Страна: Узбекистан
Основная моя профессия – это кино. Пишу сценарии к художественным, документальным и мультипликационным фильмам. Снимаю как режиссёр фильмы по своим сценариям и не только. Кроме этого мною написаны пьесы для драматического и кукольного театра, некоторые из них поставил как режиссёр.
В 2000 годах начал заниматься прозой. За эти годы написал рассказы и повести, которые были опубликованы в журналах разных стран: Узбекистане, России, Америки, Австрии, Австралии, Новой Зеландии.
В 2017 – 2019 годах изданы книги: сборник рассказов «Сны о старом Ташкенте», и книга «Короткое как вздох, прощай…», состоящая из двух повестей.
Так же занимаюсь социальной и коммерческой рекламой. Пишу тексты для песен.
Country: Uzbekistan
Отрывок из драмы «Стол как у Льва Толстого»
Отец готовил плов очень своеобразно. Обычно он сидел в нашем дворике рядом с очагом, играл в шахматы с гостем, пил зеленый чай и давал указания. В приготовлении плова принимали участие почти все домочадцы. Домработница Ксеня, обливаясь слезами, нарезала лук. Какой-нибудь очередной родственник-студент резал мясо. Мама стучала по доске, нарезая морковь соломкой. А я обычно был кочегаром, рубил дрова и подкладывал их в огонь.
Отец подходил к очагу только в самые ответственные моменты. Незнакомец появился в калитке нашего дворика, когда отец бросил мясо в раскаленное масло. Мясо громко зашипело, и отец не услышал неуверенного оклика незнакомца. Человек был невысокого роста, с большой головой и некрасивым темным лицом, которое подчеркивал грубый шрам на губе. Он виновато посмотрел на меня, и подобие улыбки скользнуло по его небритому лицу.
— Папа, к вам, — сказал я, ломая сухие ветки.
Отец, щурясь от дыма, оглянулся.
— Баратов? — отец отложил капкир и подошел к мужчине. Какое-то мгновение они стояли друг против друга, потом бросились, обнялись крепко.
По распоряжению отца, Ксеня разожгла примус и поставила ведро воды. Мама вытащила из дома чистые трусы и майку. Отец протянул Баратову бритвенные принадлежности — «опасную» бритву, помазок и порошок «Нега».
— Приведи себя в порядок, Вахоб, — сказал ему отец.
— Спасибо, — благодарно улыбнулся Баратов и прошел в наш летний душ — сорокалитровый бак под металлической треногой, обернутый тряпками…
Мама дала мне рубашку и брюки отца, чтобы я передал их новому гостю. Я зашел в душ. Таких худых людей мне видеть не приходилось. Отец не был толстым человеком, но его брюки и рубашка висели на Баратове, как на детской вешалке.
Когда плов был готов, отец попросил накрыть ему и новому гостю отдельно, в уголке двора. Я не слышал, о чем они беседовали, но было видно, что о чем-то важном и тяжелом. Большей частью говорил Баратов. В первый раз я увидел, как по лицу отца текли слезы, которые он не замечал. Проговорили они до поздней ночи, а утром отец объявил всем, что Вахоб будет жить у нас, и выделил для него диван в своем кабинете.
Мы сдружились с ним с первого дня. При всей своей некрасивости и какой-то загнанности, Баратов, при ближайшем знакомстве, оказался хорошим человеком, во всяком случае, для меня. С домработницей Ксеней у него сразу сложились неприязненные отношения. Ксеня ворчала, что не надо было этого бродяжку брать к нам домой, доказывая маме, что местом на диване не обойдется и что к другим ртам прибавится и этот, обезображенный шрамом. Отец рано уходил на работу, читать свои лекции и проводить семинары по философии. Мама и сестры почти не общались с Баратовым. А Ксеня стала какой-то важной. Потому, наверное, что до появления Баратова она чувствовала себя на низшей ступеньке нашего семейного сообщества, но теперь появился этот маленький, несчастный человек и она, естественно, поднялась. Хотя бы в своих глазах.
А со мной было проще. Уже на следующее утро дядя Вахоб починил мой старый велосипед, который я сломал еще в мае, и все лето пришлось обходиться без него. На мне висела обязанность «делать базар» и Баратов сам вызвался помочь мне. Мы ходили по рядам Алайского базара, и я заметил, как Баратов принюхивается к фруктам, зелени, получая огромное удовольствие. Он азартно торговался, хохотал, отпускал разные шуточки в сторону торговцев, но никто на него не обижался. Потом мы разбирали мои новые учебники, и я с удивлением понял, что многие стихи он знает наизусть. «И перед новою столицей померкла старая Москва, как перед юною царицей порфироносная вдова!» А его познания в истории и географии превосходили то, что я потом слышал на уроках в школе. Он увлеченно рассказывал мне об удивительных странах, обычаях народов. Именно благодаря дяде Вахобу, я стал читать Жюля Верна и романы Дюма. На второй день нашего знакомства он смог за два часа пересказать мне всего «Графа Монте-Кристо». Обычно мы уединялись где-нибудь во дворе или в отцовском кабинете, потому что, Баратов хорошо видел неприятие со стороны домашних и старался быть как можно более незаметным. Он никогда не рассказывал мне о своей прошлой жизни. Только потом я узнал его историю.
***
В десять лет Вахоб Баратов из Гиждувана остался сиротой и попал в город Каган, что возле Бухары. Там его приютили, устроили в школу. В железнодорожном поселке жили в основном приезжие — путейцы, и маленький Вахоб вскоре смог сносно говорить на русском. Там же его приняли в пионеры, и Вахоб ходил с отрядом, играя на барабане. Многим тогда это не нравилось, и в него кидали камнями, плевались в его сторону и обзывали обидными прозвищами. После школы Баратов поступил в Самаркандский педагогический институт. В год смерти Маяковского он перевел его стихи на узбекский язык. На различных собраниях, конференциях он громко и выразительно читал стихи на обоих языках. Это не могло остаться незамеченным и через год Вахоба Баратова перевели сразу на третий курс факультета журналистики Ленинградского университета. После учебы он вернулся, работал в ташкентских газетах, писал статьи и фельетоны. «Баловался», как он сам говорил, стихами. Написал одноактную пьесу, но в театре ее поставить не успели. В августе тридцать седьмого года его арестовали по известной статье. Он сидел в Сибири и валил там лес. Во время войны воевал в штрафных батальонах. А после войны снова попал в Воркутинские лагеря, на угольные шахты. Отец рассказывал мне, как Баратова взяли в лагерный лазарет фельдшером. При ЛГУ были краткосрочные медицинские курсы. И когда об этом стало известно начальству, Баратова вызвали в «контору», потом отвели в баню, дали новую одежду и халат с колпаком. И какой-то звероподобный охранник, увидев его, воскликнул: «Глянь-ка! На человека, падла, похож! А я-то думал, что это — обезьяна!» И все вокруг расхохотались до слез.
***
У Баратова был потертый портфель. Ручка давно отвалилась, и он носил его под мышкой.
Все свое свободное время он ходил с этим портфелем по разным инстанциям, исполкомам, адвокатурам, собесам. Однажды вечером он пришел измотанный и злой. Родителей дома не было, ушли в гости. Ксеня снимала с веревок белье.
— Когда же кончится эта бюрократия? — ковыряясь в своем портфеле, произнес Баратов.
— Правильно! — уверенно сказала Ксеня, складывая белье в таз. — Товарища Сталина на них, подлецов, нет!
Она приехала в Ташкент из-под Оренбурга, и мама нашла ее голодную и несчастную в рыбном ряду Алайского базара. У Ксени до войны раскулачили семью, а потом расстреляли отца и двух братьев.
— Ну и дура же, ты, Ксеня! Темный человек!
— Это я темный человек? — Ксеня подбоченилась полными руками в широкие бедра. У нее было до болезненности белое лицо с широкими скулами. — Вы лучше на себя посмотрите! Как негр! — и, пользуясь тем, что отца рядом не было, перекрестилась.
Баратов вздохнул и ничего не ответил. Только опустил свое смуглое лицо, перелистывая бумажки в портфеле.
Ксеня поняла, что переборщила и, отведя глаза, сказала:
— Идите, руки помойте… Там, на столе макароны… Поешьте…
Вахоб-ака молча сел за стол. Как всегда, он до блеска вылизал тарелку, собрал с клеенки все крошки и положил их в рот. Потом ушел к себе в кабинет.
Он что-то писал по ночам. Но большую часть написанного, рвал, и бросал в корзину. Потом выходил на улицу и, сцепивши руки за спиной, ходил взад-вперед, что-то бормотал и возвращался в кабинет.
— Писака! — недовольно ворчала Ксеня, убираясь наутро в кабинете. — Только чернила да лектричество зазря тратит!
Однажды мы шли с ним с базара, нагруженные тяжелыми сумками. В тот день в доме ждали гостей. Баратов остановился передохнуть, спросил вдруг:
— Ты когда-нибудь бывал в Ясной Поляне?
— Нет, — ответил я.
-Это усадьба Льва Толстого,.. — вздохнул он. — Я студентом туда на экскурсию ездил. В тридцать первом году… А в Москве был?
— Был…
— В Хамовники, в музей ходил?
— Нет…
— Эх, ты! — сочувственно произнес Баратов. — Там тоже музей Толстого! Великий человек! Видел бы ты, какой у него стол!
— Какой? —
-Потрясающий стол! До дому дойдем, я тебе его нарисую.
Пока Ксеня разбирала продукты, Баратов чернильным карандашом рисовал мне стол Льва Толстого.
— Посмотри, по краям этого стола вот такие маленькие палочки, называются — балясины. Как бы, ограничение, понимаешь? Это он сам придумал. Очень удобно, листы не падают, есть много места для черновиков, — он вздохнул, — Когда-нибудь и я обзаведусь таким столом… И напишу. Большую книгу напишу! — Баратов словно забыл про меня, глаза его горели, и он смотрел куда-то в небо. — Мой замысел требует именно такого стола… У меня все в голове! Я ничего не забыл! Ух, какая это будет книга!
Ксеня, слышавшая разговор, взглянула через плечо на рисунок.
— Ишь, стола ему не хватает, — хмыкнув, сказала она. — А промежду прочим, Вождь мирового пролетариата свои книжки на пеньке писал, в шалаше! Сама в кино видела!
— Да при чем здесь Ленин? — в первый раз закричал Баратов и скомкал рисунок. — И вообще, не вмешивайся в наши разговоры!
— Ну, конечно, я человек темный! — язвительно произнесла Ксеня, перекладывая картошку в корзину. — Куда уж нам до вас! Хоть бы рубль в дом принес… Захребетник!
Баратов вдруг схватил со стола блюдо с яблоками и грохнул его об цементный пол.
— Ты — чокнутый! — закричала в ответ Ксеня. — Нашел моду чужую посуду бить!
Ксеня пожаловалась родителям, даже всплакнула.
— Сумасшедший он, разве не видите?
Но, несмотря на это, Баратов прожил в нашем доме еще почти год.
(1 оценок, среднее: 3,00 из 5)
Загрузка...