Страна : Россия
Меня зовут Софья, и только о своём имени я могу написать целую повесть. Литература составляет всё моё существование. Наверное, это так потому, что я никогда не чувствовала себя причастной реальному миру. Заинтересовалась я им только в институте, став активной волонтёркой в молодёжных организациях и благотворительных центрах. Я много путешествовала и стараюсь вести максимально экологичный образ жизни, в числе моих увлечений вы также найдёте театр, кино, шитьё, вязание, религиоведение и иностранные языки. Я люблю впитывать самый разнообразный опыт и передавать его своим персонажам, именно эта моя черта звала меня на работу в заповедники и другие неожиданные места. Писать я начала в восемь лет и прошла долгий путь от переделывания всем известных сказок до сложения собственных философских притч. Я экспериментирую над языком и не вижу в этом ничего богохульного, лакомее всего для меня сочинять новые слова и выражения. Также вам стоит знать, что в моём случае у таланта нет сестры, даже в обычном разговоре я не способна выразить свои мысли кратко. Особенно это видно в статьях моего блога, на данный момент это основной вид моей деятельности.
Country : Russia
My name is Sofya, I can write a whole story just about my name. Literature is my entire existence. Probably this is so because I never felt I belong the real world. I took an interest in it only at university so I became an active volunteer in the youth organizations and welfare centres. I travelled a lot and try to live eco-friendly as much as possible. My interests also include theatre, cinema, sewing, knitting, religion studies and foreign languages. I love to absorb varied and diverse experiences and hand them to my characters, exactly this peculiar feature of mine called me for a job in the reserves and other sudden places. I started writing when I was eight and I’ve come a long way from rewriting well-known tales to creating my own philosophical parables. I do experiment on the language and don’t see anything blasphemous in this, the most delicious thing for me is creating the new words and expressions. Also you should know that my wit hasn’t a soul, even in small talks I can’t express my thoughts briefly. Especially it’s seen in my blog articles. For now it’s my main work.
Отрывок из рассказа “Последнее дыхание ветра”
Я и Уля даже крещены в разной вере. Она в католической, я в православной. Помнится, мать объясняла это так. Крестить нас обеих в одном храме ей не позволил форс-мажор. Нужно было срочно двигаться дальше, и на пути ей встретился лишь один храм.
Подробностей о войне и мире внизу у мамы для нас нет. В моей голове ещё хранятся обрывки воспоминаний. Я помню телевизор, какую-то библиотеку, где и наткнулась на историю Древнего Египта с живописными картинками. Помню лица. Чьи-то лица, помимо мамы и Ули. Но, к сожалению, не помню их черт, выражений. Ах, как бы я хотела помнить чьё-то лицо! Наблюдать его, смотреть в него, любоваться им. Чужое, не родное, совершенно другое лицо.
В принципе, я таким лицом располагаю. У меня на шее висел крест с Иисусом. Я сняла его и положила в тумбочку. Когда мне всё опротивеет, я открываю тумбочку, достаю крест и вглядываюсь в лицо Христа.
Я знаю на нём уже каждую чёрточку, каждый изгиб, каждый железный волосок. Но я смотрю на него, и он совершенно нов и необыкновенен по сравнению с лицами мамы и Ули, которые генетическим кодом заклеймены в моём теле и всегда пребывают со мной. Я смотрю на Иисуса и радуюсь, что он только гость в моей жизни.
Мама не разговаривает с нами о Боге, но я откуда-то о Нём знаю. Если Он и правда наш Создатель, тогда и Он где-то сидит на мне клеймом. Но хватит с меня знакомцев и родственников. Я хочу посторонних. Состронних. Со стороны.
Уля, смотри, мы стесторонние. С этой стороны. А есть посторонние. По ту сторону.
Уля смотрит на меня, не понимая, что я хочу сказать.
«Здешние» не хорошее слово, потому что «здесь» – это слово подойдёт ко всему. Везде «здесь»! А вот «сторонние» хоть что-то объясняет. Есть некая сторона, граница! Которая намечает «здесь» и «там». Которая огораживает «здесь» забором, за которым уже начинается «там».
Надо найти эту сторону и перешагнуть через неё! Я не думаю, что это очень далеко. Ведь где моё «там», твоё «здесь», а я смотрю на тебя в упор.
Уля смотрит с ужасом в глазах, но неожиданно в них отражается понимание, а потом даже умиротворение.
Значит, смерть не страшна. Делает она вывод. Я чувствую, что она уже здесь. Но, если она «здесь», то «там» жизнь!
Я не знаю, когда умерла Уля. У нас нет календаря. И я не знаю, как буду высчитывать годовщину её смерти.
Гробом ей служит одеяло, которое она не покидала, Бог знает, сколько времени. Символично, однако. Она всё время лежала в гробу.
Мы уничтожаем прекрасную изумрудную траву, созвучную её цвету глаз, чтобы спрятать эти глаза под землю. Ни «там», ни «здесь» больше не будет изумрудного цвета. Ни «там», ни «здесь» больше не будет Ули.
Я не источаю лживой надежды, что её юность и свежесть уцелеют там, под землёй. Она разложится, и от неё ничего не останется. Я могу только надеяться, что на этом земляном холмике когда-нибудь вновь родится трава, а то будет совсем обидно.
Странно, мама не льёт слёз. Улино платье мне не досталось, и я вручную шью себе новое из простыни. Мама сидит в кухне, глядит в окно, но там нет ничего интересного. Серые облака всё так же плывут над изумрудной травой и зеркальной гладью озера, как и до смерти Ули. Ни облака, ни траву, ни воду не тревожит наша утрата. Но и наше одиночество она тоже не тревожит. Мы как были одни, так одни и остались.
Мама – одинокая взрослая женщина.
Я, до которой никому нет дела.
Может, одиночество кончится, когда я вырасту? Я тоже стану взрослой, и мама сможет доверить мне свои тревоги. Но её одиночество может вырасти в скорбь, а моё – в равнодушие.
Я закончила платье, и колени снова прикрыты. Мне шестнадцать лет, и я не думаю, что ещё вырасту. Мама не готовит, не стирает и даже больше не бормочет себе под нос. Дверь в Улину комнату распахнута, дым от затушенной свечи давно развеялся. Так непривычно лишиться кусочка ночи «про запас».
Я босиком подхожу к обрыву. Пики елей ждут меня.
А может, ждут, что я кого-то приведу?
Я снова расспрашиваю маму про мир внизу.
Незачем говорить об этом, отвечает она. Мы всё равно не сможем туда вернуться.
Но почему? Недоумеваю я.
Мы не сможем там жить.
Может, ты не сможешь, а я смогу? Думаю про себя. Я бы оставила маму и спустилась вниз. Вспомнить, что такое жить, дыша полной грудью, и не находиться в полуобморочном состоянии. Чувствовать тепло солнца. Есть спелые фрукты. И жареное мясо.
Играюсь с радиоприёмником. Мечтаю, как услышу чей-то голос или мелодию. И знаю, что мечтаю напрасно. Он без батареек.
Живу в комнате Ули. Лежу в её кровати, смотрю на дверь и пытаюсь представить себя ею. Внезапно дверь отворяется, и заходит мама. Её силуэт облегает ореол тёплого мягкого света. Она похожа на ангела. И я впервые улыбаюсь, глядя на неё. Мама подходит и садится рядом со мной. Но свечи нет. Мама тянется надо мной и отворяет ставни. Свет выплёскивается ей на лицо. Она глядит на меня, а я считаю её морщины. Взгляд тусклый, свет струится и заливает бледную кожу. Она кажется жёлтой. А я снова нахожу себя ангелом, ведь свет исходит будто бы от меня.
Быть ангелом такая тяжёлая ноша.
Я нигде не вижу мамы. Небо практически не меняет свой цвет, и я не знаю, прошёл день или всё ещё длится. Я кладу голову на подушку, закрываю глаза. Открываю, гляжу в окно, но ничего не меняется. Мне думается, я спала, но я не вижу никаких отличий. Может, мой сон длился минуту, а, может, несколько часов, я не в состоянии выяснить этого.
Я знаю только, что давно не видела маму. Её нет на кухне, нет на крыльце. Нет на чердаке, нет в погребе. Я обхожу весь островок, прислушиваясь к каждому шороху, но не слышно ничего, кроме ветра да моего тяжёлого дыханья.
Я не вижу свою маму очень давно. Последний раз был, когда она сидела против меня в Улиной комнате. Свет лился ей на лицо, а тени прятались в морщинах. Взгляд отстранённый шёл как бы сквозь меня. Губы не двигались, не бормотали ничего. Седина проблёскивала, и её стало намного больше, чем когда я разглядывала её макушку через дырку в полу на чердаке.
Какой у мамы цвет глаз? Я не помню. Не казалось существенно важным. Я не знаю, куда она могла уйти. Зачем. И я даже не представляю, как давно её нет.
А что, если она пошла рвать крапиву на суп, поскользнулась, упала, сломала чего или упала с обрыва…
Травяные лезвия лижут ступни. Кровавый французский поцелуй. Я достигаю края. Облака немного осели, и чёрные пики елей ещё сильнее обнажились.
Вы не видели мою маму? Спрашиваю их.
(3 оценок, среднее: 3,33 из 5)