Кирим Баянов

Отрывок из фэнтези  “На краю Света”

 

На краю света

 

I

 

Она пришла.

В красном мареве, из сотканной туманом пелены. Медлительная и опутывающая, холодная и безмолвная. Пробралась в павильон словно вор, где лежал он, – нечеткая и лучистая, подсвеченная изнутри. Остановилась, трепеща ленточками кипенной тафты.

Прикоснулась. Разбудила. А быть может только вырвала из полусна, в котором он мерно колыхался, будто погруженный в бездонную тонь, висящий между дном и поверхностью спокойного озера.

Придвинулась ближе, насторожено, опасливо касаясь его, задрожала, раскачиваясь, колыхаясь, взвизгнула. Пронизывающе, тонко, заливаясь осколками битых стекол. Протяжно, обнажая ряды мелких зубок, вздохнула, заходясь истошным воплем. Дрогнула, отползая, пятясь, прильнула к выщербленному камню, – продвигаясь неестественно выгнув спину, подтягиваясь, легко скользя вверх, как водомерка по отвесной стене, – отведя назад плечи, растопырив локти. Оттолкнулась, волоча за собой шлейф белой тафты, подтянулась. Едва касаясь мокрого камня в обомшелой кладке, поднимаясь все выше и выше под самый свод, сжимаясь, отползая в самый дальний угол, – утопая и растворяясь в сплошной темноте.

Ведьмак шевельнулся, открывая глаза:

– Ты все еще здесь, Иоля? Тебе нужно идти… Я? Я здесь еще побуду. Не вставай. Сиди. Как громко… Ты слышала? Кричала женщина… Нет?

Может быть. Не знаю… Луна уже высоко, значит мы… Сейчас я встану. И мы уйдем. У нас было мало времени поболтать, но скоро оно у нас будет. Да…

Здесь не может быть никаких женщин. Никаких, кроме тебя. Но ты все время молчишь, не говоришь. Это жертва. Жертва твоей богине, в которую я не верю…

Не верю ни во что. И даже во Тьму.

Но она есть. Я расскажу…

В этом нет секрета. Это как в песенке… Take me to church…

Я много где бываю по работе.

Многое вижу…

Но есть и минусы.

Я сплю один.

Ем один…

Но я привык.

Я бы рад встретить кого-нибудь, но это сложно, когда живешь на чемоданах. Я еду, куда говорят. Делаю, что говорят…

Грех жаловаться. Работы много.

Деньги хорошие.

Но не всем она подойдет…

Что? Помочь? Не стоит. Всё нормально… Я в порядке… Может быть не совсем. Где-то со спины… Чувствую, как она немеет. Видишь на мне еще раны? Ерунда… эта на руке совсем неопасна.

Ты права… Много крови…

Не смотри. Этот последний.

Бессмысленно. Ты им не поможешь.

Никому. Я был точен…

Сквозь обрушенный свод купола, в каверну обсыпающегося павильона тугой луч лунного света ударил в плитку камня, струясь по шлифам, высветил зубы бородача.

Искрясь в пылинках, плавающих над ним, ополоснул бригантину. Сверкая клепками в ремешках и тороках юбки, сверкнул ребром стальной пряжки, выглянул из-за мишуры рваных облаков, повисших в провале обрушенного свода. Прильнул к плиткам пола, вымостивших зал павильона: взорванных кое-где и поднятых травой и корнями, выщербленных дождем и временем; коснулся накидки послушницы, играя в складках и фестонах плаща. Блеснул в отполированной поверхности каменного стола.

Ведьмак нашел меч, вставая, шагнул. Переступая первый труп, опустился над вторым, вынимая из его горла нож, обтер о бедро и заложил за голенище. Нагибаясь над третьим, приложил пальцы под подбородок. Коротко и резко взмахнул клинком, врезая вены на его шее только для того, чтобы убедиться, что тот, чей пульс он прощупывал, более не подаст ни единого признака жизни. Опустил меч, ведя острием по камню, двинулся дальше, – сквозь скрежет металла вглубь павильона. Туда, где было меньше света и не доставала луна.

Из рукава его куртки потянулась быстрая тонкая струйка. Обвивая запястье, переползла через пальцы, скапливаясь в поймах и тыльцах гарды, скользнула вниз, скатываясь, – вытягиваясь и обрываясь вниз капельками по клинку.

– Тебя не беспокоит запах сырой крови? Не тянет рвать? Я совсем забыл, – вслушиваясь в скрежет металла о камень, поднял он меч.

Стоя над телом, отвернул острием подбородок четвертого, – прижавшего руки и ноги к груди, скорчившегося и свернувшегося в клубок словно при чумной лихорадке.

– В храме вы приносите жертвы, но та кровь… совсем не такая, как эта. Хотя… может, я ошибаюсь…

Ступая по клейкой, лоснящейся жирной пленкой сукровице, – накрывающей плиты, растекающейся и подбирающейся все ближе и ближе к столу, – остановился.

Смотрел, как она увеличивается в размерах, но уже не так живо, – медленно, слабо. Остывая и прилипая к его мокасинам, плывет.

– Сегодня хорошая ночь, – окунаясь в тень, шепнул он. – Тень ночи, ночь в тени. Мне нравится ночь. В ней можно спокойно укрыться, спрятаться. И никто тебя не увидит, не заметит выражения твоего лица. Ты спрашивала меня, что такое тьма?

Это она.

Иногда мы с нею дружим. Но почти всегда…

Никогда. Ты наверно уже догадалась, кто я?

Меня зовут Ди.

А это…

Моя работа.

 

КОРОБКА СО ЛЬДОМ

 

1

 

Потом будут говорить, что пришел он со стороны Мертвых городов, и там он был готов потерять душу. Но потерял её по дороге задолго до того.

Он шел и ему уступали дорогу…

Но не потому, что он был желанной персоной. Или потому, что его боялись.

 

2

 

Трактирщик покривил губы, ставя ему на столешницу пиво:

– Не задерживайся тут.

Оглядел его недовольный, такой же кривой рот в ответ. Бросил быстрый взгляд поверх плеча, над которым возвышалась рукоятка меча.

Сразу, как он вошел, корчмарь заметил еще пару ножен с клинками поменьше за его спиной, свисающих и подогнанных ремнями под удобным углом рукоятками книзу, два метательных лезвия на изукрашенных замысловатой вышивкой черных напульсниках и охотничий нож на бедре.

Чужак приблизился молча.

Если бы он сказал хоть слово, у ютившихся по обе стороны от него за стойкой нежан, было бы куда меньше оснований полагать, что у него ко всему, могла быть еще и бритва под языком.

– От тебя несет, – пихая его в плечо, пробубнил верзила, – словно на тебя наложили две тысячи коров.

– Уши дерьмом забил, – протянул второй. – Говножуй. – Засмеялся. Отрывисто, по-козлиному. – Белоручка.

– Нам тут в Нежене, такие как ты, ни к чему.

Подошел третий.

– Клифта какая, э-э-э…

– Келейный кафтанчик.

Чужак не ответил, пропуская тычок в спину. Не обернулся, едва шевельнув рукой, вынимая из-за пазухи тесьму с крупным, как брошь, граненым камнем. Едва тот выскользнул, как верзила и второй тут же отпряли, а у третьего полезли глаза на лоб.

Камень блеснул холодным, бисным огнем. Настолько ярким, что в сбитом чаду и смоге трактира, стало на миг светлей.

Незнакомец протянул тесьму через стойку, держа ее в кулаке. Корчмарь выронил тряпку, поднимая палец, положил жбан, указывая себе в грудь.

– Это трактир “У Лиса”? – спросил незнакомец.

Голос был тихим. Неприятным.

– Значит, я не ошибся. Она была бы рада…

– Снежена, – принимая трясущимися руками камень, пролепетал корчмарь. – Девочка моя. Где?.. Где…

– Той, с кем мы путешествовали, больше нет, – отодвигая пиво нависающему над ним верзиле, сказал незнакомец. – Мне пришлось вспороть брюхо вепрю. Поэтому от меня так несет. Я привез тело. Чтобы вы знали, что это не я…

Девица из обслуги, стиснула пальцами рот и нос, оборачиваясь к двери, в проем которой шлепок ветра швырнул липкие хлопья снега, заторопилась, подхватывая с крючка у стойки каракульчевый кожушок. Пара нежан, неторопливо переговаривавшихся до этого, побросали кружки, вскакивая с мест, провожая взглядом выбегающего за дверь корчмаря, заспешили следом. Остальные не молвя ни слова, начали медленно подниматься со своих мест.

– I said… too-oo la-a-ate, – выводя занозисто звенящую мелодийку, старательно тянул, разодетый в желтую курточку и синие гольфы, у скинутого под ноги берета певун. – It’s too-o-oo la-a-ate… too-oo-oo la-a-ate apologi-i-i-ize… It’s too-o-oo la-a-a-ate… too-o-oo la-a-ate…

У камина, расправив подол охнула базарная бабка. Взвизгнула, прикрываясь расписным платком. Прокатилась волна ропота. Шумя и звеня посудой вскочил народ. Кто-то в поднявшейся неразберихе задел табурет у кадок с капустой. Посыпались монеты. Съехавшая со скамьи бабка, перевернулась, скатываясь на запихивающего себе монеты в карманы полового. Гуляя по рукам, полетел берет. Кто-то поддал его ногой, вскинул выше, поймал, суя себе за пазуху.

– Еще не все дорешено, еще не все разрешенно. Еще не все дорешенно. Еще не все разрешено, – продолжая бесстрастно тренькать на лютне, вывел в поднявшейся суматохе требадур. – Еще не все погасли краски дня…

Чужак направился к выходу, пропуская вперед девицу из обслуги, расталкивающую и распихивающую в суматохе локтями столпившихся, – проталкиваясь сквозь спины, заслонившую воротником щеки от сыплющихся в щель кабака снежинок, – отворил захлопнувшуюся за ней дверь.

Верзила не отставал, следуя за ним по пятам. Провожая взглядом к полозьям, вокруг которых уже столпились зеваки, остановился. Глядел как трактирщик, отворачивает попону, нагибаясь к полозьям, валится на колени, обхватывая скрюченные обледеневшие пальцы девушки; гладит ее, обняв и теперь уже не скрывая слез, раскачивает ее, словно в колыбели, нашептывая что-то, тихо и низко склонясь.

– Она мне их дала, – проследив взгляд девицы, скользнувший по его локтям, выговорил незнакомец. – Теперь они мои.

– Мародер! – выкрикнул козлиноголосый, не показываясь.

Из толпы его поддержали:

– Трупокрад!

– Нам здесь такие, как ты, ни к чему, – пожимая костяшки пальцев, надвинулся сзади верзила.

– Назад, – рявкнул трактирщик, отпихивая одного из зевак. – Оставьте его! Назад, я сказал! Агнешка! Живо в кабак!

Девица, опустив кулак, пригнула голову, послушно скользнув в трактир. Верзила, угрюмо глядя на трактирщика, поднял руку, почесывая затылок.

– Иди, – сказал корчмарь, хлопая его по плечу. – Я поставил вам пиво. Сегодня оно для всех… бесплатно. Иди… Ты, – поворачиваясь к незнакомцу, сощурился Лис, – как я понимаю, пива не будешь.

– Нет.

– Тогда будь любезен оставить меня наедине с моим горем. Я благодарен тебе за все, что ты сделал. – Трактирщик помялся. – Меня зовут Плогоевец. Скажи войту, что ты от меня. Он отрядит тебе место на торговом ряду, если у тебя есть что продать и договорится с ипатом. Здесь есть неподалеку “Старая преисподняя”. Переночуешь там…

 

(3 оценок, среднее: 3,67 из 5)

Загрузка…