Нина Шапкина-Карчаганова

Отрывок из рассказа“Круг-круг”

     – Круг? Я тоже иногда думаю о законе круга, на днях на площадке перед метро Университет ходила кругами поливочная машина – после дождя поливала мокрый асфальт.

     Витя снова заговорил, не обратив внимания на Стерхова, желавшего поменять тему разговора:

    – Слишком очевидной становится неотвратимость перемен. 

    – Согласен…

    – И новая игрушка, не капризная живая кукла весьма кстати как в быту, производстве, так и в утехах… Так или иначе, с ростом технологического прогресса растет потребность в дальнейшем росте технологического прогресса – Круг! Если пойти дальше того, чтобы наделять роботов отдельными функциями, но дать им зачатки разума с возможностью саморазвития, позволить оживленным формам принимать решения, то не исключено, что инициатива ускользнет из человеческих рук! Кого звать на помощь?

    – Бог ведает, – замялся художник.

    – Когда подвергнутся изменениям все представления об устройстве мира найдётся столько места человеку на земле сколько есть сегодня? И снова хочу обратить внимание на то, что происходит всё по необходимости, а перед ней бывают предпосылки, потом – продукт, который, в свою очередь, тянет за собой новую необходимость и так далее – по кругу – последовательность действий.

     … Стерхову надоело слышать о мусоре, роботах и захотелось поговорить о большом значении не логического образного знания. Но его сотрапезник продолжал рассуждать о робототехнике и о мусоре, этом барометре жизнедеятельности городских дворов и не обращал внимания на художника. Хотя Витя-физик говорил заразительно, художник уже не глядел на него, как на потенциальную натуру. Когда хочешь сказать о многом и не находишь слов, всё кажется недостаточно точным, обыденным и бесцветным.

      Случалось ли с вами такое, будто в вас щёлкнет осознание того, что, находясь где-нибудь, например, в общественном транспорте среди незнакомых людей вы мало чем отличаетесь от них. А окружающие если и глядят на вас, то вскользь, без интереса. Вряд ли доставит удовольствие догадка, будто только ваша оплошность возбудит интерес к вам и позволит им увидеть в вас объект для снисхождения, изумления или, даже, презрения. Объект!  Эта догадка невыносима. Во всяком случае вызывает смесь неловкости и удивления. Примерно те же чувства овладели художником – со свойственным всем художникам, ощущением себя режиссёром спектакля жизни – когда он понял, что размышления сотрапезника лились бы и в том случае, если б его не было рядом. Ведь Витя-физик говорил самозабвенно и долго. 

     Тогда Стерхов стал слушать песни, доносимые из колонок магнитофона. Потом поднялся и направился к выходу. Единственно о чём он мог бы пожалеть, так это о том, что не удалось сказать этому чудику о чувствах, ведь кукла не может научиться чувствовать. А он может!

     И вспомнил про разговор с английским египтологом, рассказавшем, что в одной древнеегипетской рукописи прочитал точно такие же жалобы египетского художника относительно современной ему культуры, какие слышит от Стерхова. «И это тоже сообразуется с законом Круга», – решил для себя Стерхов. 

     Распахнув дверь закусочной, почувствовал блаженство от весенней свежести. Перед ним на верхней плоскости крыльца разлеглась его тень ломанная на ступеньках, очень длинная, и протянулась она за пределы крыльца до дальней горизонтальной разделительной линии между освещенным прямоугольным участком тротуара падающим светом из раскрытой двери закусочной и тёмным в ночи тротуаром. Но Стерхов пока не торопился преодолевать ступеньки крыльца. Мысли его растворились в легкомысленной песенке, сопровождавшей его выход наружу. 

    – Бу-бу-бу – шлёпает губами художник и тянет: – Бу-у-бу-у… 

    Неожиданно Виктор Стерхов вспомнил ощущение одиночества. А поскольку в эти минуты чувствительность мужчины оказалась высокой, начинает его отягощать догадка столь страшная сколь и магическая, будто человечество стоит на пороге новой эры, где действительно может появиться новая киборгов раса и будет жить бок обок с людьми. Он пугается почерпнутых из истории искусств знаний о том, что к началу нового летоисчисления чужие божества наводнили эллинистический Олимп и стали вытеснять исконных его обитателей. И, в конце концов, вытеснили! 

    – Цикличность времени.

    А тут ещё легкомысленную песенку сменило пение его нового друга, заоравшего во всю мощь горла песню «Подмосковные вчера», умиротворение покинуло художника, его штормило, и небосвод шатался вместе с ним. Лохматые дуги бровей Стерхова поднялись над округлившимися серыми глазами, отвечавшими полной луне бриллиантовым блеском в серых глазах, и на лице появилось восторженно вопрошающее выражение, а из жирной точки собранных в пухлый бублик губ, протянулось трубное: «О-о-о!» 

      Художник заметил, что медным советским пятаком глядит на него луна очень больших размеров, к тому же, слегка колышется, словно вызывает на разговор.

     – Кругляш, пятак, где ты прятался в прошлую среду? – стал укорять луну художник, – я ведь больно шлёпнулся тогда, у выхода из винного магазина. А сегодня я в порядке. Видишь? В полном порядке! Знаю, кто я есть. Знаю, что никогда ничего плохого планета земля от меня не увидит, – бормотал, улыбаясь Стерхов – если какой-то задавака, гроша ломанного не стоит, но в каждом глазу у него по доллару, нет по сотни долларов, оскорбится на мои творения, так пускай. Он то сегодня есть, а завтра от него пшик… Так- так. Глумитесь, веселитесь, не жалко. И, хотя самомнение сковало душу, ум, сердце, когда-нибудь прозреете и постыдитесь, осознав, что сами-то ничего путного не создали. Ваши фантазии в угоду вашей жалкой короткой жизни. Ведаете ли что есть жизнь честного художника? Вы думаете, его возможно перековать. Всякий по своему умению живёт. А рождённого быть художником, ничем не перековать. Не умение в нем главное, а Бог знает, что толкнется в сердце. Тут хотение-умение бесполезно, потому как сердце чувствует, не хватает чего-то, трепета, маленькой искорки. Необходимость выплеснуться чувствам на клочок бумаги либо на кусок холста терзает всё существо, ещё неясный самому творцу посыл его души рвётся наружу, чтобы внутренним ритмом соединиться с ритмом творений тех мастеров, кто близок его душе, кого выбрал своими учителями. Тогда как холодный рассудок да повседневная суета стараются прихлопнуть эту искорку, принимая её за нечто пустое. Коли суета возьмёт верх над умеренностью, а разумность решит поправить не логическое образное мышление, потянет ради спасения духа стушеваться и красоту внутреннюю запрятать за неприличным чем-нибудь, тем, на что недовольно голосит публика. Зачем? Да чтоб уберечь свою искорку, свой светлячок от непонятливых сытых глаз до поры, пока дух вновь не окрепнет. А когда окрепнет – тогда только наступит счастье. Ясность мысли наступит. Настоящему творцу совесть и честь не дадут гнуться ради увеселения публики. Не будет срама! В прошлую среду пригодился бы мне пятак с серпом и молотом. Упал, ушибся. Теперь же я в полном порядке. Моё воображение-костыль не даст упасть в грязь! 

    Со слезами в голосе обращался Виктор Стерхов к луне, оставив общество Вити-физика на попечение явившейся его знакомой. Стерхов, переступил, наконец, через порог закусочной.

     Заклёпки, подшипники, пружинки, металлические и пластиковые пластины разных форм и форматов закружились у него в голове, складываясь в причудливые конструкции, напоминающие людей фантасмагорические картины рождались в голове сопровождаемые бессвязными мыслями: «Такими хотят увидеть людей будущего? Толпа мнимых профессионалов хочет повергнуть меня в свой жалкий мирок! Слишком много призраков уживается в воображении, искажая действительность, а вдруг, робототехнике вздумается избавиться от источника мусора – от людей? Да и знаем ли мы самих себя. Да-да, если робототехника догадается решить проблему мусора через избавление земли от людей, то что?» Рассуждая так, мужчина продолжает глядеть на свою тень и мысли его переносятся на тень: «Если пропадут все тени на земле, то образ мира станет другим. Впрочем, никому неизвестно, каков мир на самом деле».

     Художник делает попытку спуститься с крылечка. Удачно спустившись с первой ступеньки, Стерхов заметил, что его тень упёрлась головой в дальнюю границу светлого прямоугольника и со следующим шагом станет входить в ночную тень тротуара, сливаясь с ней. Он, шаркая ногой по своей тени выбрасывает ногу вперёд, словно отшвыривая мешавшее проходу случайное недоразумение. И едва удерживается на ногах. «Вот я тебя», – шипит он, а вдогон ему продолжает его новый приятель, Витя-физик орать во всю мощь голоса песню «Подмосковные вечера», а после начинает петь «Во поле берёза стояла». 

      Продолжил Стерхов думать про тени: «Пропади все тени на земле – другой образ картины мира явился бы жителям земли, и, наверное, время стало исключительно линейным. Отражать линейное время, почему-то легче. С другой стороны, теперь нет проблемы в изображении трёхмерном – голограмма. А вот двухмерное изображение уже далеко не всем удаётся».

     То внимание, с каким ему шаткими ногами, обутыми в стоптанные туфли, приходится прощупывать неровный тротуар возле крыльца закусочной «Хинкали-привет», свело возникшие было мысли об ожидании катастрофы на Нет. Против закусочной под кустом сирени сидит паренёк и дудит в дудку. «Какой художник сумеет воспроизвести такую красоту?» – думает В. В. Стерхов и вновь чувствует восторг перед естеством природы. Засаленная чёлка торжественным гребешком торчит над его высоким шишковатым лбом, из носа торчат упрямо растущие волоски, ресницы украсила слеза умиления.

 

(Пока оценок нет)

Загрузка…