Славен

Отрывок из романа “Две луны”

ГЛАВА ПЕРВАЯ. КЛАВДЯ И САНЯ

1.МЫШЬ

Он прыгал головой в воображаемую пропасть много раз.

Сознание молодого человека представляло такой полет, когда легко рвануть в сторону, вверх или приблизиться к камням, заросшим мхом, к воде горной реки, к верхушкам сосен. Можно висеть в расстоянии запаха. Мята, крапива, полынь, глина, земляника и еще с десяток ингредиентов рассказывают о простой жизни. Мелкая водяная пыль собирается каплями на щеках, носу, подбородке. Кожа лица, твоя любимая кожа, холодится, дергается, пульсирует, по спине пробегает нервная дрожь, дыхание учащается. На таком финале сна легко и радостно просыпаться. Сон с ощущениями запаха хвои, мелкими уколами иголок можжевельника, вкуса горной воды может длиться бесконечность времени. Если веришь в бесконечность времени, тогда ты бессмертен.

Бесконечность не интересна в реальности, она есть-есть-есть и никому от этого ни горячо, ни холодно. Холодновато, когда в голову лезет предательская мысль, что ты – всего лишь крохотная пылинка или моль, случайно родившаяся, порхнувшая к свету и тихо сгинула.

Все работает по-другому в воображении и это неспроста: бесконечность становится личностной, бесконечность начинается в тебе, заканчивается по твоему желанию, рождается вновь и нет тому конца и края. Ты есть мир… лети куда хочешь.

Там, где стояли два человека была ночь, и была тишина. Ночь – странное время суток в жизни человека. Если ночь для сна, мыслимых и немыслимых фантазий, полетов над пропастью, уединения, отдыха и любви (а это не так уж и мало), то тут все правильно: многого в темноте не придумаешь. Неправильно, когда в ночи твориться зло. Зло порождает страхи, недоверие, слухи. А если говорить по-взрослому, − то всякое зло неправильное, будь оно под Солнцем, под Луной или под двумя Лунами.

Те двое, что стояли в тишине, в ночи задумали создать, переписать заново своей рукой новую жизнь. И такое бывает.

Тишину нарушили слова. Слова тоже странные, как все окружающее этих людей; глубокомыслия вряд ли тут можно найти:

− Тебя как звать?

− Клавдя. Там звали Клавдия. Можешь придумать мне новое имя.

− Дия. Нравится?

− Очень. А тебя как звать?

− Сашка. Можешь и мне придумать имя.

− Хочешь я тебя буду звать Саний?

− Давай.

 Уголки губ у того и у другого слега дернулись в улыбке. Ничего не поменялось в их общем настроении. Она переплела себя руками, крепко держа плечи. Он тоже переплел себя руками, спрятав кулаки подмышкой. Ему понравился голос девушки. Клавдию с новым именем Дию хотелось слушать.

− Тебе хорошо? – Сашка, именованный только что Санием, подумал, что знакомство легче начинать с вопросов.

Ей тоже понравился голос парня. Разговор: вопросы-ответы ей был по душе.

− Да. Очень! А тебе?

− Не знаю. Трудно определить, что это такое. Грудь распирает. Сам себя не узнаю. Вроде бы должен о чем-то думать. Да какое там. Мысль влетает… бьется-бьется внутри черепной коробки как воробей, случайно залетевший в комнату. Воробей стучит клювом о стекло, а потом понимает, что он тут не гость и сидит тихо. А у тебя есть мысли, на счет всего этого?

− Нет. И воробьи ко мне на залетают. Я сама как тот воробей. Вот залетела к тебе. Стою тихо. Поверь, мой клювик будет в радость тебе.

Два молодых человека лет семнадцати-девятнадцати стояли на горном плато. В этих местах за возрастом, годами жизни как-то не следили. Жив, здоров, зверями не съеден, вот и славно. Голоса, прозвучавшие в ночи, были схожи со звуками хорошо настроенных двух струнных инструментов: «пилик-пилик, чирик-чирик», − это звучало мило и красиво. Им и дальше хотелось слушать эти волнующие звуки:

− Ты красиво говоришь, Дия.

− Могу еще и петь. Хочешь послушать?

− Давай. Только тихо.

Тихо трудно петь чистым голосом. Пауза была недолгой. Она что-то там выключила в своем организме, какие-то струны дернула, настраивая собственные инструменты. Кисти рук отцепили плечи. Плечи расправились. Если есть звуки чище, то их нужно искать на небесах.

Это была не песня. Был просто голос. Голос лился, переливался, опускался осторожно до самой земли: до камушка, до листа брусники. Пошевелив листами, голос медленно поднимался вверх − до ветки осины, до верхушки лиственницы, до порхающих ласточек. Дойдя до облаков, голос рос, крепчал, мужал. Свободный ветер разгонял облака. Теплые капли падали на обнаженные плечи, текли по животу, по дето рожденному месту. Волнение трепетало по телу − страсть разгоралась… одно умирало, а другое рождалось.

Парень и девушка трудно осознавали, − голос стих или нет. Выше по горам звук скользил от одного утеса к другому, облизывая воздушными крыльями. А то, что звук облизывал нутро обоих, это было правдой.

Сашка хотел лететь один, но… да, всегда есть то самое «но», которое переворачивает все шиворот на выворот. Как получится в этот раз, трудно представить даже самым изощренным воображением.

Горное плато выбрано Сашкой осознано. Сегодняшней ночью его замысел превратился в заправдашнюю сказку: сверху на молодых людей легло невесомое покрывало, усеянное светящейся манной крошкой. Создавалось впечатление: протяни руки, и они по локоть залезут в желтовато-белое месиво. Снизу, в трех шагах от молодых людей, простиралась черная пропасть. Глаза закрывай-не закрывай – все едино: чернота непроглядная. Сверху намного интересней и потому лица парня и девушки смотрели туда, где две Луны измеряли двумя хищническими глазами звездное богатство и двух безрассудных людей. Эти двое ждали только хорошего постоянного ветра снизу. Время еще есть, чтобы просто постоять и поболтать:

− Почему ты согласился взять меня?

− Не люблю слово «нет».

Это слово ему в самом деле не нравилось, но оно есть, и парень попробовал разобраться в нем прямо сейчас:

− В этом случае, что-то мною перечеркивается: неизвестная мне часть жизни, не созданные события, не увиденное, не услышанное, не прочувствованное. И потом, я рукодел. Там говорили, что у меня золотые руки. Сказав «нет», я не сделаю то, что еще не придумал и у меня не будет повода, желания сочинять, ломать голову, творить. Даже больше: я могу пропустить самое важное в своей жизни. Кто знает: может ради этого и стоило жить. А я взял и, сказав короткое слово «нет», поменял очень-очень большое на пустяшное-крохотное. Понимаешь?

Она просто улыбнулась.

Двое долго слушали тишину. В тишине хорошо прослушивался треск «кузнечиков» в висках, биение сердец, дыхание напарника. Чуть подальше, далеко внизу, шумела речка на перекатах и порожках, плескалась ненасытная рыба. В шуршании мелких камней, катящихся по гористой поверхности, она задала самый важный вопрос:

− Ты всякую бы взял с собой?

− Всякая не напросилась, – лукавил парнишка.

Девушка услышала правильные слова, и потому перешла к любимой птице парня:

− Со мной тебе пришлось заново делать птицу.

− Эта − не птица, эта − Мышь. Видишь у нее перепончатые крылья.

− Она выдержит двоих?

− Узнаем, когда взлетим.

Парень и девушка засмеялись одновременно. Оба подобрали ближайшие камушки и запустили их в пропасть.

− Если повиснем над пропастью, − продолжил любимую тему парень: − Буду звать ее Летучей Мышью.

− Нас не догонят?

− По воздуху только настоящие птицы.

− И ты им позволишь?

− Да пускай. И потом, птицы устают. Мы можем лететь долго. Я из жести сделал горелки. Поместил туда горючую жидкость. Когда космические камни летят по небу, а потом падают, за  ними стелется горячий хвост. Хвост толкает камни. Мы легкие, мы не камни.  Два горячих хвоста будут толкать Мышь.

− А если сейчас зажечь горелки, мы полетим?

− Да.

− И чего мы ждем?

− Хочу, чтобы Мышь упала ласточкой вниз. Это веселее.

− Здорово! Я люблю тебя, Дия.

− Я люблю тебя, Саний.

Две Луны, одна справа, другая слева серебрили летательную конструкцию паренька. В этом освещении, да и при дневном тоже, трудно назвать ее летучей мышью. Шестиколесная тележка – нижняя часть конструкции стояла в тридцатиградусном наклоне вниз. Первое впечатление, при взгляде на нее, складывалось такое, что телега напрягает все свои тележные силы, чтобы сломя голову не мчаться в черную пустоту. Это впечатление усиливалось и за счет тех самых перепончатых крыльев, что порхали над телегой. Темнота скрадывала под крыльями серединную корзину, больше смахивающую на люльку. Корзина или люлька, как ее не назови, днищем и полозьями упиралась на доски, перекинутыми по длине телеги. В люльке уместятся только два человека, лежа на боку. Пассажирам там желательно обняться. Пассажирское место незамысловатое – напоминает форму сливового семечка. Сплетена корзина из прутьев орешника. Внутри и снаружи корзина обшита рыбьей кожей. Из орешника и рыбьей кожи тут сделано все: даже шестиколесная телега. Исключением являются горелки, приделанные к плечевым частям крыльев.

Глядя на крылья, паренек испытывал восторг. Он меньше всего волновался, что они поломают собственные кости. Но представить убитую Мышь было выше его воображения. Двухметровые плечо у каждого крыла приделано под небольшим углом ввысь. Локоть такого же размера стелется горизонтально. А вот полуметровые кисти стоят под прямым углом. Нарисовав впервые крылья на песке, он признался себе, что его летательный аппарат смахивает на мотылька. «Ну и пусть, все равно – она Мышь», − подытожил молодой человек с «золотыми» руками с новым именем Саний.

Сказав слова любви, парень и девушка совсем не напоминали тех людей, что собрались в какое-то любовное путешествие. Как-то все тут простовато… Мало того, как сказано выше, ночная сцена с ожиданием реального полета больше смахивала на безрассудство подростков. Вполне возможно так оно и есть, но… (опять «но») только не в этой жизни и не в этой истории.

− Слышишь вой?

− Да, Зверь что-то учуял.

− Колеса не подведут?

− Колес шесть. Если какое-то рухнет, телега все равно успеет разогнаться и даст соскользнуть Мыши с досок. На всякий случай я доски смазал рыбьем жиром.

− А как ты поймешь, что пора запрыгивать в Мышь и отвязывать телегу?

− Крылья должны вздрагивать от ветра снизу.

− Саний, может стоит смотреть на меня, я первая задрожала.

Дия крепко-крепко схватила плечо парня. С воем Зверя Саний сам испытывал неслабую дрожь. Вдвоем они напоминали дрожащие крылья дневной бабочки, уставшей летать и присевшей на ближайший камушек. А крылья летательной конструкции и не думали дрожать. Теплый ветер слева-справа, с долины, с полей маиса, гречихи, овса, их деревни никак не хотел вымещать прохладу горного плато.

− Ладно, давай запрыгивай. Приткнись сразу к хвосту. В разгоне лучше не шевелиться! − последние слова Саний просто выпуливал.

Он не ощущал тепла снизу, а слышал запах пасти. Зверь решил больше не выть, а втихаря карабкаться на плато. С треском первого нижнего колеса, разрезавшего ночное полотно тишины, молодые люди одна с визгом, другой с криком, одновременно держась за руки, прыгнули на телегу. Два длинных шага до корзины получились идеально синхронными. Панические прыжки не помешали парню рвануть за веревку, прижатую камнем и на счет: «три-четыре» телега вместе с Мышью рухнула в глубину пропасти. Зверь, что сломал первое колесо, успел ухватиться второй лапой за последнее. Третья лапа и четвертая у него были. Использовать свободные лапы грозило самому рухнуть в пропасть.

Они не дождались воздуха снизу. Первую сотню метров Мышь неслась, не встречая какого-либо сопротивления. Конструкции повезло: она не падала под прямым углом. Вместе с грохотом воды на перекатах в лица паренька и девушки ударил сырой холодный воздух реки. Мышь, насладившись прохладой, по известной только ей физике, как-то резко выпрямилась и полетела с неменьшей скоростью вдоль горной речки.

(3 оценок, среднее: 3,67 из 5)

Загрузка…