Отрывок из романа  “Горький вкус соли” 

День сегодня предстоял необычный, как его назвала мама, — большой день — первое сентября. Сашка, первым из всей ребятни, уходил в школу, в первый класс. Нина, конечно, не шибко была этим довольна, но её никто не спрашивал. Как она успела понять к своим пяти с половиной годам, из школы выходили «люди», поэтому она была важнее, чем смотреть за хозяйством и за детьми. 

«Хоть ты человеком будешь», — напутствовал папа Сашку, вручая ему новенький портфель, и означало это, что они, малышня, совсем к людям не относятся. 

Отец давно ушёл на работу, на лесоповал. Мама, собрав всех четверых ребятишек за завтраком, объявила, что, коли день сегодня праздничный и в школе будут делать фотокарточки, они с отцом решили: пусть и остальную ребятню на карточку снимут. Специально по такому поводу на их станцию приедет фотограф, будет у них дома в одиннадцать часов и после них прямиком направится в школу — поэтому он заранее попросил его не задерживать. А коли такое дело, что никого из старших не будет дома, Нине поручается нарядить младших, Гальку и Тишку, и приготовиться. Мама же заскочит с работы только на пять минут, как раз к тому времени, когда подойдет фотограф. 

— Угу, — вздохнула Нина, хлебая жидкую кашу. 

Нина украдкой посмотрела на старшего брата. Тот нахмурился, отчего казалось, что все веснушки разом прыгнули ему на переносицу, и вымакивал тарелку мякишем ржаного хлеба. Белобрысые короткие вихры, мокрые, видимо, брат их намочил, чтобы не топорщились, один за другим подсыхали, отсоединялись от приглаженных волос и, как обычно, вставали торчком. 

«Ишь, важничает, — недовольно думала Нина. — В школу! Небось, нос воротить начнёт». 

Мама взяла свою большую сумку, тяжёлую, со вчерашней магазинной выручкой, обернулась на пороге и сказала: 

— Дак, Нинка, слышь чего говорю-то? За старшую ты значит нонеча.

— Угу, — буркнула Нина в ответ. 

— Печь, главное, не трогайте. Давеча только уложили, глина не обсохла ишшо.

Нина кивнула: 

— Не будем. 

— Ну, с Богом, — мама перекрестила ребятню и вышла из дома.

Сашка тут же заторопился, поставил плошку в раковину: 

— Нинка, уберёшь со стола после малышни-то? Как бы не обзевать в первый день.

— Ты пошто спрашиваешь-то? — спросила Нина, будто взрослая. 

Сашка улыбнулся, проходя мимо, потрепал её по коротко стриженным волосам и ушёл в горницу. 

Нина с тоской посмотрела на Гальку и Тишку. Сестра уже заканчивала, так же тщательно вымакивая донышко тарелки хлебом, а Тишка ещё возился. 

Она пересела на Сашкин табурет, взяла у Тишки ложку и сказала: 

— Ну, давай, Тихон-Тихонюшка. Ложечку за маму, ложечку за папу… 

Тишка, довольный вниманием сестры, послушно открывал рот. 

На кухню вернулся старший брат. В школьной форме: белой рубашке, брюках со стрелочками подпоясанными чёрным кожаным ремешком с пряжкой. 

— Нин, — позвал он. 

— Дак чего-о? 

— Дак пошёл я, — сказал Сашка, замявшись. — Огляди хоть меня. Первый же день.

— Пошто тебе модничать-то? Дак и дождь был давеча. Дорогу развезло, штаны все перемажешь, — ответила Нина. — В сапоги заправь.

Сашка выглянул в окно. Узкая склизкая тропинка во дворе размокла, трава прижалась к земле под тяжестью крупных капель. Он прислонился к стеклу, пытаясь увидеть сельскую дорогу, но, как ни старайся, её отсюда не было видно: широкий чёрный штакетник да кусты черноплодки с тугими зрелыми гроздьями вдоль забора скрывали обзор. Сашка вздохнул и подмигнул Тишке: 

— И ведь даром, что пятилетка, всё-то она знает, смотри-ко! 

Едва за Сашкой захлопнулась дверь, Нинка, оставив Тишку, подскочила к окошку. Вскоре на тропинке во дворе появился брат, в картузе, с заправленными в резиновые сапоги брюками. В руке — новый портфель, дерматиновый, коричневый, с блестящей застёжкой. 

Как только за ним закрылась мокрая, почерневшая от ночного дождя калитка, Нина докормила младшего брата, и они направились в горницу.

Галька, сидя на кровати, расчесывала тряпичную куклу. 

— Тебе что, Тишки вместо ляльки не хватает? — спросила Нина. — Одевайся давай. Я покамест соберу его. 

— Как одеваться-то? — спросила Галя. 

— Дак фотограф придёт. Баско чтоб, значит. 

Галька слезла с высокой кровати и открыла шифоньер. 

— Новые платья, что ли, можно? 

— Дак можно, поди. 

Галя достала два одинаковых платья, синих, в белый горошек, с воланчиками, пошитых им тётей Валей для праздников. 

На братика Нина надела белую рубашку, чулки и чёрные короткие штанишки, искусно переделанные всё той же тётей Валей из старых Сашкиных брюк. Наконец все были в сборе: Нина открыла дверцу шифоньера и оглядела всех троих в зеркале. У всех носики — кнопочки, она с Галькой почти одного роста, только у той — волосы потемнее, чем у Нинки, а у Тишки вообще вместо волос — едва проглядывающий пушок; у неё, одной из семьи, нет конопушек, а всех остальных, как говорила мама, «мухи приметили».

«Мама скажет, баско всех одела», — решила Нина и посмотрела на будильник. На часах было полдевятого. А фотограф придёт в одиннадцать. 

— Много времени-то у нас, до фотографа энтого, — сказала она свою мысль вслух. 

Брат и сестра стояли молча, видимо, ожидая указаний. 

— А надо ведь и посуду помыть ишшо… Дров принести, — она пыталась вспомнить, что делал брат каждый день, когда родители уходили на работу, оставляя их вчетвером. — Паданцев набрать… 

Нина почесала затылок:

— Вы вот оно чего… Сходите покамест за яблоками… Только аккуратно, к себе не прижимайте, по кустам не лазьте, а то всю одёжу попортите. А я покамест посуду помою. Покуда энтот фотограф придёт… 

Как только Галя и Тишка вышли из дома, Нина подтащила тяжёлый тёсаный табурет к раковине, почерпнула ковшом воды из ведра, аккуратно, чтоб не расплескать, залезла на него и наполнила рукомойник водой. 

Провозилась она с тарелками долго, изрядно промочив фартук: на часах уже было полдесятого, когда она сама собралась на улицу.

Досадливо потрогала мокрое на животе платье, размышляя, будет ли видно на фотокарточке, потёрла его утиркой. Так и не решив, что с ним делать, Нина, накинув худое пальтишко, вышла из дома. На крыльце ветер тут же затрепал незапахнутые полы, пробираясь подмышки. Нина застегнулась на все пуговицы, засунула руки в карманы и решительно спустилась с крыльца. 

Брата и сестры не было видно. Нина нахмурилась и посмотрела за калитку. Серо и пустынно, на улице — никого: все взрослые — на работе, ребята постарше сегодня пошли в школу, поэтому младших отвели в ясли или детсад, что было в их селе редкостью. 

«Надо звать малышню домой, пока совсем не растрепались, да не перепечкались, полоротые. А что? Мама их называет полоротыми, дак и я теперь буду», — по-взрослому поставив руки в боки, Нина пошла в огород. 

Влажная трава тут же намочила ноги поверх ботинок. Нина наклонилась, собрала в ладошку капельки с высокой былинки и завернула за угол избы. 

В другом конце огорода, рядом с мокрыми, перевернутыми вверх дном тачками, в которых несколько недель уже перевозили глину из ямы для строительства печки, возились Галя с Тишкой. 

«Сказано ведь: нельзя туда!» — Нина разозлилась и быстрыми шагами направилась к ним. 

— Уходите! — закричала она, махая рукой. 

Ребята даже не повернулись в её сторону, видимо, не расслышали, и вдруг Тишка зашатался и исчез за тачкой. Нина бросилась к нему что есть мочи. Когда она, запыхавшись, достигла ямы, разрытой и размытой до размера небольшого пруда, Тишка стоял посредине и жалобно смотрел на сестёр. Слёзы текли по его худенькому личику, оставляя белые борозды на коричнево-красных от глины щеках, даже его жидкие волосики были заляпаны грязью. Он боялся пошевелиться: густая вязкая жижа крепко захватила его ноги, полностью скрыв их в мутном месиве и доходя до краёв шорт. Тишку засасывало. 

Галя, как вкопанная, застыла на берегу. 

Нина, не мешкая, шагнула на край ямы и протянула брату руку. 

Кромка тут же просела и рухнула — Нина провалилась по колено, зачерпнув воды в ботинки. Еле-еле успев выскочить, она оглянулась: трясина зычно хлюпнула и моментально скрыла след в своей толще. Тяжёлый пласт сполз вниз и потонул в общем месиве, отдалив брата ещё больше.

Нина быстро осмотрелась, пытаясь прикинуть, кого можно позвать на помощь. Плотная стена малинника вдоль забора отделяла их от других изб, и ничего, кроме верхушек яблонь, не было видно. Она глянула на Тишку. Прибывший ком ускорил дело: братик утопал в жиже всё глубже и глубже, мутная глина уже достигла края коротенького пальто.

Нина крикнула: 

— Галька, беги на улицу, быстро! Зови взрослых! 

Галя засеменила к калитке. 

— Мигом! — не оборачиваясь, гаркнула Нина сестре и услышала, как та заревела и прибавила ходу. 

Нина бросилась плашмя на землю и подала брату руку. Он потянулся в ответ, но расстояние до его ладошки было огромным, и с каждым движением становилось больше. Тишка плакал и тонким детским голоском, еле слышно, сквозь слёзы бормотал: 

— Ника, Ника… спаси меня…

До брата было не достать. 

Нина твёрдо сказала:

— Тишка. Я сейчас уйду. Но я вернусь быстро. Ты только стой. Только стой, Тишка, не шевелись! 

Она опрометью ринулась к дому. Стиснув зубы, напролом неслась по грядкам, перепрыгивая через набухшие борозды картошки. Не дыша, Нина заскочила на крыльцо, распахивая одну за другой двери — к печке, схватила кочергу, вдохнула и рванула обратно.

«Быстрее, быстрее! — набатом стучало в висках. — Я успею, успею! Братик, миленький, держись, держись, только держись!» 

Всё смешалось и скакало со всех сторон: дом, сараи, мокрые кусты. Ничего не видя вокруг, не разбирая грядок и тропинок, она мчалась к глиняной яме. Туда, где в самом конце огорода, у малинника, трепыхалось крошечное сердечко:

— Ника, Ника… спаси меня… 

Когда она добежала, из бурой грязи торчали только плечики и голова братика. Он не кричал, не бился, просто тихо стоял и звал её. Нина бухнулась на размокшую землю, подползла к краю и протянула кочергу. 

— Держи, Тишка, держись за кочергу, крепко. 

Брат посиневшими от холода губами прошептал: 

— Ботики, Ника, ботики… 

— Плевать, Тишка. Плевать на твои ботики… Держись крепко. Очень крепко. 

 

(11 оценок, среднее: 4,27 из 5)

Загрузка…