Анна Шнейдер

Страна : Россия

Я закончила филологический факультет и магистратуру, стихи и прозу начала писать еще в детстве. Люблю литературу и кино, сейчас разрабатываю литературный онлайн-курс.


Country : Russia

I graduated from the faculty of philology and magistracy, I began writing poetry and prose in my childhood. I love literature and cinema, now I am developing a literary online course.


Отрывок из биографии “Точка силы”

…Я родилась семимесячной и слабой, с желтыми волосами на лице и теле. Маленький уродец с нераскрывшимися легкими, который протаранил головой все швы, наложенные его маме. Швы, которые просто не успели снять.

   Врачи редко обладают нужной деликатностью, а может, она просто черствеет с годами практики, разрастаясь словно плесень в хлебных крошках, поэтому тогда все было просто и маме сообщили, что я не выживу, а она может перевязывать грудь. Но незапланированное волшебство продолжалось, начихав на «реальность» и все ее уставы и каноны вместе взятые, – если  они, конечно, у нее есть.

Я с самого начала была твердым орешком, правда, врачи еще об этом не знали, но на их мнение мне всегда было плевать. Я выжила, проведя некоторое время в инкубаторе для ослабленных новорожденных. Легкие раскрылись, я дышала нормально, вот только уколы, которые ставили в голову, пришлись мне не по нраву, а потому я орала на всю больницу почти так же успешно, как сигнал “Внимание всем!” при пожаре , ничуть не стесняя себя ни в выражениях, ни в громкости.

Прошло какое-то время, даже врачам стало очевидно, что в мои планы, вопреки их прогнозам, входит не смерть, а жизнь. Но они попытались снова: сообщили родителям, что даже несмотря на то, что я выжила, в будущем меня не ждет ничего. Ничего кроме существования умственно отсталого ребенка, который никогда не будет ходить, а потому зачем им портить себе жизнь и забирать такую, как я, домой? Они могут оставить уродца в роддоме, к тому же, “таких” как я, по их заверениям, часто забирают в приемные семьи.

Врачи не высказывали никакого беспокойства по поводу моего здоровья, но…мама заметила, что я не могу нормально ползать.Тревога вернулась. Начались хождения по врачам, в процессе которых мне поставили диагноз – «ДЦП. Детский церебральный паралич. Диплегия нижних конечностей». Врачи, которые осматривали меня раньше и убеждали родителей в том, что для беспокойства нет никаких причин,  теперь разводили руками и осматривали снова и снова, спрашивая: «Где вы раньше были?».

И правда, где мы раньше были? Мы были дома, в семье. Мама, папа, сестра,  брат, бабушка.

И я.

А теперь детство закончилось. Мы все столкнулись с тем, что называют «реальностью». И никто из нас не был к ней готов. Повлиял ли мой диагноз на всю нашу семью? Да. Жалею ли я об этом? Нет. Я не просто жалею. Это стыд. Глубокий, затаенный, медленный как яд, который вливают  по капле в открытую рану. Я вполне осознаю, что мой диагноз стал затаенной причиной разлома. Точкой отсчета. Из многодетной семьи мы в одночасье стали семьей с ребенком-инвалидом. И этим инвалидом была я.

Что чувствовали тогда мои родители? Что они чувствовали на протяжении всех тех долгих лет, когда лечили меня? Что чувствуют сейчас? Не знаю.

Факты говорят сами: меня снова не бросили. Не бросили и решили лечить, сделать все необходимое для того, чтобы моя жизнь была наполнена не болью, а возможностями. И они это сделали — в рамках человеческой реальности и далеко за ее пределами для того, чтобы я не просто была, существовала или жила, но стала такой, какая я есть сейчас.

…Помощь часто приходит оттуда, где ее, казалось бы, быть не может. Мои родители были в отчаянии. Да, они решили дать мне максимально полноценную жизнь, но кто, кроме них самих, знал об этом решении? Интернета, с помощью которого сейчас можно найти любую информацию, тогда  не существовало, как и вытертых из реальности инвалидов. Но реальность, которую так старательно пытались причесать, была совсем иной: инвалиды были, и они остро нуждались в помощи. В той помощи, которую официальная медицина, уже списавшая тебя несколько раз подряд, дать не могла и не хотела.

Никакой полноценной информации о ДЦП не было, извечные вопросы «кто виноват?»  и «что делать?» в моем случае вышли далеко за рамки художественной литературы, став самыми насущными, на которые взрослые не могли найти ответ.

К чести моих родителей, замечу, что их мало интересовал первый вопрос, гораздо сильнее тревожил второй, и тем сильнее, чем быстрее убегало время. Потому что это был вопрос, решение которого требовало скорости, счет шел на секунды. Буквально.

Бам!

Да, ДЦП — это не смертельное заболевание, оно даже может выглядеть довольно статичным. Но это только на первый взгляд, потому что любой хороший врач скажет, что чем раньше начать решение той или иной задачи, тем выше шансы на успех.

Детский церебральный паралич (ДЦП) – не прогрессирующее поражение центральной нервной системы. Это если быть предельно краткой.

Врачи, нацарапавшие на моей карточке в поликлинике “инвалид детства”, успокоились. А в моей жизни и жизни моих родителей начался новый, долгий этап. И никто из нас не знал, каким он будет, когда он закончится и будет ли достигнута главная цель – смогу  ли я когда-нибудь ходить самостоятельно?

Гарантий не было никаких.  Было только дичайшее отчаяние и желание дать мне полноценную жизнь. Понимала ли я тогда, что происходит?

Чем старше я становлюсь, тем чаще думаю, что – да. И мне все больше кажется, что каждый «неполноценный» ребенок, претерпевающий свои муки и свою боль, знает, что он – другой  знает, что в обыденности про него скажут «с ним что-то не так». Душа ребенка знает это. А потому такие дети – терпеливые, сильные, смелые, спокойные. Те, выдержке и силе которых часто удивляются взрослые. Те, кому больнее остальных в тысячи раз. От всего. От того, что они действительно никогда не смогут сделать: покататься на велике, спуститься по ступенькам, перепрыгнуть через лужу, и «никогда» здесь – не просто слово, но своеобразный синоним вечности.

Дети знают, что они другие. Я это знала. А еще я знала, что просто нужно терпеть. Просто надо. Даже тогда, когда это выше всяких сил и человеческих, детских, девичьих пределов. Зачем? Затем, что в твоем обостренном от боли сердце всегда живет надежда на счастье. И именно она – сильнее всего, через что ты проходишь, сильнее всего, что ты выносишь. И если не сегодня, то наверняка завтра счастье придет в твою жизнь, ведь темнота – это просто свет, который пока выключили. Она не может длиться долго, даже если очень этого хочет.

Начались хождения и поездки по тем врачам, которые были за рамками официальности, которые могли помочь. Оставалось решить один маленький вопрос: где их искать?

Те, кто постарше, помнят Алана Чумака. Маг, волшебник, целитель? Забавно, как его бессилие и совет уповать на бога, данный моей маме на одном из сеансов, бывших в огромном зале, обернулись первой возможностью, значение которой я вряд ли могу переоценить.

Мама спросила, может ли он мне помочь? Он посоветовал надеяться на бога. Который, к счастью, намного великодушнее, а потому маме даже обращаться к нему не пришлось: я думаю, он с самого начала все знал и видел. Чем бог хуже нас? У него тоже бывают свои планы.

Мама расплакалась.

И вот, по десяткам человеческих рук, от того, кто так и остался для нас неизвестным, маме передали записку с контактами врача, который лечил таких, как я.

Я благодарю тебя, дорогой человек, передавший ту записку моей маме. Ты сделал маленькое великое дело.  Если бы не твоя записка, кто знает, как бы все могло сложиться?

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (4 оценок, среднее: 4,00 из 5)

Загрузка...