Сергей Листвин

Страна: Литва

Сергей Листвин — автор, смешивающий чуть ностальгическую, живописно-фотографичную прозу впечатлений и состояний с сюжетной динамикой авантюрного романа.

Лауреат международного литературного конкурса «Кубок Брэдбери» с рассказом  «Нимфа западного ветра», написанным в жанре магического реализма о писателе, встречающем девушку, будто бы сошедшую со страниц его черновиков и странным, а иногда зловещим образом влияющую на жизнь небольшого города.

Финалист международного литературного конкурса  «Открытая Евразия 2021» с романом  «Цветное лето, чёрно-белая зима» о семнадцатилетнем ленинградском фотографе и его возлюбленной, начинающей певице из Риги. На пересечении двух враждующих миров: советской школы и ленинградского андеграунда, на сломе эпох, в год падения Берлинской стены они ищут путь к свободе и друг ко другу.

 

Country : Lithuania

Sergei Listvin is a laureate of an international literary contest Bradbury Cup, a finalist of an international literary contest Open Eurasia 2021, a writer that mixes slightly nostalgic impressionist style prose with dynamics of classic adventure novels.

Отрывок из современной прозы “Все цветы“   

Когда меня спрашивают, что эта за история с обнажённой на фотографии, о которой все говорят, но никто не видел, я перевожу разговор на другую тему. Если продолжают интересоваться, вежливо улыбаюсь и молчу. Особенно всех бесит, что улыбаюсь. А я не знаю, что сказать. Не рассказывать же каждому встречному, что жара в то лето была адская, что вода в Чистом озере прозрачная, а ветер на берегу шумит верхушками сосен, что две красивые художницы на одно садоводство — это непоправимо много.

Тем более я так до конца и не понял, о чём эта история — о дурацкой японской легенде, неистребимом желании сходить налево или о разногласиях во взглядах на жизнь и искусство. Понимайте как хотите. А я буду просто вспоминать.

Я закончил четвёртый курс журфака и приехал к отцу на дачу, потому что стало совершенно невмоготу среди выхлопных газов и плавящегося асфальта.

— Озеро, лес и довольно интересные соседи, — сказал папа, встретив меня с поезда.

— То, что доктор прописал, — ответил я, — но соседей скормим собакам, и тогда будет совсем хорошо.

И завалился спать на двенадцать часов.

Следующие пару дней я привыкал к тишине, запаху хвои и цветов, валялся в гамаке в саду и наслаждался отсутствием собеседников. Отец работал днём в своей мастерской, а к ночи, когда спадала жара, мы забирались в его фотолабораторию и печатали мои снимки. Во время учебного года с плёнки и по полному процессу я делал только выставочные работы, а материал накопился. И когда зачёты и экзамены не висят над головой, самое время разбирать плёнки и вот так, как в детстве, печатать ночами.

На третий день стало невыносимо жарко, и я отправился на озеро. Наплавался до кругов перед глазами, плюхнулся на подстилку, блаженно улыбнулся и почти уснул под пение птиц, когда вдруг услышал:

— Я те точно говорю, это он!

Говорил какой-то парень, а девчонка возражала ему:

— Да ну, откуда он здесь?

Я лениво открыл глаза и увидел Настю с Игорем.

— Опа! — я приподнялся на локте. — Какими судьбами?

Мы когда-то учились вместе в художественной школе, но не общались, так привет-пока. Игорёк, кажется, из семьи дипломатов, «золотая молодёжь», понимаешь. А Настя была самой настоящей оторвой. Её чуть не выперли из школы, за то, что она прошлась голой мимо кабинета директора. Была у этого какая-то серьёзная идеологическая подоплёка, что-то про акционизм и про наготу, изъятую из потребительского контекста. Точно не помню. Был скандал, который потом долго обсуждали. Настя стала звездой школы, куда там Игорьку до такой популярности. После выпуска я их из виду потерял. А вот поди ж ты, опять встретились.

Оказалось, они приехали к тётке Игоря на десять дней.

— Что за непруха! — говорю. — Куда ни плюнь — в художника попадёшь.

— Погоди, — говорит Игорь, — сейчас Вадик с Анечкой придут, вот это будет компания!

Ну и тут, натурально, идут к нам дядька бородатый в гавайке и шортах, похожий на препода на отдыхе, и тёлочка в мини-сарафанчике. Подходят, здороваются, Игорь меня представляет как одноклассника по художке. Они — ах, нам очень приятно пообщаться с творческими людьми, с коллегами.

— Не художник я, — отвечаю. —  Учился, конечно, но не пишу. Фотографирую немного.

И тут понеслось. Вадик, мужик этот, устроился в свободном шезлонге и двинул речь минут на десять, что быть художником — это прежде всего видеть. С помощью чего это видение выражать — дело десятое. И складно так излагает — заслушаешься. Настя с Игорем аж рты пораскрывали. Их всегда пёрло с такого: чтобы борода и про высокое искусство.

Тем временем Анечка, подружка этого бородатого, стала разоблачаться. Сняла свой сарафан и осталась в микроскопическом купальнике, а потом и вовсе потянула завязки — и опа, лифчик в руке остался. Тут Настя меня пнула. Очень я, наверное, вытаращился. А что, Аня разве не для того лифчик сняла, чтобы на её сиськи смотрели? Вот я и смотрю. Без разговоров о высоком.

Ну, отвёл я глаза, стал на Настю поглядывать, на Игоря, на Вадима этого. Лучше бы не глядел. Игорёк периодически вставлял умные реплики, Вадим в ответ разражался очередной речью, а Игорь незаметненько так — зырк на Анину грудь, и опять на бороду Вадима, типа он не при делах. Настя, смотрела на Игоря, и зуб даю, злилась. Она начала источать недовольство, когда Анечка сняла лифчик. Вернее, когда у Игоря искра во взгляде появилась. И очень мне любопытно стало, почему он? Чем он так её зацепил?

Тут Аня подняла глаза и на меня посмотрела с интересом. Красивая она, зашибись. На моделей Боттичелли смахивает, только жёстче, без уязвимости и неспортивной естественности женщин Ренессанса.

Но что же случилось с Настей? Рыжие волосы, веснушки, голубые глаза: чуть раскосые и с чертовщинкой. Ножки, опять же, что надо. Что-то есть в ней сегодня, чего раньше не было. Если долго смотреть на неё, чувство, что тебе по голове дали. Дичь какая-то.

— Я — минималист, — сказал Вадим. — Анечка у нас эклектик.

Очень они любят говорить об искусстве. Хлебом не корми.

А у Насти появился новый шрам на щеке. Или я раньше не замечал?

После купания пошли к Ане.  «На чай», как она сказала. Домик аккуратный, в гостиной — ротанговые диван и кресла, стеклянные столешницы, абажуры из каких-то красных экзотических плодов — приятный такой колониальный стиль, а на кухне стекло и металл, всё предельно функционально. Действительно, Аня — эклектик.

Вадим достал вино и сыр, хороший какой-то сыр с плесенью, не из дешёвых. Про чай не вспомнили.

Расселись, выпили, завели разговор о свободе.

— Никаких ограничений, — говорила Аня, — полная свобода в общественной и личной жизни.

И вот не будь тут Вадима, мне бы точно захотелось проверить, как далеко эта свобода распространяется.

Игорёк согласно кивнул, а Вадим спросил:

— Что такое свобода? Возможность исполнить любое своё желание?

— В том числе, — согласилась Аня.

— Но у меня могут быть желания, противоречащие друг другу. Например, я хочу себя хорошо чувствовать завтра и хочу выпить сейчас три бутылки виски в одно жало.

И Вадим достал из бара вискарь.

— Ты свободен их выпить.

— Но выпивая их, я иду против своего желания хорошо себя чувствовать завтра. Получается, я вынужден их выпить. Желание делает меня своим рабом. Где же тут свобода?

Настя слушала внимательно, кивала и между делом поглаживала Игоря по плечу, искала его взгляд, прикасалась ногой к его ноге. В общем, вела себя совершенно несвойственно для той Насти, что я знал. И довольно быстро выяснилось, что в споре она — на стороне Вадима:

— Я люблю кого-то. Но в какой-то момент мы ссоримся, влечение пропадает, есть злость. И мне встречается человек, который меня сильно привлекает. Это, по-вашему, честно — поддаться этому влечению?

— Да, — ответила Аня.

— Усложним задачу, — Вадим поставил бокал на стол и откинулся на спинку кресла. — Страсть, охлаждение, конфликт — это неизбежные стадии любых отношений. Твоё долговременное желание — проходить их с одним человеком и развиваться или каждый раз начинать заново с кем-то другим?

Игорь, разомлев от вина, слушал разговор, обнимал Настю, но время от времени бросал восхищённые взгляды на Аню. И я его понимал. Анечка переоделась в платье с открытой спиной, с разрезом от бедра, и выглядела очень призывно.

— Вот вы говорите о гедонизме и считаете себя свободными. — Вадим начал горячиться. — Но гедонизм в вашей трактовке — жалкое потакание сиюминутному импульсу. Эпикур, отец гедонизма, говорил, что для достижения наслаждения, желания надо ограничивать. Ненасытное пожирание деликатесов очень быстро надоедает. А после голодания самая простая пища великолепна.

И, кинув в рот кусочек сыра, он запил его тёмно-красным вином.

Аня встала из-за стола, поставила пластинку на вертушку и начала танцевать под тягучий джаз, двигаясь плавно и медленно, как в меду. Если это был аргумент в споре, я им точно проникся. Сиюминутный импульс, как и было сказано.

Когда этот странный перформанс закончился, Вадим продолжил разговор:

— Есть легенда о великом японском садовнике. Его сад был так знаменит, что сам император решил его посетить. Но когда император прибыл, цветы в саду были срезаны. Все, кроме одного. Садовник знал, что в его саду самое красивое, и он срезал остальные цветы, чтобы они не мешали императору созерцать главное.

— Странная история, — ответила Аня. — Я люблю всё многообразие проявлений красоты. Мне кажется, садовник лишил императора большого удовольствия.

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (4 оценок, среднее: 4,50 из 5)

Загрузка…