Страна : Россия
Нина Шакина-Корчуганова — профессиональный художник (любимая ученица А. В. Васнецова) и прозаик, член Союза Художников Москвы и России (МСХ. МОСХ), член Союза Российских писателей. Автор двух книг: «Шаг за» и «Пунктир кистью». Награждена премией «Гомер» за рассказ «Пыль забвения» в 2016 г. и Гран При премии «Гомер» за рассказ «Удивительный сон Максима Сверчкова» в 2017 г. Живописные работы хранятся в 7 музеях России: Русский музей (Санкт Петербург), Вологодская картинная галерея, Самарском областном Художественном музее, Музее современного искусства (ММОМА), Ново-Иерусалимском, Ульяновском, Ярославском музеях.
Country : Russia
Nina Shapkina-Korchuganova is the artist (the favorite student of A.V. Vasnetsov) and she is the writer. She is member of the Artist`s Union of Russia and member of Writer`s Union. Nina Is the author of the books: «Step by step» and «Dotted brush».
Nina was awarded the «Homer» award for the story «The Miserable Dream jf Maxim Sverchkov» in 2016 and award for the story «The Dust of Oblivion» in 2017. Picturesque paintings of Nina Shapkina-Korchuganova are kept in seven museums in Russia: Russian Art Gallery (Saint Petersburgh), Vologda Regional Art Gallery, Art Museum of Samara, Moscow Art Modern museum (MMOMA), New-Jerusalem Museum, Yaroslavl Art Museum, Ulyanovsk Art Museum.
Отрывок из произведения «Мистер Искусство похоже жив»
… Робкое замечание художника осталось без ответа. Невидимый гость продолжал излагать свою мысль:
— Расстроенным свойственно страдать, скучать, ныть… В них, расстроенных, есть тяга к углублённому изучению достижений прошлых веков и – упрямство! Это чудовищно! Картины великих мастеров прошлого неизбежно напомнят им о безвозвратно ушедшем времени, когда люди засыпали и просыпались в окружении настоящих шедевров. Кое-кого даже осенит, что равенство — это утопия, а стремление стать всем во всём равными – ошибка. Так и не становитесь. Делайте видимость, будьте толерантны. Мир стремительно меняется. За такой скоростью разве заметна разница, если намеренно не вглядываться. Духовность и эстетика! Звучит красиво. Но до них ли, когда не успеешь оглянуться, а уж другой день теснит первый.
— Покажитесь, наконец! По Вашему, знакомство с высоким искусством сулит страдание? Человеку откроется истина, будто золотой век изобразительного искусства ушёл безвозвратно! – возмутился художник, оправившись от минутного замешательства.
На этот раз некто соизволил ответить:
— Ну, страдать не от искусства как такового, а от чувств, рождённых чрез него, которые, несомненно, затянут в пространство Грёз.
Завольный увидел, крохотное пятнышко на потолке, ранее им незамеченное. Оно вытянулось в линию длиной сантиметров шестидесяти. Оттуда медленно выползала мужская тень. Повисев не более секунды, тень спрыгнула на один из стульев. Гость оказался плоским, чёрным, гибким. Он прохрипел:
— Желаю сказать про другое. Внушение продуктивно, но справиться с Грёзами ему не по силам. Грёзы – штука опасная! Под манящей обёрткой грёз скрыта соблазнительная конфета сладких мечтаний, а там уж и до вожделения недалеко! Как, позволь мне сказать, тогда быть с рациональным мышлением? Для него останется слишком мало места! Без холодного рассудка ни одно общество не обходится. А в век технологического прогресса только на холодный рассудок и можно полагаться. Кому затруднительно по-новому, здраво рассуждать, того художники обязаны отвлечь своими придумками от всяческих глупостей, что лезут на досуге в их непутёвые головы. Необходимо задействовать все ресурсы для нейтрализации влияния идейных бездельников на людей лояльных прогрессу в условиях глобализации. А если кто-то из современных художников затруднится правильно геометрию изобразить, подтянем моду на такой стиль.
Разум художника отказывался воспринять обрушившуюся на него логику Чёрного. Пока Егор переваривал новости, слева послышался другой голос, и художник увидел сгусток тумана на соседнем стуле, вскоре уплотнившийся в другой мужской силуэт похожий на первого плоского гостя Егора, только не чёрного, а серого цвета. Серый сидел, положив ногу на ногу. Загнутым отростком руки, означавшим большой палец он чесал место, где у людей располагаются уши, но у него-то ушей не было! Голова, как и у Чёрного представляла собой правильный круг без каких либо деталей. Новый гость обратился к Чёрному:
— Не стоит преувеличивать силу грёз. Грёзы давно покрылись мхом, и отталкивают нормальных деловых граждан запахом прелости.
— Хо-хо! Запах прелости, с чего бы? — загоготал Чёрный. — Даже стыдно слышать такое, не побоюсь сказать, возмутительное определение! Смешно! Правильнее выразиться так: «Отвратительным запахом». Слово “грёзы” пора схоронить в словаре на самой дальней полке, куда не доберётся рука уборщика, чтобы вытереть пыль, ха!
И Чёрный затрясся, хохоча, а Серый всплеснув отростками-руками, взвизгнул:
— Брат, ты прав, ты прав!
— У Грёз утончённый влекущий запах, похожий на запах дорогих духов! – откуда-то послышался третий голос — баритон.
— Духо-ов, — противным высоким голосом пропищал Серый, — их запах душит, душит…
Художнику почудилось, будто по его нутру, словно по стеклу провели чем-то острым и он ужаснулся: «Похоже, всё здесь по-настоящему». Серый, меж тем рассуждал, в чём у духов сходство с грёзами. А Чёрный поговорив о вреде грёз, обратился к Баритону:
— Не сочти за обиду Прозрачный брат, но некоторые из грёз способны толкнуть к вольнодумию и к желанию перевернуть мир!
Завольный завертел головой чтобы увидеть, как выглядит тот, кого называли Прозрачным, но никого не увидел, а только услышал:
— Дудки.
— Отчего же дудки? – проговорил Чёрный,- согласись, не всегда безобидные вещи так уж безобидны. В иных сокрыта угроза. С виду милое привлекательное насекомое, может оказаться ядовитым или, к примеру, отыщется в обществе какой-нибудь правдолюб и ну ковырять, где ни попади. Он видите ли честен и ему взбрело в голову докопаться до истины, а обществу от того нехорошо – брожение в обществе начинается. Иной раз и миролюб обрушится ураганом на своих же родственников и знакомых за мелочь, глупость какую-нибудь. И тот, кто сделает выводы из такой истории, мол, это его частное дело – непростительно ошибается. У него-то дело простое – утвердиться. Что означает – выделиться для своих повседневных нужд. Польза в том сомнительна. Много о себе воображает. Один шаг отделяет от непонятых и расстроенных.
— Однажды мне довелось услышать лекцию о Византии, — решительно заступился Егор Завольный за традицию, — там речь шла о том, что древняя христианская Византия не отрицала опыта предыдущей языческой эпохи, называемой нами Античной. Строила свою культуру, опираясь на их опыт. “Если образцы Античности трактуются нравственно, — говорили византийцы, — то они нам подходят”.
— Это мне подходит, — пропел новый голос, Баритон и проявился напротив художника. Силуэт Баритона не в пример Серому с Чёрным сидел на стуле, нимало не колеблясь, и казался вырезанным из полупрозрачного пластика.
— Неразумно разрывать связь времён, — твёрдо сказал художник, приняв слова Баритона за поддержку.
Баритон указал на комод, где хранились старые вещи, подаренные Завольному его старой тёткой, и снова пропел:
— Что творится в мире – дрянь. Ты в комод скорее глянь. Вещи старые семьи там ещё сохранены: бусы матери, часы, даже запонка отца не позволят спасть с лица.
Чёрный сильнее закачался из стороны в сторону, выказывая полное несогласие с Баритоном:
— Глупости! Как могут помочь старые вещи!
— Для стариков в них — запах детства, а юным – руководство как идти, не встретив терний на пути.
— Воспоминания сильны? И не надейтесь. Ни грамма силы дать они вольны тем, кто себе с рождения враги, кого на этот свет произвели, осваивать дорогу к смерти, — пропел Чёрный.
— А зря!
— На двух столетий рубеже Мир оказался в неглиже. Ему бы новые клише для платья в новом стиле! Пришла пора менять кумиров! Ну а новаторство, друзья, меняет шкуры, как змея. Пью за него! — Чёрный хватает со стола бокал с водкой и готовится опрокинуть содержимое бокала в себя.
— Погоди! – кричит Серый, — с тобой выпью!
Они чокаются и выпивают. После Серый произносит тост:
— Мир – гулящая девка, капризуля и мотовка. За девку!
Чёрный с Серым снова опрокидывают в себя содержимое бокалов. Баритон же выплескивает жидкость из своей склянки на пол со словами:
— Я вовсе не от скуки всерьёз ценю кумиров прошлых лет заслуги.
— Мы и не оспариваем, — хором отвечают плоские гости художника Егора Завольного.
— Новые клише грубы, наглы, дьявольски хитры, вздутою ценой горды и плодятся, плодятся, — не унимался Баритон. А Чёрный возражал:
— Всё течёт и меняется. Таков порядок!
— Не согласен, — проскрипел зубами Баритон. Скрежет его зубов оказался столь громким, что почти заглушил дует Серого и Чёрного пропевших:
— Миропорядок многолик, грешит непостоянством. Но разве наша в том вина? Его природа такова. Да и когда бы стал однообразным, настала б скука смертная тогда!
Баритон закивал плоской головой, выказывая согласие. Вдоволь поболтав шеей взад вперёд пропел:
— Теперь я с Вами, но не навсегда-а-а.
После все трое плоских гостей крикнули:
Хозяин дома, выпей за компанию!
— Я выпью с Вами господа когда увижу лиц…
Не успел художник закончить фразу, как на так называемых головах — поскольку головами назвать плоские круги можно только условно — появились носы, глаза, рты, брови. Даже округлость голов стала меняться. Круги вытянулись и приобрели форму овала лица самого Егора Завольного. А глаза! Что за глаза! Они явно смахивали на глаза Егора. Да и носы, и рты тоже были Егоровы. Увидав такое превращение художник оторопел. Только и смог что поднести бокал с предполагаемой водкой к губам. Молча опрокинул содержимое склянки, оказавшееся простой водой, в рот. Ошалев от неожиданности, встал как вкопанный и глядел на гостей. Он не понимал, как к ним относиться: любить ли своё подобие или безжалостно игнорировать, точно так, как выказывал безразличие к художникам не своего профиля. Например, к Максиму Сверчкову. А у плоских гостей уловил презрительные движения мышц на лицах. Снова удивление, снова обалдение, которое через пару секунд сменилось тоской по прошлой искренней вере в божественное чудо. Когда то верил, что живопись спасёт человечество. Готовился служить искусству и оставить шедевры в веках. Новое время сломило возвышенность чувств, сузило в уме намеченное время пребывания на земле до размеров отведённой ему Богом физической жизни. Зачем то снова вспомнил приятеля Максима Сверчкова, писавшего картины в традиционной манере. Егору отчаянно захотелось опять писать картины маслом.
И происходило всё это во сне. Вдруг художник Сверчков выплыл из мыслей Завольного в пространство Завольного и встал перед ним сначала расплывчатым силуэтом, затем фигура Сверчкова уплотнилась до реального человека, на физиономии которого сияла улыбка торжествующе-лукавая и немного злая. И что интересно: над головой Сверчкова проявились полевые цветы колокольчики и сплетались в венок, повисший над затылком как принято изображать нимбы у святых. Был ли то сам Сверчков или некто похожий на него – непонятно. Ведь если согласиться, что это Максим Сверчков, то как быть с тем фактом, что перед Завольным стоял старик, а не мужчина пятидесяти лет, каким был приятель Сверчков. Да и глаза (отметил про себя Егор) выглядят странновато: белёсые без радужной оболочки, только зрачки чёрные пречёрные. Спящее тело Завольного вытянулось, вздрогнуло – Егор Завольный проснулся.
(2 оценок, среднее: 2,00 из 5)
Загрузка...