Нурлан Токсанов

Отрывок из рассказа “Наташа и Наталья Сигизмундовна”

Отец Натальи Сигизмундовны не любил Достоевского. Почему, долго объяснять, но для тех, кто читал «Братьев Карамазовых» и некоторые другие произведения великого шизофреника, это не вопрос. Однако русскую литературу в целом Сигизмунд Эдмундович любил, в частности, из-за Толстого. Оттого и дочке дал романтическое имя Наташа, в честь главной героини «Войны и мира». Вот отсюда, в принципе, и начинается наше повествование.

Наташа росла впечатлительной и увлекающейся девочкой. Папаша никак не мог нарадоваться ее успехам. За что бы не бралась, все получалось.

— Это у нее от моей бабушки, которую сослали в Сибирь, но там она выжила и даже стала председателем колхоза, — хвастался Сигизмунд перед своими друзьями, когда они собирались в каком-нибудь уютном кафе за чашкой чая. Впрочем, нет, содрогаясь от омерзения, а, верней всего, лоснясь от удовольствия, выпивали, скорей всего, они традиционную водку, ибо Менделеев! И точка.

Уже в седьмом классе Наташа прочитала «Войну и Мир». Мало что поняла, конечно, да и отборные абзацы французского мата, то есть сленга, слегка припугнули незрелое сознание, но кое-что в памяти осталось. У нее были закладки на всех страницах неподъемного произведения, где только встречалась ее знаменитая тезка. Так что уже к девятому классу задание на дом прочитать все 4 тома толстого романа не вызвали в ней такого дикого страха, как у ее смущенных одноклассников. С классиком она уже была на ты.

Доходило до абсурда. Наташа во всем стремилась походить на нее. И даже на выпускной бал постаралась сшить себе точно такое же платье, которое видела в бондарчуковской экранизации романа. Не говоря уже про то, что, подражая ей же, стремилась выехать в деревню и подстрелить на охоте какого-нибудь кабана. Сигизмунд Эдмундович же был вегетарианцем и убежденным противником убийства всего живого, так что этот пункт никак не выполнялся.

— Папа, но ведь Толстой тоже описывал охоту! Помнишь, как лису загоняли в романе?

— Молодость, Наташенька, молодость, но потом ведь он опомнился, наконец, и стал убежденным травоедом, — отвечал ей отец, попивая зеленый чай с жасмином, к которому пристрастился в Индии на очередном съезде веганов.

— Но, папа, надеюсь, ты не будешь возражать, если мой молодой человек будет кушать мясо?

— Думаю, Наташа, ты не сделаешь такую роковую ошибку, — то ли шутя, то ли всерьез отвечал ей отец.

Такие разговоры время от времени проходили в их замечательной квартире на набережной. Как правило, их прерывала мама Наташи, Софья Алексеевна, энергичная и деловая женщина, тоже грешащая поеданием мяса. Вопрос о вегетарианстве и толстовстве мужа она однажды решила раз и навсегда и бесповоротно. А именно: Сигизмунд Эдмундович все готовил себе сам: и пшенные кашки, и плов по-бухарски с зирой, изюмом и прочими восточными сладостями, и салаты по-гречески. Не сумел отец семейства перевоспитать домочадцев в этом сложном вопросе.

Шутки шутками, но Наташа уже входила в тот возраст, когда настала пора ее первого бала. Нет, балы уже не в моде. За окном даже не 20, а уже самый что ни на есть 21 век.  Какой уж там бал, когда во всю гремят дискотеки и ночные клубы, а на улице без стеснения рекламируют женские прокладки и прочие атрибуты интимной жизни. Не тот отрезок времени. Не та ее кривая.

Нравился девушке один молодой преподаватель литературы же на ее филологическом факультете, куда она без труда поступила. Никто ей не помогал, потому что все и так были уверены в силах золотой медалистки. Математика давалась ей потрудней, но, учитывая ее успехи в гуманитарных науках, «точняки» пошли навстречу и проставили пятерки, наплевав на пробелы в построении синусоид и решении логарифмических уравнений. На такие вещи Сигизмунд Эдмундович реагировал философски, беспомощно глядя на очередную заковыристую формулу, лежащую на столе перед единственной дочерью и вспоминал княжну Марию, в которую отец Болконский чуть ли не ударами кнута впихивал знания.

Нет, все обошлось, медаль в кармане, и вот на третьем курсе Наташа влюбилась. Преподаватель, сложенный изящно, качался в спортзале, прекрасно танцевал, по-французски разговаривать, правда, не умел, но компенсировал это знанием греческого и японского. Почему-то эти два диаметрально противоположных по лексике и строю языка привлекли его когда-то. Он объяснял это просто. Греческий – из-за любви к Сократу и Платону. А японский – из-за любви к каратэ-до. Не мудрено, что Наташа сразу почувствовала в нем родственную душу. Они гуляли по набережной в вечернем полумраке, ходили в кино на новую экранизацию «Войны и Мира». Наташа даже пыталась с помощью друга прочитать пару страниц романа на японском, и ей это очень понравилось. Словом, все было прекрасно… За исключением одного «Но» … И это «Но» было с очень большой буквы. Преподавателя звали Евгений.

Наташа не знала, что и предпринять. Не могла ведь она любить человека по имени Евгений. Человек с таким именем был в прямом смысле слова героем не ее романа. Да, он был героем романа, но вот именно, что не ее.

Конечно же, она делилась своими страхами с мамой, и та, как могла, успокаивала.

— Ты знаешь, Наташенька, я порой думаю, что твой папа женился из-за меня только из-за моего имени. Меня, как и жену Толстого, зовут Софья. Отчество, правда, другое, но такой на него напал бзик. Ты вся в него! Ничего моего в тебе нет. Я всегда любила математику, а ты, только из школы, а уже не помнишь, чему равен синус тридцати градусов.

— Это, как его, — Наташа поморщила лоб. — Корень из трех на два?

— Одна вторая, — с легким презрением ответила мама. — Я все удивляюсь, как ты золотую медаль получила, да дело не в этом. Ты вся в него и характером, и поступками. Ну, какая, скажи мне разница, как зовут твоего преподавателя? Да хоть Ибрагим!

— Мама, я не знала, что ты такая интернационалистка!

— А ты думала? В нашем банке кто только ни работает: и арабы, и даже китайцы. У денег ведь нет нации.

— Как нет? А эти доллары, евро – они же все разные?

— Доллары, евро, да хоть монгольские тугрики! Они все одинаково греют душу человека. Да только вам с папой этого никогда не понять. Гуманитарии вы мои доморощенные. Если бы не я, давно бы по миру пошли…

— Мамочка, как я тебя люблю!

— Сейчас не об этом!

Софья Алексеевна отпила чай из чашки дочери и поморщилась:

— Как вы только с папой пьете эту бурду!

— Мама, это просто зеленый чай, заваренный по-тибетски.

— По-тибетски, — передразнила мама. — Ну, скажи мне, доча, какого, извиняюсь, Фета тебе еще надо? Красавец, спортсмен, два языка знает. Что в имени тебе его? Кстати… — мама явно нашла выход из создавшегося положения. — Ты кого бы себе хотела?

— Как кого, — смешалась дочка. — Хотела бы Андрея, ты ведь знаешь, мама, со стороны это кажется смешно, но мне…

— Но мне, — передразнила ее мама гнусавым голосом, — воспитанной на романе Льва Николаевича, выросшей в обнимку с Наташей Ростовой….

— Мама, прекрати!

— Ну, хорошо, хорошо, — мама оценивающе взглянула на красивую дочку. — А не логично ли бы тебе, доча, искать ухажера по имени Пьер?

— Мама, как Пьер? Ты что, почему Пьер?

— По кочану! Ты вот ответь мне, знаток, или лучше, знатокша Толстого, за кого замуж-то Наташка выскочила?

— Мама, ну причем тут это? Любила-то она Болконского. Ах, это романтичное стояние на балконе под луной, когда она мечтала, обхватив коленки, улететь в небо …  — Наташа мечтательно закатила глаза.

— А я вот что тебе, Наташка, еще скажу, — вдруг что-то скалькулировала у себя в банкирском мозгу неумолимая мамаша, — эта твоя Наташа та еще девушка!

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно приподняла красивые брови дочка.

— А вот что. Расскажи мне поподробнее ее биографию, а то некоторые узлы у меня из памяти выскальзывают.

— С самого детства, что ли? — насторожилась Наташа.

— Нет, зачем с самого детства. А, впрочем, да, с кем она это шашни крутила в младенчестве?

— Не в младенчестве, мама, а во вполне приличном возрасте она дружила со своим кузеном.

— Ну и где потом этот кузен, волнами какого океана его смыло? – попыталась пошутить Софья Алексеевна.

— Они просто дружили, мама! А вот потом появился Андрей Болконский! — глаза Наташи мечтательно загорелись. — Лучший воин, лучший танцор, лучший дипломат, все самое лучшее!

— И кузен оставлен побоку, короче, все понятно…

— Что тебе понятно? — почти рассердилась дочка. — Как можно было не влюбиться в такого душку, как Андрей Болконский?

— Ладно, не переживай ты так, — принялась утихомиривать строптивую любительницу литературы Софья Алексеевна. — Ты лучше расскажи, что было дальше.

— Дальше они мечтали пожениться, но старый граф Болконский, консерватор и деспот, не позволил сыну сыграть сразу же свадьбу, отправил на год в Европу, для проверки якобы чувств.

— Почему же якобы? — настал черед возмутиться старшему поколению. — Вполне оправданное стремление. Многие так поступают. И потом – любви ведь нужны препятствия, разве не так?

— Так-то так, — вздохнула Наташа. — Но во что все это вылилось?

— Вот именно это и хотела я тебя спросить! — вдохновилась мать. — Не успел жених уехать в Европу, как она куда-то убежала с этим, как звали-то щегла?

— Анатоль Курагин, да не в этом дело!

— Как не в этом, когда я говорю тебе, что эта Наташа – та еще девушка! Любит одного, сбегает с другим. Как это назвать?

Наташа задумалась.

Банкирша, привыкшая ковать деньги, пока они еще только с монетного двора, перешла в наступление.

— Я знаю, как это назвать! Это называется, в лучшем случае, легкомыслие, а в худшем смысле…

Дочь умоляюще взглянула на маму, и слово, готовое уже сорваться с ее языка, затерялось в слюне, которой та чуть не брызнула.

— У каждого есть право на ошибку, разве не так? Помнишь, мы смотрели фильм «Летят журавли»? Ведь там тоже героиня не дождалась Баталова и вышла замуж за его двоюродного брата Марка?

— Помню, — с какой-то хищной улыбкой ответила Софья Алексеевна, опять набирая обороты. — Еще как помню. Помню, как отец ее, ветеран-хирург, рвал и метал в госпитале, но удержался от гневных слов и назвал это тоже ошибкой.

—А потом она же бросила Марка, не так ли? И опять стала ждать Баталова, — обретая надежду в голосе, сказала Наташа.

— А Ростова? Дождалась ли она вновь Болконского? Нет! — сама себе ответила безжалостная мать.

— Но как она могла его дождаться? Ведь Болконский погиб! — горестно вздохнула дочь.

— Конечно, погиб! Как же ему не погибнуть? — всплеснула руками Софья Алексеевна. — Ростова сбежала к другому, и он стал искать другую вечную невесту по имени Смерть.

— А Наташа потом вышла замуж за Пьера, — добавил с порога Сигизмунд Эдмундович.

Женщины не заметили, как он вернулся с заседания общества защиты животных. В его усах зеленела петрушка или веточка укропа. Как говорил он сам, в обществе у них сложился ритуал совместного поедания какой-нибудь зелени в знак единения и сплочения. Затем они все хором распевали гимн зелени.

— Вот именно! — подхватила супруга. — Любила одного, сбежала с другим практически из-под венца, а вышла, в конце концов, за третьего!

— Ну и что! — улыбнулся Сигизмунд Эдмундович. — Ведь это жизнь, тем она и интересна! Ты думаешь, я не анализировал все это, перед тем, как дать моей любимице такое обязывающее имя? Еще как анализировал! Все равно, Наташа Ростова – мой идеал, был, есть и остается!

— Ты не исправим, — вздохнула Софья Алексеевна и убрала петрушку с его лихо загнутых усиков…

(3 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…