Страна: Израиль
О СЕБЕ Родился в Москве в 1951. В 1973 закончил московский пединститут. Переводил стихи Роберта Фроста, Джеймса Джойса, Г. Честертона, Г. Лонгфелло, немецких поэтов-романтиков, а также современных английских и американских поэтов. Печатался в разных издательствах. В 1993г. репатриировался в Израиль. Регулярно публикуюсь в газете «Новости Недели» и на русскоязычных сайтах. В 2005 г. вышел мой роман “Поле боя при лунном свете”. Осенью 2005 года выпустил книгу очерков “Расправа”. В 2011 году вышел мой роман “Четыре крыла земли”. Мои стихи, очерки, пьесы и рассказы выходили в сборниках “Лимонник”, а также в альманахе “Самое главное чудо” и других альманахах, выпущенных “Издательским домом “Helen Limonova” В 2021 году в “Новом журнале”, в США скоро выходит моя повесть “На стенах твоих поставил я стражей”, а в “Новостях недели” повесть “Война план покажет”. На сегодняшний день продолжаю писать стихи, прозу и очерки и надеяться на то, чтобы все, о чем мечтают герои моих романов, однажды стало явью.
Country: Israel
ABOUT MYSELF I was born in Moscow in 1951. In 1973 I graduated from a teachers’ college. I translated verses by Robert Frost. James Joyce, G.K.Chesterton, H.Longfellow, German Romantic poetry, and modern American and British poetry. In 1993 I emigrated to Israel. My short stories and essays are published regularly in newspaper Novosty Nedeli (The News of the Week) and in Russian sites. In 2005 my novel Battlefield in the Moonlight was released. In autumn 2005 my book of essays Crackdown was published. In 2011 my novel Four wings of the Earth was released. My poems, essays, plays and short stories have been published in miscellanies Limonnik, Limonnik-2, Limonnik-3 etc., in almanac The Main Miracle and other almanacs by Publishing House “Helen Limonova”. My long story I’ve put the guards on your walls was published soon in Noviy Zhurnal (The New Journal) in the USA. Another long story, the War will Show the Outline, was released in an application to Novosty Nedeli . Now I am going on to write poems, prose and essays and hope for turning into reality all the dreams of the people I write about.
Отрывок из эссе “Переулки моего сердца”
…В третьем-четвертом классе я совершенно аполитично носился вместе с ребятами вокруг гипсового дедушки Ленина (это называлось «вокруг памятника»), а мимо нас, должно быть, проходил высокий седой человек, чье имя знал весь мир, хотя на Родине оно в те годы было под запретом.
Много лет спустя из воспоминаний Ольги Ивинской, последней любви Бориса Пастернака, я узнал, что жила она в «военном» доме, и в те времена он часто там бывал.
Это про фонари, которые загорались, сообщая нам, соплякам, что пора идти домой, делать уроки, писал он:
«Фонари, точно бабочки газовые,
Утро тронуло первою дрожью».
…Я брожу по этим дворам моего детства, по переулкам моего сердца.
Потаповский… Он явно стал поопрятнее, чем тогда.
…Если зайти во двор соседнего дома десять, то буквально за полминуты можно пройти к зданию, которое в мое время было обшарпанным и полуразвалившимся, а теперь, оказывается, памятник архитектуры XVII века.
Сверчков переулок… Армянский переулок… Кривоколенный… Телеграфный… И конечно же мой, Потаповский. Переулки моего сердца.
Кстати, Пастернак говорил не «Потаповский», а «Большой Успенский». Так наш переулок, оказывается, назывался до конца 30-х годов. А я и не знал!
Эти сведения я почерпнул из воспоминаний Ирины Емельяновой, дочери Ольги Ивинской. Ни с одной я не был знаком. Не был знаком — не значит «не пересекался». Перекрестком наших судеб был человек, сыгравший в создании меня роль, возможно, большую, чем кто-либо иной на свете. Имя этого человека — Инесса Захаровна Малинкович. С третьего по девятый класс она частным образом обучала меня английскому. А больше —искусству думать. …И не только — еще чувствовать, еще — смотреть на мир настежь распахнутыми глазами. Короче — жить. Но в первую очередь — все-таки думать. Удивительно, как мастерски она разбивала вдребезги стереотипы.
« – …В тот момент, когда один человек уверует в непогрешимость другого, он готов оправдать любые преступления, он и сам готов совершить преступление, если так повелел или завещал этот другой — неважно кто — Ленин, Сталин, Гитлер или Мао Цзэ-дун”.
Ничего себе перечисленьице! И что могло после него остаться в детской душе от “светлого образа”?
За десятилетия до того, как бюст Ленина, увенчивавший колонну в «военном дворе», был заменен на нейтральную чашу, его в моей душе заместила чаша, которую предстояло наполнить истинной мудростью — пониманием истории, без марксистских перекосов, пониманием искусства, не искаженным классовым подходом, пониманием поэзии, не изгаженным пресловутой партийностью. И за все это взялась моя учительница. Разговоры велись на английском, на русский переходили лишь в крайнем случае. Мог ли я впоследствии не пойти по ее стопам и не стать учителем английского, если именно английский язык и стал для меня великим средством раскрытия истины?
- С чего ты взял, что Пушкин, когда писал, думал о народе? А почему не о красивых девушках?
… Пастернак… Цветаева… Мандельштам… Конечно, со временем я полюбил бы их стихи, но именно глазами Инессы Захаровны я впервые увидел их, именно Инесса Захаровна щедро делилась со мной своей любовью к ним, и словно несметное сокровище, я получил эту любовь в вечное владение.
И еще она подарила мне веру.
«Вы, в чьем юном, чистом сердце
Сохранилась вера в Бога»,
– писал Лонгфелло. Должно быть вера в Бога живет в каждом юном, а следовательно, чистом, сердце. Вопрос в том, что с ней произойдет со временем — помогут ли взрослые ей разгореться или удушат ее трепотней, задавят и завалят хламом бытового материализма.
Мне повезло. Я встретил Инессу Захаровну. Годы спустя я не раз слышал сначала в России, потом в Израиле, от своих учеников слова, подтверждающие, что не зря пришел в этот мир:
«Вы первый, кто всерьез со мной говорил о Боге!»
Эти же слова я с полным основанием мог бы адресовать Инессе Захаровне. А ученики… ученикам я должен сказать словами рабби Акивы: «Все, что есть у меня и у вас, принадлежит ей!»
Здесь я хочу прервать свое повествование и передать микрофон Ирине Емельяновой.
«В самом начале 50-х годов она пришла преподавать английский язык в школу № 612 .
…Судьба не ошиблась, облюбовав ей именно это поприще. Дети оказались ее призванием, страстью, жизнью. В них она осуществилась, начиная с нас, с косичками по циркуляру, в черных форменных фартучках, смирно сидевших под портретом Сталина, и кончая уже последними, израильскими, так же любившими ее, как и мы, и проводившими в декабре 1992 года на иерусалимское кладбище.
У нее был дар располагать детей. И, как всякий дар, он необъясним…
Инна сразу организовала кружок английского языка. Там мы читали и переводили Байрона, Китса, Шелли, даже Шекспира… Я часто провожала ее после кружка к ней домой в Фурманный переулок, где она жила. Мы шли вдоль Чистых прудов, мимо катка, и она наставительно допрашивала: «А какие стихи вы любите?..»
С ее голоса я узнала … поэзию. Ее глазами увидела живопись… С ее голоса узнала музыку…
Кудрявый красавец — молодой Блок с бантом (карандашная копия) витал между окном и книжным шкафом, благословляя белокрылый пожар за окном…»
Помню этот портрет Блока, и каток на Чистых помню и альбомы… Так вот через Инессу Захаровну сестрой мне стала незнакомая Ира Емельянова.
«…Нашу компанию называли по-разному… Кто-то, кажется мой брат, придумал милое и нейтральное — «ушатики», а все вместе — «Ушатия»…
Когда спустя много лет, уже в Иерусалиме, сравнительно незадолго до смерти, она вновь вернулась к интересам своей молодости, то для своей итоговой работы она выбрала поэму Цветаевой «Крысолов». И, может быть, не последнюю роль сыграла здесь тема Увода, в данном случае — детей, вырывания их из привычного комфортного русла, из патерналистского лона государства, школы, семьи…
…Не отдавая себе в этом отчета, чувствовала и она себя таким же крысоловом, Дудочником — ловцом детских душ, и с помощью той же флейты — искусства вырывала нас из Гамельна), объединяла, растолковывала, манила… Можно сказать, что из большевистского Гамельна она нас вывела…»
А ведь мы с ней тоже читали – и сказку о Крысолове на английском, и поэму Цветаевой, уже, конечно по-русски. И воображаю – толпа детей, бегущих за мелодией таинственной флейты – видел ли я среди этих лиц мое собственное?
«Через два месяца после смерти Б. Л. Пастернака нас с мамой арестовали. Это был настоящий разгром, расправа, «избиение младенцев». Вывозили рукописи, книги, мебель, конфисковали комнату. Но мы получили все, что разрешалось заключенным, — адвокатов, посылки, передачи, письма, свидания. За всем этим стояла Инна, ее самоотверженность, ее поистине героические усилия…»
Я был слишком мал для Ушатии. Но в 64-м году, после того, как Ирина вместе с матерью расплатились за дружбу с Пастернаком, первая тремя, вторая восемью годами лагеря, произошло очередное пересечение наших тропок. Моя мама съездила в турпоездку в Чехословакию и привезла оттуда двух крохотных поросят, отлитых из чешского стекла. Эти существа были мною от имени нашей семьи торжественно подарены Инессе Захаровне. А в следующий мой приезд она, смущаясь, сказала:
– Саша, я знаю, что подарки передаривать нехорошо, но – можно я этих поросят подарю женщине, которая недавно вернулась из лагеря, куда была брошена за связь ее матери с Пастернаком?
Пастернак ее же стараниями к тому времени был уже для меня ПАСТЕРНАКОМ, и меня эта идея просто привела в восторг. Мама, конечно, тотчас же согласилась, и моя заочная встреча с Ириной Емельяновой состоялась.
Когда мне было семнадцать лет, Инесса Захаровна принесла мне несколько десятков машинописных страниц, в очередной раз перевернувших для меня мир. Это был ее собственный перевод книги Мартина Бубера «Путь человека в свете учения хасидизма». Впервые я встретил мировоззренческую систему, про которую сказал «Мое!”
Двадцать лет спустя Зеев Дашевский рассказывал: «мы дали перевести Бубера. И вот результат…»
И вот результат. Это был семьдесят четвертый год.
– Ты понимаешь, – говорила мне моя учительница, – здесь я уже знаю все, что со мной случится, все, что меня ждет А мне хочется прожить еще жизнь, пожить еще чем-то, чем я не жила.
Были проводы – единственный раз, когда я вживую пересекся с Ушатией. Наверно там была и Ира Емельянова – там все были свои, а я – чужой. Самой «своей» для всех была Инесса Захаровна. Среди этой молодежи она чувствовала себя, как рыба в воде, плясала, как девочка, со своим учеником Сашей Сумеркиным, о котором я был наслышан и до, и после, пела:
«Вот так богачи развлекались и жили.
У нас уже, братцы, не будет такого!
Давно похоронены в общей могиле
И граф, и графиня, и эта Петрова!»
Последние годы своей жизни Инесса Захаровна Малинкович прожила в Иерусалиме, прожила в окружении новых своих учеников – хасидской детворы.
Сегодня в Москве дождливо. Интересно, это наше прошлое плачет по нам или мы плачем по своему прошлому? Третий час я брожу по переулкам моего детства, по перекресткам моего сердца. Здесь в душу мою упали семена , из которых выросли и распустились цветы, как на этой земле, так и совсем под иным небом.
«Мы начали прогулку с арбатского двора,
К нему-то все, как видно, и вернется!»
Не вернется. Да и не надо, чтоб возвращалось.
«У нас уже, братцы, не будет такого!»
И у наших детей не будет. Будет другое.
Когда И. Емельянова навестила Инессу Захаровну в Иерусалиме, та сказала ей:
– Израиль я люблю трудной любовью. Я достаточно заплатила за этот образ мыслей, когда выбрала свободу, не в силах взять на себя ответственность. Думала, что жизнь здесь — как в России плюс свобода. А оказалось, здесь — свобода минус все то, что мы любили в России.
Вот этого минуса не надо. Пусть мы не знаем, каким цветком обернется каждое семечко из тех, что когда-либо упали к нам в душу. Главное, чтоб оно проросло! Главное – чтоб не погибло!
(10 оценок, среднее: 4,10 из 5)
Загрузка…