Страна : Израиль
Людмила Чеботарёва (Люче) Поэт, прозаик, переводчик с английского, испанского и иврита. Автор и исполнитель песен. Родилась в Воронеже. Закончила с отличием факультет романо-германской филологии Воронежского государственного университета по специальности «английский язык и литература». Жила в России, Украине и Белоруссии. С 1993 года живёт в Израиле, в городе Нацрат Иллит.
Преподавала английский язык в школе, ныне на пенсии. Автор 8 поэтических сборников и более 20 книг для детей и подростков. Победитель, лауреат, призёр, финалист, организатор и член жюри многих литературных конкурсов. Учредитель и Президент Международного Фестиваля русской поэзии и культуры в Израиле «Арфа Давида».
Country : Israel
Ludmilla Chebotarev (Luche) Poet, novelist, translator from English, Spanish and Hebrew, songwriter and performer. Born in Voronezh, Russia. Graduated with honors from the Faculty of Romanic and Germanic Philology of the Voronezh State University with a degree in English language and literature. Lived in Russia, Ukraine and Belarus. Since 1993 — living in Israel, in the city of Nazareth Illit and teaching English in primary, junior-high and high school (retired in 2013). The author of 8 poetry collections and more than 20 books for children and teenagers. Winner, laureate, finalist, organizer and jury member of many literary contests. Founder and President of the International Festival of Russian Poetry and Culture in Israel «David’s Harp».
Отрывок из мистической повести «Акколада »
Глава 4
ТУТ: Розовый шарф
Кто такая Асия Асановна Асадуллина в переулке Южном почти никто не знал. Вот ежели бы кто спросил про бабу Асю, тут бы любопытствующему сразу указали на крохотный полуподвальчик, где она безраздельно хозяйничала последние пятьдесят лет.
Правду сказать, «бабой» ее называли неправильно: внуков у нее отродясь не было. Откуда ж взяться внукам, когда и детей-то нет? Они с Рашидом поженились сразу после войны, да только он из-за контузии больше времени по госпиталям проводил, чем с молодой женой. Так война и догнала его, без наследников. Асия больше замуж не пошла, хоть и звали не раз. Устроилась дворничихой, получила комнатушку как жена инвалида войны и прикипела к ней душой.
Баба Ася знала всё про всех: кто женился, кто родился, кто развелся, кто помер… С кем Алена-гулена из восьмой квартиры в подъезде отиралась, что Клавдия Васильевна из шестой приготовила на ужин своему благоверному, даже какие оценки принес из школы Ромка Маркусов из четырнадцатой…
Баба Ася улыбнулась в усы, которые жестким черным ершиком топорщились на ее круглом луноподобном лице под мясистым крючковатым носом. Она давно перестала их подстригать маленькими ножничками, уж больно быстро росли. Пострелята-мальчишки, правда, дразнили ее бабой Ягой, но баба Ася не обижалась: а кто ж она? Натуральная баба Яга и есть. Только для порядка ворчала да грозила им издалека своей обшарпанной метлой. Не обзывался только Ромка, Юлин сынишка. Жалко ее: умница, красавица, да красоту-то в миску не положишь. Молодая еще, а одна век коротает — непорядок это, негоже молодице бобылкой жить, одной сына растить. Сынок, правда, у нее хороший, вежливый, правильно его Юля воспитывает. Вон давеча даже с Новым годом поздравил, когда они столкнулись во дворе.
«Шарф-то за углом как пить дать скинул. Щеголь не мерзнет, но дрожит», — баба Ася любила к месту и не к месту вспоминать татарские поговорки.
По старенькому черно-белому телеку, как всегда в новогодний праздник, крутили «Иронию судьбы». Историю незадачливого героя Андрея Мягкова, аккурат под Новый Год очутившегося в чужом городе и в чужой квартире, баба Ася видела, наверно, раз двадцать, если не больше, но все равно с удовольствием досмотрела до конца. Подумала: «Вот это кино! Не то что нонешние фильмы, где только и знают, что стреляют да убивают, да голых девок показывают — тьфу, один сплошной срам, да простит их и меня Аллах!»
Под вечер совсем похолодало, ветер одиноким голодным волком завывал в трубе.
Дворничиха тяжело вздохнула и выключила телевизор. Дорожки давеча не успела посыпать, разметала снег да разгребала скороспелые грибы-сугробы, выросшие на улице за один день. Хошь-не хошь, надо идти — пусть будут легкими рука-нога! Баба Ася мельком глянула на свои мозолистые, с взбугрившимися темно-синими венами, руки. С трудом нагнувшись, влезла в старые валенки с резиновыми галошами. Таких теперь и не носит никто, немодно. «Слазил черт в воду, принес новую моду» — вот и щеголяют в сапожках да в ботиночках, еще и в чулочках капроновых, тонюсеньких. От них и болезни все. Баба Ася была твердо уверена, что Гусевой Раисе из одиннадцатой квартиры Аллах деток не дал как раз по этой самой причине.
Подпоясав бельевой резинкой ватную телогрейку, чтоб, стало быть, ветер не задувал, она повязала на голову старенький пуховый платок. Хоть и повылезал пух местами, а все одно платок теплый, куда лучше разных шапок греет. Да под шапку и косу трудно упрятать, а с сокровищем своим баба Ася ни за какой чак-чак не расстанется. Ишь, удумали — простые орешки с медом чак-чаком называть! Пускай коса ее, прежде черная, как смоль, и толстая, будто плеть богатыря-батыра, теперь посеребрилась да истончилась, но, все равно, недаром в народе говорится: небо украшают звезды, мужчин — борода, женщин — косы.
Поверх вязаных шерстяных варежек с вышитыми вишенками натянула большие брезентовые рукавицы. Хоть и не сильно удобно, зато варежки не промокнут. Нашлась и подходящая поговорка: надел бедняк — откуда взял? Надел богатый — носи на здоровье!
Оцинкованное ведерко с мокрым песком было таким тяжелым, что лопату брать не стала, решила посыпать лед горстями: горсточка да пясточка — та же пригоршня.
Управившись во дворе, хотела было вернуться домой, руки чуток погреть, но в ведре ещё оставался песок, и баба Ася свернула в переулок: вдруг кто припозднится, в темноте скользкого места не обминет, то-то будет ему праздник хорош. Недаром говорится: пока есть зубы — кусай, пока есть силы — работай.
«Ну, что ж, күз тимәсен! Пусть не сглазится!» — баба Ася сеяла песок на свежевыпавший снежок, превращая его в желтовато-коричневую липкую кашицу. Хоть и жаль портить такую красоту первозданную, зато скользить не будет.
К приятному удивлению старой дворничихи (будучи истой татаркой, она даже похлопала себя руками по бедрам), сегодня в переулке было светло — не иначе, начальники расщедрились, не пожалели электричества.
И тут она вдруг заметила под дальним фонарем, почти у самой уличной арки, знакомую ярко-голубую курточку — недалече как нонеча видала. Сердце заколотилось так отчаянно быстро, что бабе Асе подумалось, что оно сейчас выпорхнет малым серым воробышком из груди, да и улетит прочь, в небеса. Валенки стали неподъемными, а галоши, казалось, намертво прилипли к земле.
Она понимала, что нужно спешить мальчику на помощь, но испуганно топталась на месте, страшась, что уже опоздала.
В ушах зазвенел раздирающий душу крик, и баба Ася не сразу поняла, что это кричит она сама.
«Поди прочь, шайтан, черт проклятый! Алла кыргыры! Да проклянет тебя Аллах! Держись, Ромка, держись, батыр!»
Снег под головой мальчика стал багровым, приобретя уже какой-то ржавый оттенок. Но под носом плыл пар, превращаясь в маленькие, быстро рассеивающиеся белые облачка, инеем оседающие на Ромкиных губах.
«Мең-мең рәхмәт сина! Тысячу-тысячу спасибо тебе! — возблагодарила баба Ася Аллаха. — Дышит. Жив, былбылым, жив соловей мой».
Она вдруг заметила выглядывающий из кармана курточки кончик розового шарфа, аккуратно потянула за него, стараясь не потревожить Ромку. Сначала хотела укутать мальчика, но шарф был слишком узким и коротким.
Дворничиха заметалась, пытаясь вспомнить, куда задевала свисток, который выдали ей в ЖЭКе лет двадцать тому назад. Это от растерянности, поскольку баба Ася всегда бережно хранила свой маленький символ власти в кармане телогрейки, пришпилив шнурок английской булавкой к подкладке, чтоб ненароком не выскользнул.
Задубевшими, негнущимися пальцами она с трудом отстегнула булавку и прижала свисток к толстым, потрескавшимся на морозе губам.
Однако, на громкий пронзительный свист, от которого, казалось, вот-вот лопнут ушные перепонки, никто не отозвался, не выглянула из окна ни одна хозяйка, суетящаяся на кухне, чтобы чин чином проводить уходящий год.
«Авызыңнан жил алсын! Пусть ветер унесет из твоего рта!» — выдохнула замерзшими губами проклятие баба Ася. Кому как не ей было знать, что до ближайшего телефона-автомата идти нужно было целых два квартала, и не было никакой гарантии, что он вообще работал. Детвора теперича безобразничает, порядку знать не хочет — никакого удержу на них нет.
Озарение пришло внезапно.
«Потерпи, сынок! Потерпи, душа моя!» — и баба Ася бросилась к универмагу, размахивая розовым шарфом.
Магазин уже не работал, но сквозь празднично оформленные витрины было видно, что внутри еще есть люди. Баба Ася что было сил забарабанила кулаками по запертой двери.
— Чего стучишь? Не видишь — закрыто! Поздно уже, завтра приходи.
Молодой парень, на вид лет тридцати, в темном строгом костюме с вышитой эмблемой охранной фирмы «Аргус» на рукаве, равнодушно повернулся к ней спиной, но баба Ася отчаянно продолжала колотить по стеклу, беспомощно размазывая слезы по сморщенному, точно печеное яблоко, старческому лицу пушистым розовым шарфом. Охранник интуитивно почувствовал, что только серьезная причина могла заставить эту нелепую бабку в старой телогрейке, из которой там и сям неряшливо выглядывали клоки грязной серой ваты, ломиться в закрытый магазин.
— Ну, чего тебе, мать? — он отпер и немного приоткрыл дверь.
— Телефон нужен. Вызывай скорую! Там Ромка, мальчик соседский, помирает совсем.
Едва взглянув на растерянную, заплаканную старуху — ни на грабительницу, ни, тем более, на террористку явно никак не тянет, — охранник почему-то безоговорочно поверил ей и, выхватив из кармана мобильный телефон, торопливо набрал 03.
— Скорая? Примите срочный вызов. Мальчик… — он прикрыл сотовый рукой и по-военному четко сформулировал вопросы. — Как зовут мальчика, сколько ему лет, что с ним и где он живет?
— Ромкой зовут. Лет ему десять. Рома Маркусов, из четырнадцатой квартиры, Южный переулок, 21. Упал он, весь в крови лежит, без сознания, — баба Ася хлюпнула носом. — Только он не дома, в переулке лежит.
— Что ж ты, мать, голову-то морочишь? Говори живей, куда скорой ехать.
— Так в Южный переулок и ехать, он там, сразу за аркой, под фонарем лежит.
Сергей Сергеев, как значилось на его бейдже, передал данные диспетчеру.
— Все, мать, едет уже скорая, больше я тебе ничем помочь не могу, ты уж не обессудь.
— Рәхмәт яугыры, улым24! Пусть льется тебе спасибо, сынок!
Назад, к Ромке, баба Ася почти бежала. Скорая нагнала ее в арке.
— Сюда! Сюда! — она зазывно размахивала Ромкиным шарфом. — Он тут.
Из кареты скорой помощи выскочил санитар с носилками, за ним осторожно вылез пожилой доктор в круглых очках и с седой бородкой клинышком и в очках. Его кумиром был Чехов, русский писатель и врач. Но бабе Асе это было неизвестно.
«Прямо удивительно, как быстро приехали, — успела подумать она.
— Наверное, Аллах услыхал мои молитвы».
— Внук твой? — поинтересовался доктор.
— Нет, сосед. Юли Маркусовой сын.
Бегло осмотрев мальчика, врач коротко скомандовал: «В больницу! Живо!»
— Матери мальчика передай, что мы забрали его в областную больницу, в травматологическое отделение. Не забудешь? Ничего не перепутаешь?
Бабе Асе невмоготу было объяснять, что глупый слушает, а умный понимает, и она только махнула рукой.
Включив сирену и красную мигалку, скорая поспешно вырулила на улицу.
С тяжелым сердцем дворничиха медленно поднималась на четвертый этаж, с трудом одолевая узкие ступеньки. Что же она скажет Юле-то? Как принесет горькую весть?
(44 оценок, среднее: 3,55 из 5)
Загрузка...