Юлия Ганецкая

Отрывок из исторического романа “Нас война соединила“

 

Глава 3

— Луцк, Ваше высокоблагородие, — отрапортовал проводник, открыв дверь купе Алексея. — Скоро граница.

— Спасибо, — лениво ответил капитан, который лежал на кровати, закинув руки за голову.

Мирно стуча колесами, поезд уносил его на юг. Алексей любил поезда. Любил слушать, как свистит гудок, как громыхают составы на вокзалах, как выпускаются огромные клубы пара из труб. Если бы он не стал военным, то наверняка пошел бы в машинисты. Капитан прикрыл глаза и попытался уснуть.

 

— Каждый мужчина должен жить во имя Родины, служить ей, защищать. И служить хозяину земли русской — царю. У тебя есть две матери: та, которая родила, и Россия. И есть два отца: тот, кто воспитал, и царь. Царь может быть ленив, может любить выпить, может быть в чем-то не прав, но он избранник Господа нашего, и потому верен ему должен быть каждый, как верен Богу.

Каждое утро за завтраком мама Алексея, Татьяна Дмитриевна, напоминала ему об этом, помешивая крохотной ложечкой сахар в белоснежной кружке. Всегда красивая, немного грустная, она с жалостью поглядывала на маленького Лешу, который с удовольствием откусывал от огромной булки. Мальчик, широко раскрыв глаза, с набитым ртом слушал ее рассказы о великих полководцах, генералах, которые сражались в, казалось бы, неравных боях и побеждали, прославляя своего царя и свою Родину.

Такие же слова повторяла ему и старенькая няня перед сном. Ее мирный шепот часто прерывал скандал в соседней комнате. Прикрывая уши мальчика морщинистыми руками, она тихонько читала молитву и крестила заплаканного Лешу. Когда крики матери и громкий голос отца стихали, няня продолжала свои рассказы о долге перед Отчизной и императором.

— Лишь помазанник Божий может править православной страной, помни об этом и беспрекословно подчиняйся отцу своему истинному — царю, — няня целовала засыпающего мальчика в лоб и горестно вздыхала.

К тому, что родители постоянно ругаются, мальчик давно привык. Скандалы вспыхивали каждый вечер. Высокий седовласый отец, служивший адвокатом, переступал порог квартиры, съедал свой ужин и кидался с кулаками на мать.

В четыре года Алексей начал понимать, что причиной ссор является он сам. Отец никогда не бил мальчика, не повышал голос, но и… не радовался ребенку. Стоило только Леше выйти из комнаты, как Константин Константинович молча поднимался и уходил в свой кабинет.

Умерла няня, и уже некому было читать над мальчиком молитву во время скандалов и прикрывать ему уши.

— Не могу, не могу смотреть, как он ходит здесь, — кричал пьяный отец в соседней комнате, — отправь его к родне подальше.

— Но ты же обещал, — сквозь слезы кричала в ответ мать, — что примешь его!

— Имя дал, но нет сил видеть его каждый день. Мало того, что я служу ему, так еще и воспитываю его ребенка! — и вновь крик, глухие удары и рыдания матери.

Алеша не понимал смысла слов отца, но старался не показываться ему лишний раз на глаза. Маленький мальчик стал потихоньку ненавидеть того, кто возвращался лишь поздно вечером и бил его добрую маму.

Обычно утром к Алексею приходил учитель немецкого господин Швитке, после обеда — преподаватель французского и русского языков. Мальчик повторял выученные слова и глаголы, с опаской поглядывая на часы, стрелки которых стремительно приближались к восьми вечера. Скоро ввалится в квартиру отец и надо будет прятаться, сжимать в бессилии маленькие кулаки и молча заливаться слезами.

Иногда он любил разглядывать фотоальбомы матери. До замужества она была примой-балериной Мариинского театра, ослепляла своей красотой и грацией светскую публику. Няня часто говорила, что ей рукоплескали сам император Александр III и его высокомерная жена. Любуясь молодой, красивой и явно счастливой матерью, Алексей не мог понять, что могло ее привлечь в грубом адвокате, который был намного старше ее.

И вот однажды случилось неожиданное. Было какое-то торжество в Зимнем дворце, Алексей так и не понял, в честь чего давали прием. Чета Гориных была в числе приглашенных, с раннего утра мама была чересчур возбуждена, подбегала к зеркалу, сжимала в волнении щеки и никак не могла решить, какое лучше надеть платье: ярко-голубое с глубоким декольте, только вчера доставленное от модистки, или же светло-серое с кружевной оторочкой, которое так молодит ее. Отец тоже вел себя необычно. В этот день он не отправился на службу, а за обедом преподнес мальчику огромный корабль с деревянной мачтой и белыми парусами. Горничная Даша, сдувая со лба челку, начищала бриллиантовые запонки старшего Горина и любовалась жемчужным ожерельем госпожи. Родители даже пару раз улыбнулись друг другу, столкнувшись в комнате. Суета продлилась до вечера. Потом хлопнула входная дверь, разряженные мать с отцом уселись в поджидающий их экипаж и отбыли в Зимний дворец.

Обалдевший от такого необычного дня, Алексей повалился на кровать и крепко заснул.

Среди ночи его разбудили мерные удары за стеной. Как будто кто-то чем-то тяжелым толкал стену.

Протирая заспанные глаза, Алексей вышел в столовую и увидел, как отец бьет ногами скорчившуюся на полу маму. Необычным было то, что мама молча сносила удары, из ее глаз даже не текли слезы.

— Тварь, как ты смотрела на него! Я чуть со стыда не провалился. Кошка похотливая, как улыбалась… Думаешь, никто ничего не понял? Да в меня весь вечер все пальцами тыкали. Я тебя придушу и пацана твоего! У нас же все только начало налаживаться. Не могу, Татьяна, я больше! — продолжая наносить удары, кричал отец.

Алексей поднял с пола трость и, чувствуя, как в нем закипает гнев, двинулся в сторону родителей.

— Если ты еще раз тронешь мою мать, то я убью тебя! — крикнул он, чувствуя, как позорно сползают пижамные штанишки, на которых была слишком слабая резинка. Подтянув их, он широко расставил ноги.

— Ты? — глаза отца налились кровью. — Да как ты смеешь?

— Не тронь! — в отчаянии закричала мать. Тяжело поднявшись на ноги, она ринулась в сторону сына и загородила его. Платье ее было изодрано, из губы сочилась кровь. Было заметно, что ей стоит неимоверных усилий стоять на ногах. — Меня убей, изрежь, изуродуй. Алексея не тронь. Хоть волос с его головы упадет, и я все расскажу Ему.

Кому именно и что скажет, Татьяна Дмитриевна не уточнила, но ее слова подействовали на мужа магически.

Скривившись от гнева, он остановился перед Алексеем, нависнув над дрожащим мальчиком. Кулаки его разжимались и сжимались. Неожиданно он отступил и повалился на стул. Потом с трудом поднялся и, шатаясь, молча ушел к себе в спальню.

Мама Алексея обернулась к мальчику и, упав на колени, обняла его.

Леша выронил из рук трость и потерял сознание. Ему тогда исполнилось шесть лет.

Этой ночью Горин Константин Константинович умер от сердечного приступа.

Алексей был ошарашен тем, что мама искренне оплакивала кончину супруга.

— Почему ты плачешь, — спросил он у облаченной во все черное матери, — ведь он бил тебя?

— Ах, как ты мал еще, Леша. Не понимаешь… Заслужила я те тумаки, ой как заслужила. Твой отец меня от позора спас, тебя воспитывал, как мог. Если бы не Константин, где бы мы были сейчас?

 

Все плохое быстро забывается. Забылся и отец. Алексей начал спокойно спать, мама переделала все в квартире на новый лад. Купила фортепьяно, у распахнутых окон повесила клетки с канарейками. Посередине столовой разместили огромную игрушечную железную дорогу, и теперь бывшая балерина по вечерам играла с сыном, заправски гудя в свисток.

Именно тогда и начала ее навещать подруга по балетному училищу Анастасия Зуева с сыном Феликсом. Они жили в Воронежской губернии и приезжали к ним в гости. Мальчики моментально подружились, носились по огромной квартире, лазили по чердакам и шептались по ночам под одеялом.

Пока их матери бегали по модисткам и магазинам, Алексей и Феликс съедали огромное количество пирожных в кондитерских и радовались свободе.

Когда у Феликса родился брат Петр, мальчики сажали малыша в коляску и, маневрируя меж расставленных стульев, устраивали гонки под истошный визг горничной.

 

Шли годы. Алексею исполнилось одиннадцать. Многое изменилось в их с матерью жизни. Из испуганного тихого мальчика Алексей превратился в уверенного симпатичного подростка. Они с мамой много гуляли, ходили смотреть балет и в театр, пили чай у распахнутых окон летом и катались на санках с горы зимой. Неизменной осталась дружба Леши и Феликса.

Тем летом Анастасия Григорьевна с сыновьями, как обычно, навестила столичную подругу.

Алексей схватил вошедшего в квартиру Феликса за руку и, загадочно улыбаясь, увлек за собой в комнату. Там он распахнул окно и, поманив друга, вылез наружу.

Феликс последовал за ним. К стене была приставлена узкая пожарная лестница. Быстро перебирая руками, мальчики взобрались на крышу. Отдышавшись, Алексей подал руку Феликсу. Они молча стояли и смотрели, как потревоженные их появлением голуби кружат над крышами домов.

Внизу громыхали трамваи, ругались дворники, где-то плакал ребенок, у кого-то играл граммофон. В лучах заходящего солнца сверкал купол собора Архангела Михаила, из огромных труб металлургического завода валил тяжелый черный дым.

— Вот это да! — восхищенно присвистнул Феликс.

Алексей обернулся и улыбнулся другу.

В это время, громко напевая, по улице маршировали юнкера Елизаветинского военного училища. Их голоса разносились над городом. Молоденькие курсистки останавливались, чтобы проводить восхищенным взглядом парней. Из окон начали выглядывать жители домов: кто-то подпевал, другие просто махали руками.

— Есть ли профессия достойнее, чем Родину защищать? — спросил Алексей у Феликса. Ветер трепал ему волосы, длинная челка упала на лицо. Он нетерпеливым движением убрал волосы назад. — Не спорю, важно быть доктором или учителем, но, Феликс, жить и знать, что в твоих жилах течет кровь русского человека, христианина и встать на защиту Родины — не это ли смысл жизни?

Феликс восхищенно смотрел на друга:

— Куда ты, Лешка, туда и я.

Когда они вернулись в квартиру, то застали обиженного Петра и решили развлечь его игрой в прятки.

Смеясь, Алексей и Феликс забежали в кухню и спрятались в чулане.

Здесь хранились старые санки, швабры с ведрами, старая ненужная одежда в мешках. 

Прикрыв дверь, мальчики затаились в надежде, что Петя их найдет нескоро и они успеют вволю наболтаться. В щель в двери было видно, как в кухню вошли кухарка Люба и торговка молоком — полная молодая женщина. Поставив бутыли на стол и выложив пакеты с творогом, она смотрела, как Люба отсчитывает оплату.

— Хозяйка-то твоя — любо посмотреть: помолодела, повеселела. Девица прям, — заметила торговка, пряча оплату в лиф.

— И не говори, — перекрестилась Люба, — как вдовой стала, так расцвела. До замужества, говорят, так вообще глаз не оторвать было: так хороша была.

И, оглянувшись по сторонам, зашептала, сделав огромные глаза:

— Говорят, сам император Николай, тогда еще цесаревич безусый был, хаживал к ней. Пацаненок-то, болтают, от него. 

Алексей замер. Он посмотрел на Феликса, тяжело задышал и решительно распахнул дверь:

— Врешь, дура! Неправда это! Умер мой папка. Врешь, врешь!

Выкрикивая это, он кинулся на попятившуюся кухарку с кулаками:

— Не отец он мне! Дура!

На крики сбежались перепуганные Анастасия Григорьевна и мать Алексея.

Продолжая наступать на прислугу, Алексей пошатнулся и начал оседать на пол.

 

Вызванный срочно врач обнаружил у мальчика горячку и, прописав микстуры, развел руками:

— Молодой, скоро поправится. Если будут осложнения, то срочно посылайте за мной.

В бреду Алексей постоянно метался, пытался с кем-то драться, заливался слезами. На третьи сутки посреди ночи ему неожиданно полегчало.

Он свесил ноги с кровати и увидел Феликса, спящего на полу на расстеленном одеяле. Феликс моментально проснулся и сел.

— Поклянись, что никому не скажешь, — тихо прошептал Алексей.

— Клянусь! — заверил его друг и, забравшись на кровать, обнял Алексея.

— Ты мне брат теперь, Феликс, — сквозь слезы прошептал мальчик.

— И ты мне…

Когда утром на ослабленных ногах Алексей вышел на кухню, там, ловко подкидывая блины на сковородке　и напевая что-то себе под нос, хозяйничала новая кухарка.

 

Алексей открыл глаза и уставился на мирно качающуюся лампу в купе. За окном стояла ночь. Мчащийся поезд пересек границу Румынии и спешил в сторону Белграда, где так давно и нетерпеливо ждали поддержки и помощи русских братьев.

Капитан взглянул на циферблат наручных часов. Два ночи. Завтра к полудню они должны быть на месте. Послышался гудок машиниста, оповещавший о приближении к населенному пункту.

Сон прошел окончательно, Алексей встал с койки и посмотрел в окно. Темнота. Стекло отражало лишь его уставшее лицо и взлохмаченные волосы.

 

Тогда, одиннадцатилетним мальчишкой, он часто разглядывал себя в зеркале, пытаясь увидеть сходство с императором. Нет, ничего общего. Конечно же, мальчишка ни разу не встречал Николая II, но он упорно собирал вырезки из газет и журналов и часами разглядывал монеты с изображением царя.

Алексей никогда не распрашивал мать, правда ли то, что сказала тогда кухарка. Он считал неприличным задавать вопросы такого типа и страшно мучился неведением.

Отношения с мамой стали натянутыми, отчужденными. Оба молчали, боясь заговорить друг с другом. Встречась за завтраком, Алексей прятал глаза, а Татьяна Дмитриевна вздыхала и уходила к себе.

Приближалось Рождество.

Однажды утром, проснувшись, Алексей обнаружил у своей кровати мать. Улыбаясь, она протянула ему огромную коробку. Мальчик суетливо разорвал ленты и охнул, увидав большой блестящий паровоз.

Он тут же вскочил с кровати и побежал в гостиную к железной дороге.

Татьяна Дмитриевна, как была — в пеньюаре, — последовала за ним.

Они уселись на теплый ковер и любовались новой игрушкой.

Мать приобняла сына и положила его голову себе на грудь:

— Я знаю, что ты мучаешься, это мучает и меня, поверь. Ты молчишь и ничего не спрашиваешь. И я не знаю, как заговорить с тобой о том случае.

Алексей замер. Татьяна Дмитриевна вздохнула и еще крепче прижала к себе сына:

— Я хочу попросить у тебя прощения. Прощения за то, что так сильно любила твоего отца, что наплевала на все приличия и нравственность. Я была молода, очарована им и забыла обо всем на свете. О его положении, о своей добропорядочности. Господи, как тяжело говорить. Он никогда не мог притворяться. Он был нежен ко мне и добр, но не любил меня. Уже тогда он с ума сходил по своей нынешней супруге. Я это знала и позволила ему любить себя, так как безумно этого хотела. Он не знал о том, что у нашей любви было продолжение. Он не знал о тебе. Я сама порвала нашу связь и упала в ноги Константину, который тогда сватался ко мне. Костя не знал, чей ты сын, но догадывался. Не сердись на покойного, он воспитывал тебя, как мог. Порой суровостью, порой безразличием. Его можно понять, ему было горько от сознания того, что я не полюблю его так, как любила твоего отца. Я очень хотела тебя, но также хотела, чтобы у тебя было имя, чтобы никто не смел тыкать пальцем и обижать тебя… Поэтому я согласилась на брак с Костей.

Татьяна Дмитриевна приподняла лицо Алексея за подбородок и поцеловала заплаканные глаза сына:

— Это наша с тобой тайна, только наша. Понимаешь? Правда может навредить ему и, самое главное, тебе. Служи России, служи царю. Помни о чести, долге и достоинстве. Не важно, кто ты по имени, важно, кто ты внутри…

 

Глава 4

 

— Все погружено, Ваше высокоблагородие. Можем продолжать путь, — подпоручик передал Алексею список погруженных в грузовые машины ящиков с продовольствием и отдал честь.

— Все проверил, ничего в пути не потеряли?

— Так точно, все по списку.

Алексей забрался в кабину автомобиля и кивнул водителю:

— Трогай.

Моторы загудели, и караван, состоящий из девятнадцати тяжелых машин, двинулся в путь.

Сербия встретила их скелетами обгорелых домов, заунывным ветром с Дуная и размытыми дорогами.

— Германия славится аккуратностью, Япония — пунктуальностью, Россия — водкой и медведями, а Сербия — грязью, — ворчал водитель, пытаясь вытолкнуть забуксовавшие в дорожной грязи колеса. Утирая пот с лица, он подгонял Алексея, толкавшего застрявшую машину.

Час по разбитой дороге, и многих уже начало выворачивать наизнанку. То и дело останавливались грузовики, замедляя движение колонны. Водители выпрыгивали из кабин и скорчивались над оврагами.

Алексей приоткрыл окно и закурил, осматривая окрестности. Он уже пару раз бывал в Сербии, и всегда его восхищала красота здешних гор. От чистоты воздуха сжимались легкие, а очарование сербок заставляло быстрее биться сердце.

Война стерла с лица земли некогда великую и независимую страну. Оставив лишь обломки домов, трупы на дорогах, ямы от бомб и пустынные деревни.

Алексей видел, как эвакуировались жители городов, защитники крепостей, но никогда ранее он не сталкивался с тем, как эвакуировалась страна.

Покинув свои дома и прихватив самое нужное, миллионы жителей ушли в горы Черногории. Босые женщины тащили на своих спинах детей, и уже не важно было, свой это ребенок или сирота. Привязав к поясу веревки, тянули уцелевшее орудие. Остатки армии, истощенные голодом, тифом и долгой ходьбой, падали в овраги или посреди дороги. Те, кто еще находил в себе силы, подбирали раненых и продолжали путь под палящим солнцем. Тысячи сербов нашли свою смерть именно на этой тропе. Над ней кружили горластые вороны. Они выклевывали глаза и возмущенно каркали, когда выбранная ими жертва вдруг начинала  шевелиться и, вставая на четвереньки, продолжала путь.

Тянулись телеги с вещами и лекарствами. Подгоняли коз с облезлой шерстью и впалыми боками, в клетках кудахтали куры, позвякивали колокольчиками тощие коровы.

Старухи, замотанные, несмотря на жару, в темные платки, беспрестанно молились, подбирая на дороге плачущих детей, у которых убили отца, и не известно было, где их мать.

Впереди этого обоза, высоко вздернув подбородок, облаченный в поношенные кальсоны и держа двумя руками флаг некогда великой Сербии, шествовал король страны Петр Карагеоргиевич.

Понимал ли террорист Гаврило Принцип, так мечтающий о независимости Сербии, что именно его выстрел в 1914 году и станет началом мирового апокалипсиса, повлечет за собой крах и униженное бегство сербского народа?

Именно сюда и был направлен капитан Горин доставить продовольственную и военную помощь.

На краю оврага сидел старик с босыми почерневшими ногами и усами до пояса.

— Отец, — окликнул его Алексей, — кто тут у вас за главного?

— Король, — равнодушно ответил тот, продолжая смотреть вдаль, — кто же еще, страны нет, а монарх жив еще. А тебе кого надо-то, сынок?

— Вот Его Величество и надо.

— В ущелье ступай, там они. И министры, и король, и военачальники.

Алексей взмахом руки приказал остановить машины и, выбравшись из кабины, двинулся в указанную стариком сторону.

Вдоль каменной тропы сидели мужчины, женщины, старики, старухи. Они безразлично провожали взглядом русского офицера. Шаг Алексея замедлился. Тяжело и грустно было смотреть на обездоленный народ, который под палящим летним солнцем набирался сил, чтобы продолжить путь, найти убежище и, несмотря ни на что, не сдаться врагу, не встать перед Германией на колени. Внимание капитана привлекла красивая молодая сербка. Она сидела на земле и, достав грудь, пыталась накормить кричащего младенца. Очевидно, молока у матери не было, малыш выплевывал сосок и заливался плачем. Прикрываясь светло-русыми длинными волосами, девушка вновь и вновь подносила ребенка к груди и, глядя на красное гневное лицо младенца, тихо плакала. Словно почувствовав посторонний взгляд, она резко вскинула голову и встретилась глазами с Алексеем. Капитан резко развернулся и быстрым шагом отправился к машинам. Сверяясь со списком, он подошел к грузовику под номером шесть и, распахнув задние дверцы, вытащил деревянную коробку.

— Разгружайте продовольствие, — крикнул он зевающим солдатам.

— Но как же, Ваше высокоблагородие, ведь по учету должны передать помощь Его Величеству, — заметил худощавый поручик с нервно дергающимся веком.

— К черту формальности! Не видите, что ли, что они помрут с голода, пока мы условностями заниматься будем. Разгружайте, я сказал!

Алексей подхватил короб и направился к тому месту, где сидела девушка.

Поставив ношу на землю, он камнем поддел крышку и вытащил пачки сухого печенья.

— Тарелка есть? — спросил он у девушки. Та кивнула и достала из баула железную миску.

Алексей высыпал в нее несколько печений, налил воды из фляжки. Сполоснув руку, пальцем зачерпнул получившуюся кашицу и поднес ко рту ребенка. Малыш, учуяв запах еды, моментально замолчал и нежно обхватил палец Алексея пухлыми губами. Капитан молча кормил ребенка и чувствовал, как на него благодарно смотрит мать. Съев добрую половину кашицы, малыш икнул и прикрыл глаза. Сербка схватила руку капитана и прижалась к ней влажным лицом.

Смущенно отдернув руку, Алексей встал. Кормя чужого ребенка, он испытал смешанные чувства радости и удивления. Никогда раньше он не задумывался о том, хотелось бы ему иметь семью, детей и домашний очаг. Его сослуживцы поздравляли друг друга, если у кого-то рождался ребенок. С умилением читали письма жен и ждали отпуска.

У Алексея вот уже более десяти лет был один дом: казарма. Его заботили только выполнение приказа, честное служение императору и слава России.

Когда Алексей окончил военное училище, у Татьяны Дмитриевны обнаружили туберкулез. Врачи посоветовали ей сменить туманный воздух Петербурга на солнечный курорт. После недолгого размышления мать Алексея приобрела небольшую квартиру в Ницце и, живя на Лазурном Берегу, писала письма сыну и любовалась апельсиновыми садами.

У Алексея часто случались романы. Он любил шикарных женщин, восхищался ими, дарил дорогие подарки, а потом с легкостью расставался. Семья, дети — все это ассоциировалось с чем-то обременительным и скучным. А кричащие малыши заставляли его содрогаться от ужаса.

Он прекрасно помнил, как впервые в жизни увидел младенца. Это была Анна.

Тогда Татьяна Дмитриевна, получив радостное письмо от подруги, накупила подарков для новорожденной и, обвесив коробками сына, отправилась в Воронеж.

Все там было ново и интересно Алексею. Тишина деревни, красивые блестящие лошади в конюшнях Зуевых, сладкая малина, которую можно было срывать с куста и сразу есть. Неизгладимое впечатление произвел на мальчика отец Анны — высокий седоволосый генерал. Он сурово смотрел на сыновей, грозя им пальцем, если они слишком шумели или брали старинное оружие, с такой любовью собранное в коллекцию еще дедом Феликса и Петра. Генерал громко разговаривал, громко ходил, громко кашлял, но стоило в комнате появиться его маленькой жене, как Василий Васильевич сразу притихал, смущенно улыбался и, кажется, даже ростом становился ниже. Такая метаморфоза генерала удивила Алексея.

Удивила его и маленькая девочка в колыбели. Он не понимал, почему взрослые так умиляются, глядя на этот сморщенный комок. Девочка неустанно кричала, сердито морща крохотный носик. Сам не понимая почему, Алексей протянул руку и дотронулся до щеки ребенка. Анна удивленно поперхнулась плачем и замолчала, широко раскрытыми глазами глядя на окружающих.

— Можно она и мне сестрой будет? — спросил он у стоящего рядом Феликса.

— Конечно, ведь ты брат мне, значит и Анне тоже, — удивленно ответил Феликс.

Ночью Алексею не спалось. Он ворочался в чужой постели, вспоминал произошедшее за день, взбивал подушку, крепко зажмуривал глаза и вновь пытался заснуть. Потом смотрел на настенные часы, стрелки которых так медленно ползли.

Вдруг он услышал шорох и, сев на кровати, увидел перед собой огромные глаза шестилетнего Петра.

— Ты чего? — спросил он у мальчика.

— Страшно одному, можно я с тобой? — зашмыгал носом Петр, — с мамой Анна теперь, а Феликс смеяться будет.

Алексей кивнул, приглашая мальчика в постель. Тот радостно запрыгнул и, укрывшись одеялом, облегченно вздохнул. Леша лег рядом. Петр, обдавая друга горячим дыханием, принялся рассказывать о разных событиях, которые произошли за время, что они не виделись. Наконец мальчик зевнул и, пообещав Алексею завтра показать новорожденных жеребят, уснул, приобняв друга.

Алексей возмущенно скинул его руку и отвернулся к стене. Свет фонарей с улицы проникал в комнату, и мальчик принялся рассматривать узор на обоях, проводя пальцем по линиям цветов и лепестков.

Петр во сне заворочался, Алексей обернулся, поправил на мальчике одеяло и, неловко приобняв его, крепко заснул.

 

После передачи продовольственной помощи капитан Горин был направлен на западный фронт, где войска болгар постреливали по русским. Лежа в окопах, болгарские солдаты стреляли в небо или же, внимательно прицелившись, так, чтобы не ранить русского противника. Король Болгарии вступил в союз с Германией. Исполняя приказ монарха, войска схватились за винтовки, но, в отличие от короля, они помнили о помощи русских братьев. Помнили, что живут свободно и счастливо только благодаря русской крови и императору Александру II.

«Наши деды помнят смерти ваших дедов. Политика мешает говорить вам «спасибо» открыто. Мы не будем воевать против русского брата, но все же не высовывайтесь слишком из окопов. Не дай господи шальная пуля…» Такие записки перекидывали в окопы русских солдат. Те в ответ кидали во вражеские окопы папиросы и мыло.

 

Алексей прибыл на новое место службы ближе к вечеру. Солнце еще не село, но уже чувствовалась ночная прохлада.

Феликса капитан увидел сразу, и, облокотившись на угол палатки, наблюдал за другом. Голый по пояс, тот подкидывал в костер поленья и помешивал длинной палкой в глубоком котле белье. Котел накренился на хлипких полозьях и брызгал кипятком на огонь. Феликс матерился и кричал кому-то:

— Еще дров тащи да штаны стягивайте.

Феликс был крепким мужчиной среднего роста с широкой сильной спиной, по которой сейчас тек ручьем пот. Его крепкие ноги обтягивали солдатские кальсоны, пшеничные волосы потемнели от пота и курчавились у шеи.

— О суровости подполковника Зуева я, конечно же, наслышан, но обнажать солдат — это уже слишком.

Феликс обернулся и, отбросив в сторону палку, обтер руки о штаны и крепко обнял друга:

— Лешка! Как ты здесь?

— Вот как, значит, встречаешь? — рассмеялся Алексей и выразительно посмотрел на котел.

— Блохи, — развел руками Феликс, — сам знаешь, где эти твари, там и тиф, а нам сейчас только этой заразы не хватало. Ну, каким ветром тебя сюда? Слышал про Сморгонь? Петр как?

— Нормально, отлежится пару месяцев на казенных простынях и будет как новенький. Письмо для тебя от Анны, — Феликс схватил голубой конверт и тут же вскрыл его.

— Ты извини, — улыбнулся он Алексею, показывая, что хочет прочитать письмо один, — давай угощай меня столичными папиросами.

Алексей подхватил горящий уголек из костра и, подкидывая его в руке, подкурил папиросу и передал другу.

С Феликсом они всегда были рядом: в училище, на каникулах. Вместе давали присягу и вместе были направлены на Балканы. Война с Германией разъединила их, разбросав по разным местам. Алексей очень гордился другом. Тот (сначала капитан) уже дослужился до подполковника. Феликс не видел различий между простым солдатом и офицером, относился ко всем равно и дружелюбно. Войну не одобрял, царя ругал, общее ликование из-за того, что император взял на себя бремя главнокомандующего, не разделял.

— Я даже узнал, какое декольте у мадам Серовой, — стукнул себя по колену Феликс, — Анна, как всегда, бесподобна! Опишет все, но не скажет главного. О шикарном плие Кшесинской полстраницы, а об отце — ни слова.

— По-моему, в Зуево все нормально, управляющий только вновь запил.

— Башку оторву Игнату, — пообещал Феликс и повел Алексея смотреть окопы и штаб.

— Петушенко, на костер дуй! — крикнул он конопатому солдату, входя в штаб, обложенный мешками с песком и наваленными досками. 

— Да, Алексей, нам тут немцы парашютиста сбросили. Говорит, что наш, русский. В плену, говорит, был, немцы парашют испробовать решили, вот его обвесили баллонами и скинули. Удивительно, что ни одной царапины, страшно, говорит, только было. Васютков его фамилия, под Сморгонью был, тебя знает. А фамилию мою как услышал, заверещал аж. Мол, и с Петром знаком. Вот, гляди, что на груди у него было, — Феликс достал из походной сумки лист бумаги и развернул: «Русский свинья, сдавайся. Все равно немец быть в Петербург. Царя вашего жарить…»

— Идиоты, — сказал Алексей, возвращая послание Феликсу, — Васютков, говоришь? Был у нас такой, без вести пропал в конце мая. Писать некому было, сирота он. Неужто и вправду Михаил?

Феликс вывел Алексея из штаба и направился к полуразвалившемуся сараю. Распахнутая дверь покосилась и тихонько поскрипывала от ветра.

— Не боитесь, что сбежит? — удивился капитан, отпихивая доски под ногами. И, нагнувшись, вошел в помещение.

— А чего бояться? Сам здесь засел и не выходит. В генштаб запрос делать собирался, да вот ты появился.

На полу, застеленном соломой, сидел молодой солдат в потертой гимнастерке. Услышав голоса, он вскочил и, вытянувшись в струнку, козырнул. Васютков узнал Алексея и облегченно вздохнул:

— Ваше высокоблагородие, счастье-то какое! Не верят мне, что русский я. Да какой же я шпион, по-немецки-то ни бу-бу.

— А пойди разбери. Время сейчас такое, рядовой. На слово доверишься, а потом выяснится, что «герцог», — пожал плечами Феликс. — Хорошо, что Алексей Константинович тебя признал, уж больно надоел ты нам, солдат.

— А кто такой «герцог»? — не понял Михаил, опустив руку от виска и немного расслабившись.

— Это те, кто на два фронта работают.

Васютков резко покраснел. Волна краски залила шею и уши, над верхней губой выступили капельки пота.

— Да вы чего? — от возмущения задохнулся он, забыв о субординации, — как на два фронта? Я России присягал, ей и служу…

Алексей похлопал солдата по плечу:

— Извини. Феликс Васильевич не утверждает, что подозревает тебя, просто разъяснить пытается, что и среди наших полно гадов. В тебе, Васютков, я уверен, как в себе, полностью ручаюсь перед господином подполковником, что ты не предатель и не шпион.

Михаил с благодарностью посмотрел на бывшего командира и с опаской покосился на Феликса. Тот ухмыльнулся и вышел.

Снаружи послышались выстрелы артиллерии.

Алексей и Васютков выбежали из сарая.

— Во! Надоело германцам наше с болгарами панибратство, — азартно крикнул им Феликс, — бой, а я в кальсонах…

Мимо них просвистели пули и врезались в деревянные стены сарая.

Алексей пригнулся и зарядил револьвер. Поправив китель, он оглянулся на Феликса и улыбнулся.

— Как в старые добрые времена? Во врага стреляй, друга оберегай!

— Ага, — кивнул Феликс, поправляя кальсоны и хватая винтовку, — ничего не изменилось, брат. И не изменится.

 

(3 оценок, среднее: 3,67 из 5)

Загрузка…