Страна: Россия
Писатель-прозаик, переводчик, критик. Автор шести романов, первый из которых написан в 2008 году.
Country: Russia
Merlin Markell is a translator, a literary critic, and the author of six novels, the first of which was written in 2008.
Отрывок из сборника стихотворений “История болезни”
Время не лечит
Эх время-старик, про тебя говорят,
Будто б лучший целитель на свете,
Что к тебе пациентами строятся в ряд
И Джорджины, и Гансы, и Пети,
Отчего же, скажи, потроха все горят
От пилюль, что ты пишешь в рецепте?
Старый год
Едет Год-белбород в вагоне метро,
Усталый, постылый, остылый.
Косой весь, от трезвости пьян.
Спину — бугром,
За плечами — баян,
Шея костлявая — в мыле.
Усталый, ещё б.
Полсотни недель
Отработал взахлёб,
И каждый день будний,
То ненастный, то нудный —
Плохая кудель,
Раскосматая вата,
Не спрясть и не сшить:
Будет в пряже
Многовато
Несбывшейся блажи
И ни капли души.
Отчего же постыл…
Цифры, которым назначили
Смысл
Переиначенный — тошно.
Кто-то искал мне-всё-можно,
Кто-то нашёл знак безбрачия,
Кто-то цепь на позорном столбе…
И каждый надел
Сапоги по себе,
Но не каждый остался у дел.
Едет Год на погост,
Остылый — как труп,
Да по плану, не вдруг,
Знает, что завтра умрёт.
А народ —
«Прощай, милый гость»,
Шампанским
Отпразднует смерть.
Незачем землю пухом желать,
У него есть сугроб,
Мягкий, что бабкин десерт.
Пускай по-мещански,
Но самим б такой гроб,
Из плюша полать,
Конечно, как время придёт…
Прощай, старый Год.
Дурные вести
Дурные вести
стучатся в окно,
не счесть их, не счесть их…
Найдут адресата
в кафе и кино,
в цеху и конторе,
в дыре под забором,
и как стекловата,
облепят всё тело,
облепят глазницы —
им больше не видеть
ничего, —
кроме белого,
белого горя,
моря
вестей, забившего трубы
останками трупа
гнилого
и провод сорвавших
между столбами.
Вобравшие
тлен, сметают полами
паутину и пыль
с моего окна —
такая с них польза,
а боль не сильна,
в какую бы позу
я не вставал.
Тринадцатый вал
давно прокатился
по членам моим,
ещё в детстве, детстве,
теперь нам нестрашно,
теперь мы молчим
напыщенно, важно,
и даже не знаем,
когда «я»
превратилось в «мы».
Лишняя маета,
пустые сны
вся эта разгадка
гадкая, гадкая,
как вести с другой стороны.
***
Кто-то умер, — щебечет одна,
шепчет вторая: луна полна,
третья вещает: нас не поймут,
бормочет четвёрка: время уснуть
настало, настало, настало,
пятая молвит: пожил ещё мало.
***
О стекло разбивают грудь
как птицы, посмертно воркуя,
и кровью чертя мысли свои;
мне же теперь не уснуть, не уснуть,
до утра толкуя
послания их.
Шестая писала,
что я — пустота,
седьмая ворчала:
злая судьба;
в посланье восьмой
расшифрован был стон,
девяткиный вой
был тоже о том,
что мир
нас не сможет любить,
а мы ему это
не сможем простить.
Скверный эфир!
Наложить бы вето
ему на волны,
лишних смыслов полные,
да не знаю, как
выключить чёртово
радио так
(кнопки — стёртые),
чтобы не выключить себя.
Вести дурные клубят, клубят
чёрным в моей голове,
настойчивы, будто сектанты,
сверхновый завет
с пафосом, будто брильянты
суют мне под двери
и благодарности ждут.
Выбираю «не верить»,
завет растекается,
чистая ртуть-
-металлоскиталица,
и оседает бронхитом
в правом обжитом
бактерией
лёгком и, укореняясь,
пускает споры.
Не существует прибора,
что их извлечёт,
не повредив мою самость
даже на самую малость.
Мне ж остаётся учёт
бесстрастный вести,
и иногда, от скуки,
плести
заунывно о муках
очередную балладу,
кою никому и не надо.
Картины на песке
Буддийский монах
Рисует узор
На песке у самого моря.
Волна набегает лениво,
Стирая плоды
Вдумчивого труда,
А монах, улыбаясь,
Шлёт морю-прожоре
С любовью
Свою безмятежность.
Я же познал
Ещё больший дзен
И с покерфейсом рисую
Краем совка
Джоконду
В кошачьем лотке.
Кукла
Я не люблю мусор,
Не люблю старый хлам,
Памятные вещицы,
Чей талант — собирать пыль.
Я не люблю обувь,
Повод надеть которую
Случится
Через двадцать лет.
Я к ностальгии не склонен
И не любитель богатых
Историей разных вещиц
По мне — так им место
В музее.
Я не люблю бардак,
Карандаши не в пенале,
Носки с неучтенной парой
Я тоже терпеть не могу.
А Эверест на стуле,
Выросший из случайно
Забытых на нём трусов,
Приводит меня
В лёгкий ступор.
Но больше всего
Не люблю я
Вещи, что вон из строя:
Чашку с отбитой ручкой,
Клавиатуру без «ё»,
Чуть-чуть барахлящий наушник
(Звучит, если пальцем держать).
В век потребленья дешёвый
Проще их вынести в мусор,
Проще для нервов и глаза,
Чтобы его не заставить
Смотреть на мотки
Изоленты —
Вкруг провода старых «самсунгов» —
И клееподтёка под чай.
***
Но!
У меня есть разбитая кукла. Ломана, бита годами,
Обшарпана, и не слегка.
Внутри у неё грязной ваты
Давно закаталися комья,
Ну а живот перештопан
Чёрным стежком –
Франкенштейн.
У неё в голове пустовато,
На голове лысовато,
И то, что с волосьев осталось,
Волосьем и не назвать.
У меня есть разбитая кукла.
Я клею её три десятка
Месяцев, может и лет.
Ломана, будто специально,
Счинить её так и не смог.
В век потребленья дешёвый
От неё я избавиться рад бы.
Разбить наконец её ноги,
В урну швырнуть её корпус,
Голову смять каблуком.
На её место пришла бы
Новая, свежая кукла.
С красивой приятной улыбкой
И без поломок совсем.
Но ей здесь не будет места –
Место занято старой,
Склееной криво и сшитой
Психологом и терапевтом
(Последних аж трое старалось),
Одним психиатром и даже
Ведьмой с шаманским ножом.
Ну и конечно,
Я тоже,
С иглой-изолентой корпею
Над вечно крошащейся глиной…
Сломать бы её.
Я мечтаю.
Я не люблю непрактичность,
А это — её архетип.
***
Но меня просили
Не трогать куклу
И ей не вредить,
Потому что у куклы…
Досада! — у куклы моё лицо.
(4 оценок, среднее: 4,25 из 5)
Загрузка...