и непослушный язык,  которые не замедлят возникнуть после –заметил Патрик, просияв  белоснежной улыбкой.

    Сам Патрик не разделял подобной страсти и  даже  нередко порицал приятеля за столь сильное влечение к эликсиру забвения, а потому хотел уже было избавиться от злополучного виски, спрятав графин обратно в шкафчик. Однако стоило ему прикоснуться  к опорожненному стакану, как Стэн,  непомерный в аппетите и в жажде,  мгновенно пресек эту идею, поспешно  схватив графин   и наполнив  очередной стакан до самых краев,  предварив его осушение   обещанием больше не повторять. 

    Вдоволь насладившись  излюбленным напитком,  истый представитель джентльменства, подобно разморенному на солнце ленивому коту, растянулся в глубоком  кресле, расслабленно потягивая свои отяжелевшие  конечности  и ощущая согревающее  действие виски,  расстегнул рубашку на две пуговицы.

    Между тем, Патрик, взглянув на часы, демонстративно зевнул, словно намекая запоздалому гостю  о приличиях,  к которым тот прибегал крайне редко. Впрочем, как и стоило ожидать, совершенно напрасно. 

   Заметно повеселев, Стэн, изначально  намеревающийся заскочить на минутку,  решил растянуть время своего визита на неопределенный срок,  и достав из широкого кармана брюк вместительный портсигар  с удовольствием раскурил сигару,  мгновенно наполнив комнату клубами табачного дыма. 

-Ты ведь даже не догадываешься, приятель, зачем я собственно пожаловал! –таинственно предварил Стэн,  сделав глубокую затяжку.

 И не уловив в отрешенном взгляде Патрика  ни малейшей тени догадки,  или попросту не различив ее из-за густой завесы  дыма, невозмутимо продолжил:

-Джеймс готовит  вечеринку в честь своего Дня Рождения. Разумеется, мы оба приглашены. Конечно, куда этому чудаку  без меня?! По организационной части  я  ведь профи,ты знаешь –добавил он с апломбом. 

 -Ну а ты  …-заявил он , сделав  ударение на втором слове  с  какой-то упорной настойчивостью, — ты, мой милый приятель,  назначен его первым советником!

-Что-то я совсем не понимаю,-невесело отозвался Патрик, нахмурив свой  ясный лоб.- Договаривай. Что это за должность советника?  И почему вообще я всегда узнаю обо всем последним? 

-Понимаешь, в чем дело- начал объяснять  Стэн-  этот шут гороховый  отважился пригласить,  попробуй догадаться кого ?!

—Понятия не имею!-флегматично изрек Патрик, совсем не расположенный к угадыванию загадок.

-Да, ты верно с Луны свалился!–продолжал с воодушевлением Стэн, искренне недоумевая безразличию друга, -Разве ты не знаешь, в кого втюрился  этот тюфяк? У кого не спроси, каждый тебе об этом скажет.  

В красотку Клер Аггинс, ту смазливую милашку  из женского корпуса,  которая новенькая, помнишь?  У нее еще предки какие-то крупные промышленные магнаты.  Ну не смотри  же ты так на меня, будто не знаешь,  о ком идет речь? 

    Стэна явно раздражала неосведомленность друга, а потому он так энергично всплескивал руками, при каждом упоминании о загадочной особе.

-Ну знаю, знаю! И что с того? – возмущенно выпалил Патрик, презрительно хмыкнув.   

    Затем он поднялся с кресла, точно не в силах усидеть на одном месте, и заложив руки в карманы, медленно   прошелся  из одного  угла комнаты  в другой.  

-Знаешь, Клер долгое время жила в Индии и там вместе с дрянными скво обучалась словесности.

-Скво не живут в Индии, Стэн. Так называют женщин индейских племен в Америке -спокойно заметил Патрик, давно свыкшийся с невежеством  приятеля. 

-Ну какая разница! Фу ты, черт!- запальчиво вскричал Стен, вскочив и резко отряхнувшись.

   Увлеченный повествованием, юноша даже не заметил,  что размахивая сигарой  в воздухе, невольно  обронил пару зажженных искр  себе на рубашку. Патрик как обычно воздержавшись от  замечаний  молча вручил потерпевшему стеклянную пепельницу. 

Стряхнув пепел с сигары, Стэн, нисколько не убавив пыла и воодушевления, продолжил как ни в чем не бывало: 

-Бедолага волочится за ней,  с тех пор как ее прелестная ножка  переступила порог Кемпфриджа, а ее предки переправили свои активы  из Бомбея в  Лондон. Стоило этому чудаку  взглянуть на эту прелестницу,  как мигом из его умной головы  выветрились всякие там законы Ньютона и Галилея,  и другая тому подобная всячина, о которой  разглагольствует наш почтенный мистер Грэхем,  пророчащий этому зануде Джеймсу  грандиозное будущее в науке. Он вообще стал совсем не свой,  бедняга! Исхудал,  осунулся,  по ночам не спит.  Только и думает,  как бы  сойтись поближе с Клер.  Проложить, так сказать, тропинку к ее заветному сердцу.Понятное дело, для чего он все это устроил.  Наверняка желает уединиться с Клер  в каком-нибудь укромном  уголке, где их никто  не сможет потревожить. А уж там, краснея и обливаясь  лихорадочным потом,  с трясущимися руками и  коленками  этот целомудренный болван  исторгнет наконец  слова своего пылкого признания, чем во многом  ошеломит девчонку. Представляю, наговорит ей всяких глупостей, дурачок! Благословенный свет моей души! Невыразимый трепет сердца … или что-то в этом духе… 

    О, прекрасная Клер, о небесный, чистый  ангел, сжалься над жалким рабом твоим Джеймсом, который дни и ночи напролет только и грезит о тебе, обходясь без сна и пищи! О, снизойди же до бестолкового идиота, который неустанно грезит  твоим ангельским личиком, точеной фигуркой,  изящными лодыжками…-пропел Стэн деланным голосом с довольной усмешкой на лице — и,  багровый от стыда и отчаяния, он рухнет пред ней на колени и беспомощно цепляясь руками за изящные лодыжки своей возлюбленной будет неистово молить: «Сжалься, сжалься же  богиня над недостойным рабом твоим!» 

Ошарашенная Клер, засвидетельствовав неизлечимое буйство бедняги,  завизжит что есть мочи, пытаясь избавиться от приставаний  назойливого Дон Жуана.

«На помощь! Кто-нибудь! Уведите от меня этого бесноватого физика!» — возопит она, пока не явится подмога и не вызволит прелестницу  от домогательств этого идиота.

   Довольно рассмеявшись собственной шутке, Стэн пристально воззрился на Патрика.

-Так что, дружище,  вся надежда на тебя! И успех личного счастья Джеймса  в твоих руках.

-Что? В моих руках?-с негодованием воскликнул Патрик- Какое мне до этого дело?

-Самое прямое!-категорично отпарировал Стэнли, любуясь вздымающимся кольцом дыма. 

-Скажи-ка, приятель, кто у нас непревзойденный мастер по части охмуривания хорошеньких девиц, а?- насмешливо  пропел он, многозначительно взглянув на друга. 

 -Потрудись выражаться яснее!- с раздражением бросил Патрик, скрестив руки на груди.

-Боже! Какой  же ты недогадливый, приятель! В этой игре ты орудие  и одновременно тот, кто им управляет. Смекаешь?  

-Oбразность твоих речей  не доставляет мне особого удовольствия. Будь любезен, выражайся яснее!- возмущенно, но не теряя самообладания заявил Патрик, порядком утомленный витиеватым предисловием приятеля.

 

(6 оценок, среднее: 4,67 из 5)

Загрузка…