Александр Андреев

Отрывок из эссе “Савл из Тарса”

Чтобы исследовать и оценить содеянное апостолом Павлом для человечества, нужно написать не одну толстую книгу и, наверное, прожить не одну долгую жизнь. Цель данного эссе – лишь попытаться угадать, ухватить суть той невероятной перемены, что претерпел однажды его дух. Это – попытка разглядеть и понять: что обратило его из гонителя христиан в величайшего их пастыря? Что скрывается под евангельским рассказом о происшествии с юношей Савлом на его пути из Иерусалима в Дамаск (Деяния, гл.9)? И, наконец: чем так важно, так дорого нам это происшествие по сей день?

I.

Нужны чьи-то сверхусилия для рождения или возрождения культуры. Для ее роста нужны усилия и сверхусилия многих, нужны пламенные духовные революции, свершаемые в сердцах многих. Но прежде пламя непременно должно разгореться в одном сердце, избранном для разбрасывания искр. Что или кто поощряет избранного? Что или кто понуждает его бросать все свои силы на посев и взращивание плодов, вкушение которых способно менять поведенческие стереотипы и, в конечном счете, определять жизнь народов? Есть только один поощритель таких усилий: неколебимая вера в Высшее Начало. Что это значит? Это значит, что вы уверены: над низшей, животной природой человека возвышается Нечто, способное управлять им вопреки этой природе. Это Нечто не обязано пребывать ни на Олимпе, ни на умозрительном облаке, ни в горящем терновом кусте. Не обязано оно пребывать и в человеке, но человек обязан стяжать его в своем сознании, если хочет вырваться из низшей природы. А он хочет! Он хочет, даже если не понимает! Культуре в человеке вечно противостоит антикультура, как Богу Дьявол. Природа цепкими когтями придавливает человека к земле, а он, полубессознательно тоскуя по птичьему полету, увы, слишком склонен глушить свою тоску, чем придется. Так было всегда, но, по счастью, находились герои, жертвующие всем ради того, чтобы изменить соотношение сил в этом противоборстве ко благу человека. И на какое-то время это им удавалось.

Культура есть система культов, но поскольку она – нечто посеянное, выращенное и растущее, то, наверное, уместнее определить ее как живое древо культов. Всякий же культ непременно содержит в себе религиозный элемент, и потому религиозное сознание есть непременная и важнейшая составляющая всякой культуры, даже культуры атеистического СССР, ибо вера в спасительную нравственную силу рабочего класса – ни что иное, как религия. Но увы, религии не могут существовать без догматов, а потому имеют свойство обращаться в мертвые доктрины, и в этом таится угроза культуре. Новая вера при своем рождении и расцвете несет мощный, бомбоподобный нравственный заряд, живительный для культуры, как гроза после засухи. Но с течением веков религиозные формы распространения этого заряда догматически костенеют до такой степени, что религиозная этика превращается в лицемерную маску и оборачивается, в конечном счете, антиэтикой, порождая религиозную антикультуру – аутодафе, джихад, концлагеря и прочее тому подобное. Без живого нравственного чувства нет и не может быть никакой культуры. Она начинается там и только там, где человек поступается чем-либо ради другого или других и счастлив этим.

Откуда же приходит тот нравственный заряд? Откуда вообще берется нравственное чувство? Откуда, наконец, «в мире завелась совесть», как острит шекспировский Розенкранц? Где почерпнуть то необъяснимое сокровище, без которого нет культуры? Вряд ли удалось бы ответить на этот вопрос научно, но всякий, кто не окончательно увяз в самообмане, в минуты честности с самим собой знает ответ. Точнее – частицу ответа, но ее достаточно для культуры. Вероятный ответ: нравственное сокровище заложено, или, лучше сказать, запрятано в сознании человека как вида. Кем? Скорее всего, это – не нашего ума дело. Зачем? Похоже – за тем, чтобы мы не погибли. И похоже, нам стоит знать или хотя бы верить, что мы владеем этим сокровищем, точнее можем овладеть им, а значит, шанс на возрождение у нас всегда есть.

II.

Античная Эллада дала человечеству беспримерно мощный импульс раскрытия нравственного чувства посредством переживания красоты. Все боги мира – будь они иконописными, изваянными или чисто умозрительными – так или иначе регулируют этическое сознание своих почитателей. Изваяния же греческих богов столь невыразимо прекрасны, что можно догадываться, сколь гармонично в религиозном сознании древнего эллина этическое срослось с эстетическим. Да и уместно ли тут само слово «срослось»? Не кроется ли в единстве красоты и добра изначальная, космическая истина, утерянная с гибелью эллинской цивилизации? Похоже, что да! Живое древо культов, как всякое живое древо, носит на себе листья и ветви как здоровые, так и больные, как добрые, так и дурные, как цветущие, так и сохнущие. Похоже все-таки, что истинный, то есть здоровый культ – тот, что цветет добром и красотой. И очень уж похоже, что если прекрасное и благое отделены друг от друга или даже противоречат друг другу, то случается это там и тогда, где и когда в сознание вмешивается низшая, животная природа.

Оговоримся: низшую природу человека отождествлять полностью с природой животной было бы несправедливо по отношению к животным, порой демонстрирующим высочайшую нравственность. Животным не свойственны ни властолюбие, ни алчность: эти качества – исключительные «преимущества» говорящего животного по имени «человек». Конечно же, насколько мы можем судить, у животных не развито эстетическое чувство и отсутствует этика, но, если взглянуть на человеческий род, мы увидим тут в этом отношении различия столь разительные – как индивидуальные, так и исторические – что гордиться нам как виду особенно нечем. И уж если за высшую точку культурного отсчета мы берем античность – а иного выбора у нас нет – то на сегодняшний день мы смело можем считать себя варварами. Мобильные телефоны, самолеты и прочие удобства есть сфера цивилизации, а не культуры. Наша культура есть наши чувства, представления, мысли о добре и красоте и, разумеется, действия, ими вызванные, ну и, конечно же, предметы, ситуации, обычаи и, наконец, культы, такими действиями созданные. Почему мы – варвары? Да потому, что для нас благое и прекрасное – разные вещи. Варвар видит прекрасное как объект чувственного наслаждения, а благо – как выгоду. Для античного же сознания, во всяком случае в пору его цветения, между красотой и добром, похоже, вовсе нет разницы.

Ваятели и живописцы, архитекторы и музыканты, математики и философы, некогда сотворившие беспрецедентную культуру, которую мы теперь условно зовем древнегреческой, или греко-римской, или попросту античной – вряд ли поголовно были святыми. Но созерцание сохранившихся образцов их искусства неизбежно вызывает чувство благоговения, неотличимого по своей природе от переживания благород­ного поступка. Само эстетическое чувство отказывается интерпретировать как-то иначе сотворение Афродиты Милосской или Дорифора-Копьеносца. Эстетическое чувство нашептывает нам, что подобный творческий акт есть явление нравственной чистоты и силы. Каким же было общество, рождавшее подобные творения тысячами? Что за нравственный стержень таило в себе это общество под покровом просвещенной изысканности? У нас, разумеется, нет шансов представить это ясно, да, если б такие шансы вдруг и явились, возникает опасение: а располагаем ли мы верной шкалой нравственных критериев, пригодной для оценки? Забавно, но мы, потомки варваров, разучившиеся переживать добро как красоту, по сей день именуем поступки красивыми и некрасивыми. Как ни странно, мы, хотя бы по отношению к себе, предпочитаем красивые и сокрушаемся, что мало их наблюдаем. Мы оглядываемся сквозь туман веков на неумирающий призрак классической Греции, пытаясь разгадать то загадочное состояние социума, с которым связываем туманное понятие «культура», ибо для европейца никакой позитивной культуры, кроме эллинской, собственно, и нет, если вглядеться.

Древняя Эллада канула в Лету слишком уже давно, однако мир людей жив, и приходится предположить, что жива и некая нравственная константа, некая неизменная величина, не видимая этому миру, но не позволяющая ему пасть окончательно. Жива тайная сила, рождающая титанов, что в головокружительном парении своего духа подхватывают на лету падающий в пропасть нежный цветок культуры, возносят его к краю бездны ценой своей жизни и кладут к ногам человечества, как кладут к чужому порогу осиротелое дитя – авось приютят и выкормят. Один из таких титанов – Савл из Тарса Киликийского – тот, что, нарекшись Павлом, становится впоследствии христианским «апостолом язычников». Он приходит в мир, когда римское общество, достигнув пика своего имперского могущества, стремительно катится в нравственную пропасть. Все более жестокая и неправедная власть и все более развращенная роскошью элита слишком очевидно и неизбежно теряют роль хранителей духовных ценностей. Несравненному цветку культуры, кажется, нет спасения на ядовитой почве тотальной праздности и порочности, граничащей с безумием. После полного крушения античной цивилизации пройдет еще очень много времени, прежде чем явятся на свет новые титаны, извлекут Цветок из-под пыли веков, и станет ясно, что он не истлел, но жив, сохраненный неведомой силой. Такая сила должна была родиться в нужный момент, чтобы спасти бесценные сокровища духа, вышедшие из чрева древней средиземноморской цивилизации. Что же это за сила?

Ответ лишь один: никакая иная, но единственная на тот момент спасительная сила – та самая, что пришла из галилейской деревушки Назарет, прошила молнией сердце Савла из Тарса и уже оттуда, как из прорванной плотины, хлынула в миллионы сердец, обитавшие в пределах римских. Это – та самая сила, что, в конечном счете, и уничтожила дряхлую плоть прокаженного древнего мира, но она же и сберегла его вечно юную душу, без которой нам не жить. Вряд ли Савл, даже и назвавшись Павлом, когда-либо думал о себе как о спасителе культуры. Вряд ли вообще такое может помыслить о себе человек, даже очень амбициозный. Боюсь, вопрос такого масштаба не решается в чьей-то голове, это скорей – глобальный импульс коллективного сознания, исходящий, вероятно, из коллективного же инстинкта самосохранения и бьющий электрошоком в сердце избранного. Можно выразиться проще: Бог не хочет нашей погибели. Почему ж такое? Трудно сказать, но ответ, очевидно, лежит за пределами человеческого разума, и уж, конечно – за пределами этого эссе.

(Пока оценок нет)

Загрузка…