Анатолий Дубровин

Отрывок из драмы “Красная звезда”

Август месяц, среда, обед, скамейка в тени тополей, за спиной, сверкая белым мрамором, устремилось в небо новое здание филармонии. Я буквально полчаса тому назад на спор выиграл пять рублей, огромные деньги я заработал за десять минут. Ровно столько надо на то, чтобы не спеша, дойти от театра до ЦУМа и обратно, но не просто сходить туда и обратно, а сделать это в огромной шапке «мухомора»: халява на сто двадцать процентов. И вот я, богатый, сижу на скамейке в тени тополей и угощаю пивом Михаила Константиновича. Константиныч – дедушка, прямо дедушка, старичок-лесовичок только без бороды, с совершенно белыми волосами, ростом чуть выше пятиклассника, с добрыми весёлыми глазами, добрейшей души человек, которого, казалось бы, ничем нельзя вывести из себя, пять минут назад вспылил. Стояли мы в очереди за тем самым пивом, очередь небольшая, двигалась быстро. И тут подходит мужичок, напрямую к источнику, народ ему – «дядя, тут очередь», он в ответ бьёт себя в грудь и кричит, прямо кричит: «Да я ветеран, я за вас кровь проливал!» Тут добродушный Константиныч (и откуда у тщедушного старичка столько прыти?) хватает этого героя за шиворот и пинком, со словами «Ах ты, выродок!», вышвыривает его из очереди. Мужик разворачивается, ищет гневным глазом обидчика, с видом разгневанного громовержца, с желанием покарать. Упирается взглядом в Константиныча, обмякает и, поджав хвост, что-то бормоча под нос, плетётся прочь. Очередь с уважением говорит: «Дедушка, берите пиво без очереди». А он отвечает: «Не надо, ребята, мы никуда не спешим». И вот мы сидим, попиваем золотой пенный напиток в тени тополей.

– Михаил Константинович, – говорю я. – Вы что, знаете этого?

– Конечно, – сухо отвечает он.

– Кто он такой?

– Да никто, я не хочу тратить время, рассказывая об этом ничтожестве.

– Хорошо, понял, тогда расскажите, что-нибудь. Вы ведь воевали?

– Да. А почему о войне? – удивился Константиныч.

– Да так просто, – ответил я.

– И что ты хочешь услышать? Спрашивай.

Я подумал, отхлебнул из кружки и спросил:

– Вы воевали, а я не видел у вас ни орденов, ни медалей, ни даже планок. Они у вас есть?

– Конечно. Висят на кителе в шифоньере.

– А почему не носите?

– Почему не ношу, ношу, на праздник выгуливаю их, а так, не знаю, не привык, наверное.

– Но вы же их заслужили. Не просто так их давали.

– Это да. Не просто, ах, не просто.

– Дак расскажите, какие у вас награды?

– Рассказчик я никакой, не умею. Да и что о себе, я вот живой. Надо говорить о тех, кто не вернулся, о них надо, они о себе не расскажут. Так говоришь, о наградах? Хорошо. Когда началась война, мне было тридцать восемь лет, а на вид лет девятнадцать-двадцать. Отец и дед у меня были огромного роста, одним словом, «гренадеры». А вот я, как видишь, пошёл не в их породу, хотя и маменька у меня была женщина статная. Но вот я не удался, как говорил мой папенька: «Ты у нас первенький, опыту не было, и поэтому, как смогли, так и слепили». Ну да ладно, попал на фронт я в августе сорок первого, и сразу в бой. Первый бой – это, я тебе скажу, что-то, не знаю, с чем сравнить. Ты храбришься, улыбаешься натянуто, хотя вокруг все серьёзные, нет, один на меня глянул, улыбнулся и подмигнул. «Ура! — откуда-то. – Ура!» Ура! Со всех сторон. В виски ударила кровь. Ура! Вылез из окопа и вперёд: «Ура!» Кричу, но не слышу ничего. С неба, с ясного солнечного неба, мины, как большие первые капли дождя на асфальт: бах-бах. Пыль в стороны разлетается, пыль, комья земли и куски человеческих тел. Ноги вросли в землю, пальцы рук добела сжимают винтовку, глаза широко раскрыты и не моргают. Стою один в поле, все кругом лежат, а я стою с открытым ртом «Ура!» А кругом мины ложатся. И тут кто-то сбивает меня с ног и валит в ближайшую воронку. Воздух, где я стоял, разрезают пулемётные пули. Падаю я в воронку, винтовка в одну стороны, каска в другую, я обхватываю голову руками. Темно и тихо. Кто-то хлопает меня по спине и кричит: «Вставай, вперёд». Прихожу в себя, лежу я на дне неглубокой воронки вниз лицом, зажав уши руками, а моя пятая точка торчит над землёй, а на ней надета моя каска. Кругом пыль, дым, и из этого дыма смотрят на меня глаза, и улыбается рот, с ровными рядами белых зубов, ну прямо «чеширский кот». «Кот» суёт мне в руки винтовку и каску, кричит: «Вперёд, Малой!» Я вскакиваю, делаю шаг, «кот» останавливает меня, поворачивает в другую сторону и толкает в спину: «Ура!» Весь день бежали куда-то кричали «Ура!» Но вечером оказались в своих же окопах.

Утром снова «Ура!» И вперёд, опять мины — бах-бах, пули – шир-шир. Но я, уже учёный, пал в яму, прижался к земле, чтобы ничего не торчало. Как я лежал! Лист бумаги на столе так не лежит. Полежал, отдышался, и снова вперёд: «Ура!» В руках винтовка, на винтовке штык, и вот вражеский окоп, большой такой, миномётная точка. Я врываюсь туда один, там фриц копошится, увидел меня, в руках у него мина, он её в меня кидает, я чуть присел, она меня по самой макушке — шарк, хорошо, я в каске. Но все, же искры из глаз. Гляжу: а он уже с винтовкой, затвор передёргивает. Я со всей силы его штыком, штык вместе с винтовкой насквозь. Я потянул винтовку на себя, а она не идёт, фриц валится на бок в нём моя винтовка. Страшный удар в голову опрокидывает меня на спину, краем глаза я вижу рядом со своим ухом чьи-то зубы, это мои. Огромный немец, детина метра три  ростом, как мне тогда показалось, розовые щёки, голубые немигающие глаза, белые брови, соломенные волосы и сопля на щеке, искажённый в гримасе рот, направленный в меня штык. Это он саданул меня в челюсть прикладом так, что она вылетела в сторону. Лежу я на спине, моя винтовка торчит из фрица, а простоволосый немецкий розовощёкий мальчик навис надо мной  с «булавкой», словно над бабочкой, и хочет меня на неё наколоть. Для коллекции. Вдруг, как молния, мелькнул штык, вошёл в ухо и тут же вышел, немецкий собиратель бабочек с невообразимым удивлением в глазах завалился набок.

– Мишка. Мишка-цыган. А тебя как зовут? Ах, да, смотри, самолёт. Я задрал голову вверх, смотрю в небо, где должен быть обещанный самолёт. Удар прикладом. Моя челюсть становится на место. Я выплёвываю на ладонь тройку зубов и говорю:

– Немец был аккуратней, – в ответ слышу разливистый, почти детский, смех.

– Молодец, Малой! Буду тебя так звать.

– С чего бы вдруг? – спрашиваю я. – Меня вообще-то Михаилом Константиновичем зовут.

– И ты Мишка. Тёзка! Хватит, тёзка рассиживаться! Винтовку не забудь. Сам достанешь или помочь?

– Сам справлюсь, – я потянул винтовку за приклад. Не идёт.

– Ногой упрись, – посоветовал Цыган.

– Прямо вот так, насквозь, до приклада? – перебил я рассказ Константиныча. – Ножом мясо пилишь-пилишь, пока отрежешь, семь потов сойдёт.

– Да. Человек, оказывается, очень хрупкий, и жизнь у него отнять очень просто и легко. Даже напрягаться не надо, делаешь лёгкий выпад вперёд, тихий щелчок, и сразу назад.

Так вот Мишка-цыган стал моим лучшим другом, мы держались вместе, ели из одного котелка. Сколько раз он спасал мне жизнь – и не счесть. Какой парень: красавец, высокий! Впрочем, для меня все высокие. Нет, правда, красавец, бог войны: тёмные вьющиеся волосы, чёрные глаза, белые зубы, вечная улыбочка. Форма на нём сидела как влитая, сапоги офицерские. Мне казалось: они у него всегда были начищены. Весельчак. А как он пел! Но пел только романсы, да очень печальные песни на неведомом мне языке. Весь женский состав был от него без ума, но он ни-ни.

(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…