Владимир Лидский

Отрывок из рассказа “Мёртвые ничего не знают”

…разглядывая Хлыста, она видела полоску света на шее Хлыста, то был свет луны, проникавший сквозь щель в стенке пакгауза, и она подумала: точно по линии! — Хлыст лежал навзничь и мирно храпел, никого не боясь; она ухмыльнулась, снимая с пояса финку, первый её боевой трофей, доставшийся ей после убийства Штыря, — настоящий зоновский нож с наборной ручкой и латунной гардой, нож, знавший многое, многих, нож, сидевший в кишках ментов, вертухаев, сук и лагерных стукачей: примерившись, она нанесла резкий удар с движением вправо и отворила горло Хлыста, — кровь брызнула ей в лицо, ослепив, и с утробным бульканьем сошла вниз: Хлыст судорожно вздохнул и — замер…  она предвкушала этот момент, потому что он нравился ей своей предсказуемостью, своим заранее определённым итогом, и она уж загодя мечтала о нём: то было предчувствие власти и сама власть, сходящая с такой же неотвратимостью, с какой сходит на всякого человека смерть, её потому и прозвали потом — Машка-смерть, несмотря на её красоту, нежный образ и почти подростковую свежесть; статью она уродилась в мать, полячку из Кракова, а отец её был коренной, лидский литвин, и общее католичество дало им возможность без препон сочетаться браком, когда отец пришёл после ранения на фронте в Лиду и более не рыпался, решив уж осесть в своём дому по самую смерть, тем более что дом у него стоял добротный да ещё и земличка была под бульбу с цибулей; Машка родилась в девятнадцатом, в уже польской Лиде и родным языком её стал польский; мать любила её и берегла, отец, против того, был суров и жесток с дочкой, наказывал за всякую мелочь, вот она и искала мужской любви в стороне, пятнадцати лет став женщиной, а потом — любовницей пана Перельштейна, богатого лидского золотых дел мастера, — пан Мендель любил её, баловал, но скрывал от мира, ибо синагога не любит же иных вольностей, кроме вольностей жертвоприношений, но Машка недолго была в его руках, ей хотелось ещё в другие руки, и пошла она по рукам: в рабочих была, в торговых была, в солдатских была, в руках известного бандита Витольдика, и даже владелец пивоваренного завода Мейлах Пупко, примерный семьянин и солидный домоправитель, не устоял пред её красой; отец колотил Машку, но сучью суть выбить из неё не мог, она же отца ненавидела и всё искала способ сквитаться, но докука любви мешала, сбирая силы, и едва-едва одолела Машка гимназию, ибо нет учёбы, коли в голове амуры; батюшка увещевал её, сулил наказание от чёрта, блазнил презентами, коли отойдёт от любви, — ничто не помогало, и тогда он сказал: дом, как помру, отойдёт уж младшей, а тебе, курва, на роду писано таскаться по чужим постелям, так в них же и подохнешь! проклял её, как траченую вещь, а она и вправду не была цела: два раза уже хлестала ведьмины отвары, сготовленные столетней Свидарихой, жившей за Каменкой на границе с пущей, — сваренную с болотной мятой пижму, которая крутила душу, — Свидариху обходили стороной; то были почти мощи, обтянутые кожей и, если она являлась в базарный день на торг, всё торжище начинало трепетать и в ужасе молиться своим святым до тех пор, пока ведьма не купит себе чего и не уберётся; Машка, впрочем, не боялась ведьмы, придёт по надобе своей, а старуха знает: даст горького отвару да скажет испить, Машке мало отвару, просит заклясть, ведьма её разденет да бузинными ветками отхлещет, — так Машка куражилась, отводя беду, а может, и наоборот — кликая её, вот раз Свидариха дала ей опять пижмы с мятой, добавив в зелье белладонны и конопляного листа, да говорит: деточка, усни! Машка и уснула, проспав трое суток кряду, а проснувшись, пошла домой, — в дому сидел отец, потел перед самоваром, мать полола огород, а Иванка, сестра, была в гимназии; отец глянул на Машку и говорит: пришла, сучка! а Машка ему: не про вас я, папаша, пришла, пени ваши, научения и морали терпеть не стану, а лучше пригласите к чаю! нет, сучка, говорит отец, послушаешь ещё меня! — стал перед нею на колени, обнял руками и ткнулся потным лицом в дочернее лоно; Машка вздрогнула, а отец полной грудью вдохнул дочь и сказал: чую, сучка, тебя, чую волю твою… Машка обмерла и положила ладони на главу отца…отец прижался теснее, закрыл глаза, и тут хлынула из Машки чёрная кровь — в лицо отцу, Машка вскрикнула в ужасе, забилась и… проснулась! тихо, тихо, деточка, сказала Свидариха, положив руку на её липкий лоб, — из чего хлопочешь? — Машка встала и пошла домой, а там — отец, — чай из самовара пьёт, глянул на неё и говорит: пришла, сучка! взял ремень и ну охаживать дочуру, — для чего шалишь? — Машка выла под ремнём, скользила, выскальзывала и, оскальзываясь на крови, крутилась, выпрастывалась из его руки, но отец, ловкач, проныра, хват ловил, настигая, и бил, стараясь угодить в лицо, вот Машка и попалась: отец махнул ремнём и попал пряжкой доче в лоб, Машка взвыла и… проснулась, в другой раз очнувшись под ладонью ведьмы; ведьма смотрела на неё и бормотала: тихо, тихо, деточка, не ровён час помрёшь, ты, мол, досаду свою с кручиной прибери да ступай домой; Машка встала и пошла домой, а там — отец, как и в прежнем мороке чаи гоняет, потный, в распахнутой рубашке, — волосы на груди слипшиеся, на лбу слипшиеся, глаза мутные и — весь надувшийся, как бычий пузырь, и, набычившись, разъярённым быком глядит на дочь: пришла, сучка! так будешь нынче наказана за бл…ство, — распустил ремень, — Машка думала — сейчас получит ремнём, а отец — нет, распустил ремень, скинул холщовые штаны да Машку за волосы прибрал: всё, говорит, попалась, будешь теперь делать с отцом что с паном ювелиром делала, уж я знаю что! и принудил её ко всем мерзостям, которые за ней прежде доблестями слыли… так Машка папашину науку копила, копила да и сдала его в сороковом Советам, — землевладелец, дескать, делец польской буржуазии и эксплуататор народа, — вот папашу и отправили за осадниками и чиновниками учреждений прямиком в Сибирь, где он и сгинул бесследно через пару лет, а Машка, папашину духовную грамотку почистив, наследовала дом и оставила с носом законную наследницу, младшую сестру; мать Машка схоронила по арест отца, через недели две от дня ареста, а сестру послала в Минск учёбы ради, сама же год спустя вышла замуж за чужого солдата, воевавшего некогда в Тифозном дивизионе под началом Ивана Почухаева, — солдат, носивший римское имя Альвиан, был уже в летах, имел раны и роковое увечье головы, пробитой двадцать лет назад у местечка Ко́зел дерзкой шашкой какого-то поляка; явился Альвиан из Кобрина, где делал неизвестную работу при Четвёртой армии, —  прижившись в Лиде, стал агитатором на выборах в местные Советы, работал в Слониме, Волковыске, Сморгони, а потом и сам ненавязчиво втёрся в Лидский городской совет, — человеком Альвиан был бодрым, сотрудничал с милицией, прокуратурой, с местным секретным учреждением и скоро стал в Лиде такой заметной фигурой, какой, очевидно, не следовало быть, если иметь ввиду опасность яркого существования в те годы вообще, — зная языки, везде чувствовал он себя рыбою в воде и кормился с языков, — его голова вмещала русский, белорусский, польский и — немецкий, взятый им на Западном фронте в пятнадцатом году; Машку он любил, баловал, тетёшкал, — она была манкая, соблазнительная и такая самка-самка, — глядя на неё порой, Альвиан сжимался, как зверь, готовый налететь на жертву, сбирался в комок, чтоб атаковать, но вдруг понимал, что боя не надо, ему и без боя дадут всё, что ни попросит, и тогда он брал Машку по праву господина, властителя и повелителя: если она была ему нужна, он подходил, брал её за горло и ставил на колени, — полного подчинения хотел он, и только такой человек мог держать Машку в руках, — он и держал, и был затейник: когда любовь казалась ему монотонной, пресной, без искры, доставал припрятанный после польской войны револьвер и приставлял к виску жены, — Машка заводилась и вела себя как течная сука, но он хотел детей, а детей её ещё в прошлой жизни извела Свидариха, и Машка не могла зачать; вот Альвиан ей пенял: трогаю тебя — живая, но мёртвая! тёплая, но холодная! нежная, но грубая… как труп! ни жива  ни мертва, ни то ни сё, ни шатко ни валко, видимо-невидимо, долго ли коротко ли… нежить! можешь мне родить детей? — нет, шептала Машка и, проводив мужа на работу, бежала к Свидарихе: хочу детей, верни детей!

(Пока оценок нет)

Загрузка…