Филипп Горбунов

Отрывок из романа “Проект «О»”   

Пролог 

Весна в этом году выдалась ранняя. Задорной хулиган кой ворвалась она в этот унылый, сгорбленный под спу дом мелких дел и холодов город. Уже в конце февраля стало пригревать, снег посерел и напоминал теперь кло чья грязной ваты. Огрызки тополей жадно макали коря вые свои лапы в густую бездонную синь; открывшаяся мартовская земля, ожившая после зимы, дышала робкой зеленью; воздух был прозрачен и свеж, пах ржавчиной, ветром и солнцем. 

В окна средней орловской школы безостановочно лил ся поток даже не света, а, казалось, самой жизни, необъятной, непостижимой, зовущей за пределы, туда, где ещё никто не бывал. И манила она брызгами тепла, всплеска ми марта и внезапной свободой всех пробуждающихся ото сна сил природы, восставших против засилья холодов и тоски… 

Тощий пятиклассник-очкарик мрачно глядел в окно на орущую малышню, беззаботно носящуюся по детской площадке: дети привычно играли в «Афганистан», радостно паля друг в дружку из палок и то и дело споря: «Ты убит, душман!», «Нет, ты убит!», «Я первый стрелял!», «Нет, я первый!». Ах, как бы он хотел к ним, в игру, в бой! Но шёл урок, и учительница ждала, пока класс напишет сочинение на тему «Что значит быть счастливым?». И да же если бы ему удалось оказаться во дворе среди этого марта, гордость всё равно не позволила бы ему присоеди ниться к «мелким», ведь он был так трагически стар — недавно ему стукнуло целых одиннадцать лет! Дожив до столь почтенного возраста, как-то несолидно водиться с детсадовцами — товарищи засмеют. Паренёк поправил очки, погрыз колпачок ручки, задумался. В голову, как на зло, лезла всякая чепуха. Тетрадный лист был бел как снег и словно бросал школяру вызов, смеясь ему в лицо: ну-ка, скажи, что для тебя счастье, мальчик? Ожидание праздника или сам праздник? Предчувствие перемен или сами перемены, где ты, бесстрашный воитель будущего, несёшься с саблей наголо, отчаянно продираясь сквозь огонь и дебри ночи в розовые дали, где нет ни зла, ни беды, ни ада, ни рая и куда ты обязательно придёшь сам и приведёшь своих уставших и израненных друзей? Или же счастье в честном труде, в дружных походах на лесные озёра, в чтении старых книг под треск дров в очаге, под мерный стук напольных часов и вечное мурлыкание кота? Что есть счастье, мальчик? Засыпать под монотонный стук дождя по крыше; слышать, как мама зовёт тебя обедать; молча держать за руку ту, которая любит тебя больше жизни; видеть, как взрослеют твои дети, которых ты брал до поры под крыло, защищал от ветров и напастей, передавая им свою мудрость, свою силу, свой опыт, а теперь, устало глядя им вслед, отпускаешь в рас свет — и они летят к солнцу, чтобы тот же путь прошли твои внуки? В чём же счастье? В славе ли, в призна нии ли? Может, в обладании чем-то, чего нет у других? В знаниях ли, в неведение ли, в злате ли, в здравие ли, в вечной ли жизни? Или же счастье в пустяках повседневности: в чьей-то улыбке в толпе, в анекдоте, рассказан ном старым приятелем? В чём счастье, мальчик? О, муки творчества!.. Ученик наморщил лоб, ещё раз с тоской глянул в окно, вздохнул и написал всего одну фразу: «Быть счастливым — значит быть свободным»… 

Глава I. Китайский синдром 

Заведующий лабораторией генной инженерии Ле нинского НИИ цитологии и генетики, доктор биологи ческих наук, профессор, прекрасный педагог, замеча тельный семьянин, тонкий ценитель поэзии, воцерковлённый с 2004-го, член партии «Великая Россия» с 2005- го, Валерий Степанович Кукушкин — сорокапятилетний мужчина интеллигентной наружности с прорезающейся плешкой и бородкой клинышком — возвращался с на учной конференции в Пекине крайне озадаченным. Что-то в учёном надломилось. К усталости после долгой дороги примешивалось горькое чувство досады: почему мы так не можем? Дело в том, что в Поднебесной за прещена ловля летучей рыбы. Но китайцы не унывают и в рамках большого эксперимента уже более двух лет успешно выращивают новый вид оной в лабораториях. От сородичей мутанты хордовых отличаются более мощными грудными плавниками, позволяющими им не просто планировать над поверхностью воды, но по долгу летать, поднимаясь на высоту до километра и нехотя возвращаясь в естественную среду обитания! Кукушкин, шалея, не раз наблюдал этот сюрреалистический полёт. А ещё коллеги-китайцы вовсю выращивали крылатых жаб… Словом, успехи тамошних генетиков потрясали сознание и заставляли о многом задуматься. «Ишь ты, летучие жабы», — угрюмо бормотал себе под нос Кукушкин, устало поднимаясь по обшарпанной лестнице своей хрущёвки. Профессор продрог и мечтал поскорее оказаться дома. На финском треухе учёного задумчиво таял снег… 

А по подъезду разливался нежный запах выпечки. «Мои», — обрадовался Кукушкин. Не успел Валерий Степанович войти в прихожую, как к нему навстречу выбежал из комнаты сын Толик — бойкий тринадцатилетний школяр-гуманитарий. Вслед за ним, нехотя перемещая себя в пространстве, вышел на шум персидский кот Федька, но, увидев в коридоре до ужаса надоевшую морду приживалы-профессора, с выражением глубочайшего отвращения на лице снова чинно скрылся в ком нате. 

— Привет, пап! — воскликнул Толик. 

— Привет отличникам! 

— Ну, как там Китай? — деловито поинтересовался сын. — Корону добили? 

— Затихает понемногу… 

— А Пекин? 

7 

ФИЛИПП ГОРБУНОВ

— Растёт, Анатолий, не по дням, а по часам растёт, — говорил отец, расстёгивая своё кашемировое пальто, куп ленное им пять лет назад на симпозиуме в Дели. 

— Там недавно гостиницу новую отстроили аж в двести этажей, представляешь? Тысячи номеров, вертолётные площадки, хай-тек, все дела. Внутри дендрарий, как в Сочи, бассейны и планетарий, а с крыши, говорят, весь Дальний Восток как на ладони! Во как. 

— Здорово! — выдохнул Толик. — А как наша наука? — А что наука? — помрачнел Валерий Степанович. — Всё идёт своим чередом. Скоро вон на Марс полетим!.. Ты мне лучше скажи, как там у тебя с математикой? Небось, двоек нахватал в моё отсутствие? 

— Не успел ещё, — показалась из кухни мать Толика — дебелая миловидная женщина тридцати пяти лет, излучающая покой и уют, типичная мужнина жена с лёгким на лётом мещанства и едва уловимой тоской на дне добрых карих глаз. 

— Здравствуй, Люба, — Валерий Степанович нежно по целовал жену. — Как вы тут без меня? 

— Скучаем, — улыбнулась она. — Устал? 

— Ужасно. 

— А я кулебяку испекла. Иди руки мыть. 

— Айн момент! — воскликнул муж, доставая из чемо дана какой-то цветастый пакет. — Это тебе. 

— Что это? — жена с нетерпением извлекла презент, оказавшийся модным светло-бирюзовым платьем. — Ах, какая прелесть! — защебетала Люба и, как школьница, закружилась в восторге перед зеркалом, приложив подарок к груди. — Спасибо, Валерочка! Надо обязательно куда-нибудь в нём выйти. Давай сходим в ресто ран. Я сто лет не была в ресторане. 

— Сходим, обещаю, — крикнул из ванной Валерий Степанович. 

Тут к отцу подскочил Толик. 

— А я на олимпиаде по литературе нашу команду в ли деры вывел! А вопросы в финале были аж по творчеству Рабле. 

— Ох, хитрец! — не без восхищения воскликнул отец. — Небось, тоже подарочка ждёшь? 

— Ну, при чём здесь это… — потупил взор сын. — Ладно, не тушуйся. Молодчина! Рабле — это серьёз но. И как тебе эпоха Ренессанса? 

— Сильно… 

Валерий Степанович добродушно рассмеялся. — Держи, чемпион, заслужил, — и достал из чемодана огромный армейский бинокль с цейсовскими стёклами китайского производства. Сын засиял от счастья. — Ребята, за стол, — донеслось с кухни. — Толик, мой руки. 

Валерий Степанович пригладил редкий пух волос пе ред зеркалом и вошёл в кухню. 

— Неужели ничего не замечаешь? — с хитринкой гля нув на мужа, спросила Люба. Валерий Степанович рассе янно завертел головой. 

— А что такое? 

— Ну ты даёшь! Я же занавесочки новые на распрода же купила! — и Люба отошла от окна, чтобы получше про демонстрировать мужу новый элемент комфорта. Зана вески и впрямь были милые — светло-бежевые, в мелкий рубчик. 

— Ну как? 

— Париж рыдает! — заключил муж. 

— Я тоже так считаю, — заискрилась довольная Лю ба. 

Сели за стол. Валерия Степановича, намёрзшегося в аэропорту, всё ещё знобило. Жена это заметила, достала из буфета интеллигентно позабытую поллитровку и рю мочку. 

— Выпей — согреешься. 

Кукушкин нахмурился. Водки он старался избегать, поскольку пятнадцать лет назад, сразу после смерти ма тери, крепко запил с горя и оказался в больнице. Еле вы жил. Всякий раз, когда потом случались какие-то банкеты или праздники и друзья предлагали «пропустить по ма ленькой», Валерий Степанович, бледнея, с ужасом вспо минал те дни и, боясь сорваться, вежливо отказывался, ссылаясь на язву, которой у него, конечно, не было. Любе обо всём этом он не рассказывал. 

— Расширение сосудов посредством приёма алкого ля, — строгим тоном ментора начал Кукушкин, — это, Лю ба, всего лишь видимость терморегуляции. 

— Да что ты! — искренне удивилась жена. 

— Да. Всё, на самом деле, лишь игра воображения и чистой воды самовнушение, что вот ты сейчас выпьешь, и тебе станет теплее, — и как бы для вящей убедительно сти, снимающей любые вопросы, добавил: — Наука. 

Но Люба была непрошибаема, аргументы мужа-про фессора на неё не действовали. 

— Тогда и ты создай видимость — выпей ради моего успокоения, — улыбнулась она. 

— Да не хочу я! 

— А вдруг простудишься? 

— Я здоров как бык, — заупрямился муж и вдруг, как нельзя кстати, смачно чихнул. 

— Ага! — звонко рассмеялась Люба. — Так тебе! Всегда слушай жену. 

Валерий Степанович мрачно опрокинул стопку, скри вился, зажевал корочкой и принялся за горячий рассоль ник. Люба тоже выпила полрюмочки, и щёчки её заалели. Кукушкин подтаял и решил повторить. Вторая пошла лег че. Валерий Степанович заметно повеселел и, почуяв раз ливающееся по организму тепло, удивительным образом сопряжённое с неукротимым желанием что-то рассказы вать, пустился в долгие пространные монологи о современной генетике, о поистине петровских планах Ленинского НИИ, а также о перспективах отечественной биологии и грядущих открытиях. Когда Люба, почуяв неладное, собиралась украдкой отодвинуть бутылку, Валерий Степа нович, вовремя предугадав сей манёвр, ловким движени ем альбатроса подхватил полулитровку и плеснул себе, продолжая при этом, как ни в чём не бывало, размыш лять о развитии науки… Выпив третью, профессор окон чательно пришёл в норму, раскраснелся и, дав волю уско ряющемуся мыслительному процессу, пустился во все тяжкие. Он и не заметил, как перешёл к политике, отваж но поднял на смех Европу, переполненную беженцами, метнул камень в огород Госдепа США, объявившего новые санкции против России, и пожурил Китай за чрезмерную нахрапистость в освоении территорий Дальнего Востока. Люба с сыном притихли, слушая фантазии отца. А Кукуш кин уже пророчил российским учёным победу над раком, вакцину от СПИДа, а также внедрение новых способов омоложения организма на основе древней техники тибет ских монахов, которая позволит доживать до двухсот лет. Кукушкин был в ударе. Для полной эйфории не хватало ещё пары рюмок, и Кукушкин, улучив момент, пропустил очередную стопку, после чего Люба всё-таки вернула бутылку в исходное положение, демонстративно убрав её в буфет. Но профессора уже было не остановить — мысль его рвалась к звёздам, потому что здесь, средь этой серя тины и уныния, ей было тесно. И вот в самый напряжён ный момент, когда Валерий Степанович, жуя кулебяку, сооружал очередную глубокомысленную сентенцию, приближаясь, быть может, к высшей и никем дотоле не тронутой истине, с потолка в кружку остывшего чая беспардонно шлёпается кусочек штукатурки величиной с пятак. Кукушкин затихает и, словно сбитый лётчик, стремитель но пронзая сияющие небеса прогресса, камнем обруши вается на грязную твердь — в мир упадка и хрущёвок. Полёт мысли жестоко прерван. Повисает пауза. Профессор поднимает мутнеющий взор к потолку, опутанному сетью мелких гадюк-трещин, и мрачно констатирует: — Трещины… 

— Тоже заметил? Молодец какой! — поддаёт сарказма Люба. — Да им уж год… 

— Правда? 

— Кривда! Сто раз тебе говорила: разваливается наш теремок. 

Валерий Степанович мрачнеет. 

— Ну а я-то что могу? Уже и ходили, и писали… — Вот именно, — перебивает Люба. — А толку чуть! А ещё в Толиной комнате стена сыреет, помнишь? — В Толиной? Где? 

— Господи! Какой ты у меня рассеянный! За кроватью. Забыл, что ли? 

— Ах да, припоминаю… 

— Валерочка, — смягчает тон жена, — надо что-то делать. Нельзя так жить. 

— Опять ты за своё, — вздыхает Кукушкин, вылавливая ложечкой штукатурку. — Ладно, завтра в ЖЭК позвоню… 

— Да куда только не звонили! — отмахивается Люба. — Ты же знаешь, всем плевать. Тут надо голову приложить, а это как раз по твоей части. 

Кукушкин отхлебнул чая и задумчиво произнёс: — Ну, кредита мне никто не даст, а про ипотеку я и слышать не хочу. 

Люба рассмеялась. 

— Да при чём тут ипотека, глупенький? Ты же член партии, доктор наук, профессор, так? 

— Допустим. 

— Ну так подключи связи, поговори с директором ва шим, напиши мэру, я не знаю, в Москву, наконец. Что они там думают? Они когда собирались открыть Академгородок? Два года назад? А чего ж мы до сих пор в этой халупе торчим? 

Валерий Степанович вздохнул. 

— Какая Москва, Люба? Я же говорю: мы под санкция ми снова, а ты — «Москва, Москва»… У нас вон пол-ин ститута за бугор съехало, остальные диссертации для слуг народа строчат по сходной цене. В бюджете дыра. На весь НИИ три с половиной старых электронных микроскопа. Седых, конечно, ругался, бегал по начальникам, но ему там ясно дали понять, что, мол, денег нет, но вы держи тесь… Короче, «временные финансовые затруднения», мать их… 

— Не ругайся при ребёнке! 

— Извини. В общем, труба. Сказали: хотите грант — давайте идеи. Нет идей — нет денег. Вот так. — Так неужели у тебя ни одной идеи нет? 

— Все прогрессивные идеи нынче рождаются в Ки тае, — мрачно констатировал Валерий Степанович. — Не иронизируй, я серьёзно… 

— Я тоже, — допивая остывший чай, вздохнул Кукуш кин. 

— Но ведь ты же такая умничка, — замурлыкала Лю ба. — Придумай что-нибудь этакое. 

— Легко сказать — придумай. А что? 

— Не знаю. Проект века, — простодушно предложила Люба и с надеждой заглянула мужу в глаза. Валерий Степанович немного потеплел и, улыбнувшись, обнял жену. 

— Я постараюсь. 

Семейная трапеза закончилась, и Кукушкины перебрались в комнату. Начиналась программа «Время», которую они никогда не пропускали — она была для них своеобразным окном в мир. Кот Федька, что возлегал в кресле, проснувшись, проводил своих слуг высокомерным взором и, зевнув, снова изволил почивать.

(Пока оценок нет)

Загрузка…