Вера Сытник

Отрывок из рассказа “Встреча”

Ольга сопротивлялась несколько дней, но всё же мать заставила её идти вместо себя в парк продавать малину. Видите ли, ей невмоготу тащится через весь город, мол, годы уже не те, чтобы прыгать по маршруткам. Прикидывается, думала Ольга, заправляя постель. Да, матери восемьдесят. Когда-то у неё был муж, Ольгин отец. Но ещё в молодости ушёл к другой женщине. Уехал с ней в Сибирь и старой семьёй никогда не интересовался. Правильно и сделал, считает Ольга. Жить с такой мегерой не каждый сможет. Глянешь со стороны – скрюченная старуха! Баба-Яга. Еле ноги переставляет. Но сил хватит на троих, таких, как Ольга. Ольга повозится по дому и падает в кровать, отдыхать. А мать день-деньской на ногах. Присядет на минутку и снова к бесконечным грядкам. Согнётся в три погибели и не разгибается весь день. Ольга же, если прополет один ряд картошки, потом целый день отлёживается. Тоже, поди, не молодая. Пятьдесят семь лет, тридцать из которых отдубасила на молокозаводе, где и сорвала спину. Мужиков раз-два и обчёлся. А бидоны таскать надо было.

Слава Богу, успела до реформы уйти на пенсию, а то бы и сейчас ворочала бидоны. Хоть в чём-то повезло, зло ухмыляется Ольга, в минуты раздумий над своей незадачливой судьбой. В двадцать лет вышла замуж. Привела мужа в дом, за занавеску. Думала, заживут. На Чёрное море будут ездить, которое от Ессентуков в тринадцати часах езды на поезде. Никто не поверит, но Ольга так ни разу и не добралась до него. То спина отваливается, то денег нет, то картошку копать. Да и одной отправляться в дорогу страшновато. Все парами едут или семьями. Ольга была готова взять с собой мать, но её не оторвать от грядок. Как привязанная ходит с тяпкой. А потом на базар прётся – продавать то, что вырастила.

В двадцать два года Ольга из-за этих проклятущих бидонов потеряла ещё не родившегося ребёнка. Потом заболела. Пока таскалась по больницам, муж сбежал, прихватив денежные сбережения из комода. Мать копила на тёплый сортир. До сих пор проклинает бывшего зятя, а заодно и дочь, которая привела в дом «разбойника». Так в сарайчик и ходят. Ольга ненавидит и дом с его отвалившимися ставнями, и деревянный туалет, где долго не посидишь на корточках, и мать, которая всю душу ей изъела разговорами о грядках и базаре. На старости лет вздумала козу завести. Манька вечно голодная, орёт благим голосом. Мать костерит дочь самыми последними словами, ругает, что та не хочет пасти козу за оградой, на пустыре.

–  Сдалась она мне! – кричит Ольга. – Ты завела, ты и паси! Что я девочка, чтобы за козой ходить?

– Тогды и молока не пей!

– Пропади оно пропадом, твоё вонючее молоко! – отвечает Ольга и к молоку не прикасается.

А когда мать доит козу, сидя на крылечке, демонстративно выходит на улицу с кружкой чая, забелённого пакетированным молоком. За него ей тоже достаётся.

– Деньгами швыряесся? – ворчит старуха, когда видит, что дочь принесла магазинного. – Дома полно своего, а она, ишь, паскудница, казённое пьёт.

– Ты же мне запретила козье, – напоминает Ольга.

– И правильно. Неча манькино пить, ежли не хочешь её кормить.

– Да к чёрту тебя вместе с твоей Манькой. Я и магазинным обойдусь.

Ольга швыряет пакет с молоком в холодильник и уходит за занавеску, бросая на ходу: – Всё копишь, копишь. Куда копишь, непонятно! Платок бы себе купила! – подразумевая, что мать тоже не пьёт молока, а продаёт его на рынке.

– Тебя халду не спросила, что мне с деньгой делать! – не остаётся в долгу старуха.

            Сегодня с утра пораньше она собрала малину. Ольге это дело не доверяет. Знает, что дочь половину съест. Поэтому ползает между кустов, ощупывая их костлявыми пальцами, кряхтит, матерится на белый свет и на «поганку»-дочь, которая «дрыхнет до солнца». Сама она просыпается в сумерках, часа в четыре утра и начинает шастать по дому, переставляя мелкие предметы, вроде вазочек с засохшими астрами и глиняных птиц с места на место. Потом тянется на кухню и гремит посудой, не давая Ольге спать. Дом у них небольшой, две комнатушки без дверей, а только с занавесками, и кухонька. Поэтому всё слышно.

Сегодня воскресенье. Поспать бы подольше, но где там! С шести часов гремит радио, соревнуясь с кастрюлями, свистит чайник и слышно, как мать швыркает кипяток из блюдца. В перерывах между глотками кричит:

– Вставая, проклятущая! Неча в постелях валяться. Вези малину в парк. Щас как раз курортники на водопой пойдут. А ты им малинки! Подымайся! Меня ноги не держат.

Затем наступает затишье. Радио выключено, хлопнула дверь. «Ушла поливать грядки, – соображает Ольга. – Чтоб ей!» Она встаёт, заправляет постель и подходит к окну. Минуту смотрит, как мать, согнутая вполовину, с выросшим от непосильного труда горбом на спине ходит по огороду, опираясь на клюку, и думает: «И когда тебя Господь приберёт? Продала бы я дом, купила бы квартирёшку в городе, чтоб пожить по-человечески. Одной-то мало надо. А ещё лучше – в Геленджике какую-нибудь хатёнку с видом на море. Хоть под старость лет подышать солёным воздухом, а не навозом, который мать раскидывает по грядкам. И когда её черти скрутят?»

Она умылась под рукомойником. Попила ещё горячего чая с бубликом, надела платье в горошек и стала причёсываться перед зеркалом, висящим над диваном. Причёсывалась Ольга всегда с удовольствием, ощущая тяжесть длинных волос, их мягкость и густоту. Единственное, что осталось от молодости. У подруг уже не волосы, а волосёшки. Головы с проплешинами, а у неё – даже не седые! Ольга завернула волосы в узел на затылке, прилепила сверху железную заколку и осмотрела своё отражение. Что ж, вполне ничего себе женщина. Да, полновата и ноги коротковаты, под глазами морщины, зато губы красивые. Сложенные вместе выглядят, как лодочка. «Лодочка, лодочка! На столе селёдочка!» Так издевался над ней муж, когда она как-то похвасталась перед ним формой свих губ. Подлец. Все разговоры сводились к водке с селёдкой.

Зашла мать, неся пластмассовое ведёрко, полное малины. От ягоды шёл умопомрачительный запах. Ольга протянула руку, чтобы ухватить горсточку.

– Цыц! Нажрёшься ишшо, пока будешь продавать. Знаю я тебя дармоедку. Бери ведро, вот стаканчики, которые на один раз. Как раз успешь приехать и разложить в их. Там и курортники потянутся. Торгуй по сто рублей стакан. Да приговаривай, мол, свежая и сладкая. Им, дуракам, пока не скажешь, всё будет морковкой.

Утолкали ведёрко в матерчатую сумку, отдельно в пакет положили стаканчики, и Ольга отправилась в путь. До остановки минут пять. Как только отошла от дома, съела две горсти малины. «Продам по 110 рублей десять стаканов, – рассчитала она, – мать не заметит». День начинался ясный и обещался быть жарким, судя по чистоте неба. Пахло свежестью и немного пылью, поднятой только что промчавшимся велосипедистом. До Курортного парка прямой маршрутки не было. Ольга с матерью жили за посёлком Белый уголь, до которого нужно было добираться одной маршруткой, а на второй – уже прямиком до Театральной площади, откуда в Курортный парк на центральную аллею.

К половине восьмого была на месте. Устроилась недалеко от бювета. Расстелила на скамейке бумажную скатерть, сверху поставила стаканчики, куда разложила малину. Часть осталась в ведре. Справа и слева расположились такие же, как она, торговки. Правда, малины у них не было, только абрикосы, черешня и красная смородина с прошлогодними грецкими орехами. Ещё дальше ставили столы женщины в тёмных платках. Их гортанная речь доносилась до Ольги. На столы они выложили пуховые платки, носки и шапки. Всё возвышалось горой, которую женщины неторопливо разбирали, развешивая шали на верёвке, которую растянули между металлическими стойками. Ольга сообразила, что не была в парке года три. Ей было даже приятно ощущать свою принадлежность к тем, кто зазывал к себе покупателей.

Заспанные, с сердитыми лицами отдыхающие стекались к бювету. Проходя мимо, некоторые останавливались. Разглядывали малину и спрашивали, сколько стоит стаканчик. Услышав ответ, одни осуждающе качали головой, другие молча отходили. В половине девятого народу прибавилось. На удивление, малина распродалась быстро. Не пришлось приговаривать насчёт её сладости. Настроение Ольги сделалось бодрым, на душе посветлело. Она подумала, что теперь будет вместо матери приезжать сюда. А что? Вокруг люди. Можно поглазеть на приезжих. Помечтать о том, что и сама куда-нибудь поедет и будет вот так же неторопливо, в нарядной одежде где-нибудь прогуливаться. Хорошо бы в Геленджике. Говорят, туда съезжаются со всей страны и там красивая набережная, с фонтанами. Вот бы на пароходе… Ольгины мечты прервал хриплый голос.

– Почём ягода, красавица?

Ольга оглянулась. Сбоку подъехал мужик в обшарпанной инвалидной коляске. Он был без ног. Приблизительно одних с ней лет, трезвого вида, в чёрной выцветшей футболке и штанах, закатанных до паха. Глаза его глядели остро, будто буравили Ольгу. Она поёжилась.

– Сто рублей, – ответила и неуверенно добавила: – Свежая, только что собрали, сладкая.

Мужик осклабился, показав в улыбке прокуренные зубы. Смеющийся он кого-то ей напомнил. И это напоминание лезвием полосонуло сердце. Ольга почувствовала, что у неё спёрло дыхание. Холодок пробежал от шеи в вырез платья.

– Не узнаёшь, что ли? – спросил мужик, подмигивая. Он пригладил волосы руками, откидывая чёлку на бок. – А так? Я тебя сразу узнал. Что, неужто ноги –– самое главное в человеке?

Ольга перевела дыхание. Получше всмотрелась в загорелое, огрубевшее от частого пребывания на улице лицо.

– Серёга? Ты?

Она как-то вся обмякла. Сергей заметил её смущение.

– Да ты не пугайся, я не кусаюсь. Я это, я, Серёга.

(5 оценок, среднее: 4,00 из 5)

Загрузка…