Александр Куделин

Отрывок из рассказа “Неуставняк-1” 

ПРОСТОЙ ДЕНЬ ДО ПРИСЯГИ

•  Фанера – область тела по центру груди на уровне сосков.
•  Сломать фанеру – вогнуть третью сверху полусферическую пуговицу, которая находится на фанере.
•  

Ранее пуговицы были медными или латунными, а пришивались они к железному полукольцу вмонтированному в эту пуговицу с её тыла, наличие вмятины означает, что фанера сломана. Фанера ломается один раз. Делает это, как правило, старослужащий и не обязательно сержант. Замена в современной военной форме железных пуговиц на пластмассовые ситуацию не меняет, так как отсутствие визуально сломанной фанеры не означает, что это действие не производится и сейчас!!!

Воин, не принявший воинской присяги, по сути своей, ещё и не солдат. Права его замешаны на понятиях подразделения, в котором он находится, а приказы он выполняет лишь потому, что их выполняют все. Причём сначала он делает это в угоду каждому, кто имеет хоть мало-мальски поставленный голос. Примером к подражанию служит коллектив равных по призыву. Но осознание своего места в этом коллективе привносит свои коррективы.

Выбирать приходится каждому: либо плыть по течению со всеми, либо позиционироваться на своём острове, чтоб принять на нём неравный бой с психологически активной кучкой бездельников и тунеядцев.

…/… 

Обида и саднящая боль гнали на улицу, требуя уединения, чтобы, пережив в себе, занести новую запись в картотеку счетов. Под звуки мата, разливавшегося под сводами казармы и вырывавшегося на лестницу, сначала ровным, потом переходящим в бег шагом я кинулся вон из расположения и остановился лишь за вторым углом здания. Слезы вырвались из глаз, и я зарыдал, как мальчишка, не понимая, что со мною происходит.

Я и сейчас не понимаю, почему тогда сорвался на истерику, сколько раз меня цепляли, сколько раз я был бит, но чтоб так просто…

…В пионерском лагере «Орлёнок» есть тропинка слёз. На ней встречаются влюблённые, чтобы, уединившись, смеяться над названием этой тропы, и там же плачут покинутые и разделённые, подтверждая её название. У нас этот угол казармы никак не назывался, но многие сотни, если не тысячи, полировали лбом его кирпичи, орошая отмостку своими слезами и пуская до земли нюни. Я так же, как и они, рыдал, прижавшись лбом к одному из кирпичей, воссоединяя себя с моими предшественниками и передавая привет последователям. Там и нашёл меня мой обидчик, когда я уже спустил пары. От этого выхлопа мне стало немного легче, но, чтобы привести себя в подобающий вид, требовалось время.

— Санёк, ну ты шо́?!! — На лице Мартышки образовался пурпурный румянец нашкодившего мальчика. 

Я ещё не мог спокойно говорить, и поэтому в диалог вступать не стал.

— Ну ты чё? — Он как можно радушней улыбнулся и, заискивая, заюлил. — Всем фанеру пробивали! Вот и тебе повезло. — Попробовал приобнять, но я поднырнул под руку и не дал ему со мной примириться. — Мне что, думаешь, не ломали, что ли?!

Затем он, излучая восторг, по сокровенности момента, зашарил в нагрудном кармане и выудил оттуда довольно-таки сильно замятую пуговицу. Вид этой истерзанной пуговицы говорил сам за себя.

— Может, тебе и ломали, — резким движением я оторвал со своей фанеры пуговицу и положил её ему на ладонь рядом с его, — а мне ещё нет!!!

Я протянул руку к его третьей с верха пуговице и оторвал её.

— Ещё раз тронешь, будем биться, и мне похуй, что ты Черпак или сержант! Я тебя, сука, и после армии достану!

Его рука судорожно зажала две пуговицы, и он, закрыв рот, поджал свои пухленькие губки.

Я ушёл, мне нужен был умывальник, чтоб смыть с лица следы сиюминутного унижения. В принципе, я остался частично удовлетворённым, завладев пуговицей противника и тем самым поставив его на место. После недолгого умывания я водрузил на место трофейную пуговицу, чтобы предстать перед взводом и ротой в своём первозданном виде.

После наряда меня подозвал Гарик и, пристально посмотрев мне в глаза, исследовал фанеру. Она была безупречна. Дело в том, что сломанную фанеру носили для того, чтобы старослужащие видели, что ты уже посвящён в её тайну.

…Фанера – удобный способ воспитания.

Во-первых, место удара скрыто за кителем и нательным бельём. Проверить синяк можно, только если оголить торс. А кто специально будет каждый раз раздевать молодого солдата?

Во-вторых, следующий удар не требует усилия, от которого появляется синяк. Защемлённый или повреждённый нерв даёт о себе знать моментально, как только на него будет произведено хоть малейшее давление. Главное, чтобы ударяли по нему с периодичностью не реже раза в месяц, а то боль отступит и эффект пропадёт. Для этого не требуется составления графика пробития, так как молодой солдат, гонимый словом, как ветром, постоянно попадает под раздачу, так что дальнейшее поддержание грудной боли – труд уже коллективный. Разбитая фанера саднит даже тогда, когда ты оправляешь китель, и твои пуговицы, выстроившись в ряд, немного давят на тело своими хвостами.

В-третьих, сломанная фанера – это своего рода кнут в руках пьяного наездника, который упивается своей безграничной властью над жеребцом, забывая, что последнего можно загнать до смерти. Если другие методы воспитания требуют определённого уединения, то фанера всегда на виду, и достаточно нажать на неё пальцем, чтобы напомнить, кто хозяин положения.

С виду процедура воспитания через фанеру – безобидная беседа двух сослуживцев, просто один в забывчивости взялся за третью пуговицу другого и просто так её треплет.

Откуда, спросите, такое глубокое познание? Пойдёмте дальше, всё увидите сами…

Гарик взял меня за третью пуговицу, притянул и резко остановил движение руки, и я всем телом надавил себе на фанеру, уткнувшись в хвост трофейной заразы. Потребовалось достаточно воли, чтобы, совладав с действительной болью, не подать виду, что меня уже проломили.

— Что за конфликт произошёл у вас с младшим сержантом из третьего взвода?

— Конфликта не было, просто он попросил меня, чтоб я принёс ему конспект, я стал выполнять его приказание, но меня остановил сержант Радвила, и я по его совету послал последнего на хуй!

— А ты готов всех сержантов посылать на хуй?!

— Никак нет, товарищ младший сержант! — Я стоял по стойке смирно, выражая готовность растерзать любого, на кого укажет мой командир.

— Нет, Куделин, я тебе не верю! — Удар в грудь был молниеносен, но реакция не подвела.

Я принял удар в фанеру, смягчив его прогибом спины назад и выдвинув плечи вперёд. Это я сделал неосознанно, на автомате, как делает любой хоть раз попавший под удар спортсмен. Гарик сделал шаг назад и принял боевую стойку десантника номер раз. Я же, отступив при ударе одной ногой, приставил вторую и снова вытянулся по стойке смирно. Боль, отдавшаяся от кончика пуговицы, вновь опоясала грудь и спину. Гарик остался удовлетворённым и недоумлённым одновременно, на моём лице он боль заметил, но фанера моя осталась несокрушима.

— Свободен, и чтоб это больше не повторялось! — Он не стал выслушивать моё утвердительное «Есть, так точно», а буквально помчался в расположение третьего взвода, чтоб, подхватив Мартышку, уединиться с ним в каптёрке.

Забавский, на моё удивление, вышел из неё целым, но явно преображённым, так как после того посещения канцелярии младшего командного состава он уже больше никогда не приставал к солдатам чужих взводов, разве что только лаская их своим языком.

Я же с того момента начал замечать фанеры своих сослуживцев и иногда даже пользовался ими, тыкая непонятливых пальцем мимо пуговки, что было вроде и не специально, но также существенно больно.

Благодаря реакции на удар, мою фанеру не мог сломать уже никто. И случился день, когда я один остался в роте, а может, и в батальоне, с непомятой третьей пуговкой.

Ширина коридора в нашей казарме была до трёх метров, что позволило возле ленинской комнаты устроить импровизированную спортивную площадку с гимнастической перекладиной. Туда периодически подтягивались озабоченные своим здоровьем, чтоб научиться делать подъём переворотом. Я тоже был в этой группе желающих. С недавних пор, чтоб не показывать непроходящий синяк, я занимался в кителе без поясного ремня. Идущий мимо писарь роты Илюша обратил внимание на мою несокрушённую фанеру.

— Непорядок! — Он был Дедом и имел девяносто девять голосов в споре. Один процент ему недодавал наш задержавшийся в роте Дембель Андрей. — Фанеру к осмотру!

По этой команде Дух обязан выпрямиться, выпучив грудь вперёд, чтобы с честью принять удар на грудь. Илюша в свои двадцать лет был для меня здоровенным лосём, тем более что комплекцией он был больше, чем Радвила. Я принял стойку для досмотра фанеры и получил очередной удар в грудь. Полчасти побывало у меня на досмотре фанеры – в наряде по столовой, в очереди в «Машку», в автопарке и ещё, блин, кто знает где. Эффект был всегда обескураживающий для бьющего и неизменен для меня. За две недели у меня стала происходить адаптация к боли, а точнее, привыкание – она просто не проходила, но я упрямо не давал её сломать. Зато каждый отметившийся у меня на груди уже не стремился поправить дело, чтобы не слыть слабаком. Но Илюша был исключением – ему повторение не претило.

После его заинтересованного вскрика: «Ни хуя себе! Не сломал!», на спортивный пятачок стали стекаться все, кто был старше полугода. Имея право на взлом моей фанеры, они по очереди стали её крушить – грудь разламывалась, в глазах плыли круги, но моя пуговка и реакция на удар не сдавались. Я стоял в предобморочном состоянии, когда в полукруг протиснулся Дембель Андрей. Молча, оценив ситуацию, он придвинул меня к стене и…

Реакция в данном случае помочь не могла, у меня не было возможности погасить удар в грудь – мешала стена, зато пуговка выдержала за двоих! Видимо, она приняла моё желание не сдаваться и выстояла.

Удар Андрея был такой силы, что я присел и рухнул.

— Так, разошлись, — начал командовать Радвила. Он в данном случае нёс большую ответственность, чем все остальные. — Бойцы, взяли его и отнесли на кровать!

Меня подхватили и перенесли на кровать. Заботливые руки раздели, и я остался лежать на спине с закрытыми глазами, из уголков которых вытекали редкие непрошеные слёзы.

Периодически ко мне подходили мои инквизиторы, старались утешить взглядом или спросить про самочувствие. Чувствовал я себя паршиво, тем более что кровать моя стояла по центру отсека, и некуда было отвернуться, чтоб хоть как-то уйти в себя. С ужина принесли поесть, но я это расценил как подачку и к еде не притронулся. Когда все вышли на вечернюю проверку, ко мне, держа свой не подшитый китель, подсел Андрюша.

— На, пришей мою. — Он пошарил в нагрудном кармане и извлёк из него старую, давно не чищеную пуговицу, вида добросовестного труженика.

Я протянул руку, чтобы взять, но он положил её на тумбочку и ушёл. После отбоя ко мне пришёл дежурный по роте, забрал китель и ту пуговицу. Через пять минут китель в расправленном виде лёг на табуретку, а моя боевая подруга упокоилась в верхнем ящике тумбочки. Ночь я провёл беспокойно, больная грудь не давала возможности поменять положение, лежать можно было только на спине, все другие варианты боль заостряли.

Промучившись от боли и сомнений всю ночь, я проснулся до подъёма и, пройдя в бытовую комнату, поменял пуговицы местами.

Непрошеную щедрость от Дембеля я вернул хозяину, положив её на край его тумбочки.

Утром всё было как всегда, разве что меня оставили для уборки в расположении взвода. После умывания и приведения себя в порядок, как правило, следует утренний личный досмотр, где проверяют чистоту и порядок в одежде.

Во время данной процедуры подошёл дед Андрей и, осмотрев мою фанеру, объявил:

— Так, слушай сюда! Куделину фанеру вчера сломали! — Все затихли, ожидая вердикт старшего. — Пуговица у него бракованная, но носить он её вправе!

Что ж, хоть этим он поддержал меня – с дохлой кошки хоть шерсти клок. История про мою пуговицу разнеслась далеко, ведь мы не только десантники, а и связисты, я даже догнал её в другой части, но это уже в следующей жизни…

(1 оценок, среднее: 4,00 из 5)

Загрузка…