Геннадий Литвинцев

Отрывок из повести “Шесть дней месяца Авив”

ПРОЛОГ

Весенним днем промеж холмов невдали от Беэр-Шевы, чуть восточнее города, но западнее бедуинского посёлка Тель-Шева, возник кочевой стан – полумесяцем семь одинаковых шатров из бурой овечьей шерсти, а в центре, под голубым стягом, шатер повыше и покрупнее.  

  Кремнистая, ржавая земля вади, в каменной крошке и щебне, цвела в эту пору анемонами, ирисами, дикой горчицей и луком, и от множества лиловых, красных и желтых пятен казалась парчовой ризой, брошенной кем-то сверху. Солнце, не жгучее и доброе из-за войлочной облачности, шло к заходу, отчего отдаленные ковриги гор на востоке нежно порозовели, а в складках холмов залегли синеватые тени. 

Лагерь, казавшийся до того безлюдным, стал оживать. В отверстии одного из шатров показались двое мужчин – один в дорогом спортивном костюме, другой в шортах и майке.  Имена их, если потребуются, назовем в свое время. Тем более, что персонажи эти обычно и сами избегают лишнего внимания и славы, предпочитая оставаться в тени, вне протокола. Повествователю приходится с этим считаться. Так вот, показались герои (герои в литературном, конечно, смысле) и тут же пали в обтянутые парусиной раскладные стулья. Тот, что в шортах, достал сигареты, а «спортивный» поднял баклажку с водой.

– Ты без курева не можешь, а я вот без телефона, – заговорил он напившись. – Тоже наркотик, хоть на минуту, а приложиться надо. И так каждые полчаса. Не знаю, как обойдусь без него пять целых дней. 

– Да ведь и контору без присмотра не бросишь, – молвил курильщик. – Я, скажем, ни разу настолько не пропадал. Кому надо, те, конечно, знают, где я, а все равно искать будут… кому не надо.

– Я, признаться, ради дела поехал. С ними ведь (кивок в сторону соседних шатров) дома так просто не встретишься, чтобы без спешки и по душам. А здесь вроде все свои.

– Избранные.

– Вот-вот! А пять дней можно и потерпеть, это не сорок лет бродить по пустыне.

– Еще и без всякой связи, – засмеялся курильщик. – Я вот перечитывал перед поездкой…

Внезапно он смолк и уставился на дальний справа шатер, в проеме которого, как видение, показалась женщина. Одета она была непритязательно-просто – в холщовые штаны цвета сливок и легкую открытую блузку, однако все остальное – рыжие, распущенные по плечам волосы, голые икры, грация движений – здесь, в пустыне, удивляло и волновало. За нею вышел наружу мужчина. 

– А, Вереин! – негромко сказал один из друзей. – Это не честно – договаривались холостяками, чтоб без обид. А он с гаремом… 

– Боится оставить ее одну. Это, кажется, его новая жена.

– Для чего всякий раз жениться, когда можно просто заплатить за эскорт?

                              ОГНЕННЫЙ АНГЕЛ

Между тем Ефим Вереин с подругой удобно расположились в низких плетеных сиденьях. Тут же из большого срединного шатра вышел и поспешил к ним официант.

– Сока, лимонада, чаю? – спросил он, склоняясь. 

В строгой белой рубашке с бабочкой и черных брюках, официант в пустыне выглядел привидением или, во всяком случае, персонажем из другого жанра. Ефим не сразу и понял, чего от него хотят. Рената, его подруга, нашлась быстрее:

– Мне коктейль, не очень крепкий.

– Пожалуй, и мне, – согласился Ефим. – Крепкое как-то не по погоде. 

Официант сходил в свое убежище и спустя пару минут вернулся с двумя запотевшими бокалами, оснащенными соломинками. 

Тридцатисемилетний Вереин – седеющий блондин среднего роста, с фигурой бывшего спортсмена, давно махнувшего на себя рукой, с неглупым, окаймленным светлой бородкой среднеевропейским лицом – наряжен был в зеленоватый дорожный костюм, дорогой и удобный. 

Его стройная рыжеволосая спутница издали смотрелась совсем юной. Но вблизи, при внимательном взгляде, можно было заметить и скопление мелких морщин у глаз, и бледность, и начинавшую полнеть шею. Впрочем, для чего нам столь внимательно смотреть на нее? Это выпадает из стилистики нашей повести. Проще сказать, что здесь, на безлюдье, девица впечатляла своей красотой. Особенно хороши были ее лучисто-янтарные с золотыми точками глаза. Умные и чувственные, они, подобно лампадам, озаряли ее бледное и худощавое лицо с неяркой природной алостью губ. 

– Не знаю, зачем мы сюда приехали! – сказала она, отпив из бокала. – К чему этот маскарад? И эти все… Они тебе не надоели? В Москве пропустим такой интересный вечер (назвала модного режиссера). Нас приглашали. И еще много чего. А здесь (крутит головой) пустыня, скука… И ради чего? Что за фантазии!

Ее грудной, низкий голос, еще не совсем проснувшийся, дремлющий, в котором и сонная сладость, и зябкость, каприз и детская беззащитная интонация, – действовал на Ефима безоговорочно, лишая его всякой способности возражать и сопротивляться. Он увидел, что Рената может сейчас заплакать. Он ждал этого и очень боялся. Того особенно, что своим хныканьем и капризами она может выставить его в дурацком виде перед партнерами по поездке, каждый из которых был старше, солиднее и влиятельнее его.

Они сидели в пестрой кружевной тени крупных акаций, между каменистой осыпью и цветущим островком маков, пили холодный напиток и старались не смотреть друг на друга. Они жили вместе около года, но Рената уже порывалась уйти от него. И уходила, но всякий раз Вереин разыскивал ее и возвращал к себе обратно. Он был крупно богат, с каждым годом каким-то образом становился еще богаче, а значит, как считалось, еще сильнее и привлекательнее. И при этом у него не было совсем уверенности, что эта сумасбродная женщина, единственная, ни на кого не похожая, его не бросит. Это и удивляло, и бесило, и вязало его. 

Страх и мученье всех богатых людей: они не верят, что их любят или что с ними дружат не из-за денег, что кому-то просто так, без притворства и обмана, нравятся собственно их человеческие качества, например, их глаза, походка, талант, щедрость и простота, юмор и дружелюбие. Они, конечно, ни в грош не ставят отношения с партнерами, всеми этими новыми друзьями и любовницами, появившимися в их орбите в годы прибытка и успеха. Но подозрительность и недоверие вскоре начинают переходить и на старых друзей, на товарищей по «простой жизни», по школе и вузу, на родственников и возлюбленных. Ржа разъедает их душу, говорить просто и искренне, как прежде, становится все труднее. Люди чувствуют это и многие из них сами собой начинают отдаляться от богачей. 

Богатым особенно тяжело с женщинами. С годами в каждой они начинают видеть охотницу за миллионами, подставу, шпионку, в лучшем случае честную проститутку. К тому же Ефиму наотрез не нравились «куклы» и «модели» – конкурсные красотки, глупые и манерные, с нарисованными лицами, с подкачанными губами и ягодицами, форменные идиотки, с металлической прописью в глазах «Все продано!» или «Предложите свою цену». От вида их, от одного лишь их голоса, Ефима начинало подташнивать. Но именно с такими водились его знакомые, такие заполняли салоны и клубы, предлагались конторами по торговле «лохматым золотом». Конечно, секс-продюсеры могли предоставить и «свежую девочку», этакий полевой цветок, из провинциалок. Но вскоре выяснялось, что дикой ее свежестью уже успел надышаться кто-то из твоих знакомых. А за наигранной чистотой и неопытностью выглядывали все те же цап-царапистые коготки. 

Рената пришла в его жизнь необычно – не по заказу, без рекомендации, самовольно. Он сам подцепил ее в клубе, куда и попал-то случайно, по недоразумению. Зашел, присел на свободный стул. Она оказалась напротив, глаза их встретились – и Ефим ощутил себя вдруг двадцатилетним студентом, стал смешить, говорить глупости, а она, удивленная его напором, весело-поощрительно заискрилась. Незаметно, условным сигналом, Ефим отпустил водителя и охранника, а сам потом ловил такси, разыгрывая безлошадного, не сильно обеспеченного клерка, правда, с претензиями по части культуры и вкуса. Первые две недели они заходили только в недорогие кафе, и Ефим, для чистоты эксперимента, даже не возражал, если дама вносила при расчете какую-то денежку за себя. Но когда розыгрыш раскрылся, он с тревожным чувством ждал перемены в их отношениях. А она, казалось, не придала его новому статусу никакого значения, не показала большого интереса к смене такси на первоклассные машины с водителями, кафешек на шикарные рестораны и клубы, съемной квартирки для встреч – на особняк в поселке «Сады Майндорф».   

Рената тоже поначалу играла с ним свою роль Золушки. Не сразу узналось, что, ныряя за устрицами, Ефим по воле случая схватил раковину с драгоценной жемчужиной. Но однажды Рената назвала местом встречи необычайно дорогой и престижный клуб. Он пришел – и вдруг увидел ее на сцене – в фантастически красивом испанском наряде она танцевала под музыку Сарасате. Пораженный, он видел: как спичка, чиркнув ногой по полу, выбросила танцовщица языками пламя, вспыхнула – и танец-огонь охватил ее с головы до пят. Как у жертвы ведьминых костров, загоралось платье, мукой трепетали воспламененные, сгорающие руки. И вдруг, зажав огонь в горстях, с горделивой улыбкой вдребезги о землю разбивала его, словно огонь был стеклянный. Пламя в бешенстве вновь овладевало плясуньей – и волосы ее горели. Но взгляд ее, повелевающий дыханием зрителей, смирял огонь. Отточено и четко – каждый жест чеканом в меди выбит – входила в сердце шестью ударами в секунду, шестью стуками каблуков, отбивающих чечетку. И в бедро упершись рукою, стояла, задыхаясь, перед праздностью сытых и смеялась над тщедушными и тщетными их желаньями, уходила в свободный свой образ, отдаленный от жалких потуг на восторг и плесканья, от растерзанных похотью лиц. И как божество, была осыпана рукоплесканьями и цветами, и поклонниками вознесена на руках. Тогда-то, в тот вечер, печалью своей горделивой, презрением, гневом, высоко занесенной рукой она и взяла над ним власть.

  Время от времени Рената возникала на телевидении.  Круг ее знакомств был необычен, с многими людьми-звездами она зналась накоротке. В их компании Вереин все-таки чувствовал себя папашей Гобсеком, годным лишь на то, чтобы платить по счетам. Импозантный, толковый, уверенный в себе среди бизнесменов, он терялся в обществе артистов и художников, которые, как он вскоре убедился, способны говорить лишь о себе любимых да о своем искусстве, а о всем другом и о всех других умеют только злословить.  Откровенно скучавшая среди его друзей-деляг, Рената казалась ему иногда дивной птицей, вроде Алконоста или Сирин, чудом залетевшей в курятник и тоскующей без надежды найти среди бескрылых бройлеров хотя бы какое-то подобие себе.  

В ней мало русского, но нет и кавказского типа, хотя сразу видишь южанку. Нет, не грузинка и не гречанка. Вроде бы что-то еврейское, но совершенно не похожа ни на одну еврейку. Лицо бледное, но цвет бледности горячий, матовый. Глаза большие, янтарные, и светятся из глубины, из-за чего вся она видится фарфоровой лампой с жарким внутренним светом. Совсем не кокетлива, наоборот, удивляет прямодушием и открытостью.  Вроде бы спокойна, весела, а между тем от ее присутствия ощущение какой-то тревоги.

Влюбляются мужчины в нее легко, в том числе и очень богатые, избалованные – наверное потому, что их стандартные приемы ее не цепляют. Они не могут ее заполучить, поразив статусом, знакомствами, роскошью. Все это Рената видела много раз и давно уже не ценит. Один наряжал ее византийской царицей: в тяжелой золотой парче, в венце и соболях восседала она на троне – только бы ему ползать у ее ног, исполнять капризны, глядеть по-собачьи в глаза, получать пинки ее ножкой. Другой купал в ванне, доверху наполненной розовым жемчугом. Третий соблазнял кругосветным плаваньем на собственной яхте, космическим полетом, совокуплением в условиях невесомости. Но Ренату невозможно купить насовсем, спрятать в золотой клетке, заставить слушаться и что-то делать против своей воли. Даже те, которым удавалось побывать какое-то время в ее любовниках, убеждались, что по-настоящему она оставалась для них недоступной, закрытой, что это она ими пользовалась, а не они ею. Рената может принимать и носить на шее их бриллианты, но может в момент случайной обиды и ссоры снять их и бросить под ноги, вернуть все подаренное, а если потребуется, то с легкостью отдать и свое. 

Как-то поначалу, в один из тихих любовных вечеров, она с видом вынужденного признания рассказала Ефиму, что Ренатой Боярковой она назвалась только в Москве, настоящее ее имя – Хазва, что, черкешенка родом, на свет она явилась в кавказских горах, высоко в ауле, чуть ли не в орлином гнезде. Ефиму легенда понравилась, она очень подходила к ее внешности и характеру, к ее многоликости, но он продолжал называть ее Ренатой. 

По мнению хроникеров московской тусовки, они были блистательной парой, но из тех, что сошлись на непродолжительное время, без всяких видов на перспективу. Сам же Ефим думал иначе, хотел другого. Чего хотела Рената, чего она добивалась, он не всегда мог понять.

– Нет, в самом деле, что ты ждешь от этого путешествия? В стране этой ты бывал не раз. А идти четыре дня пешком по камням – что за игра, право! И ты так легко подчиняешься…

– Помилуй, тебе же самой понравилась эта идея. Вспомни, ты загорелась…

– Мне хватает мгновения, чтобы от любой идеи остался пепел. Если подумать всерьез…

– Рената, только не это! Тебе не идет быть серьезной.

Ефим обнял ее, силой привлек к себе и поцеловал. Они нередко мучили и раскаляли друг друга – так в пальцах разминают цветок, чтобы сильнее чувствовался его запах. «Блажь, пустяки, – сказал он в самом себе. – Дорога, усталость и все такое. Сейчас выпьем – и все пройдет». 

– Повторим? – предложил он. 

Но Рената уже смотрела в другую сторону, на вышедших из шатра двух мужчин. 

– Ой, кто это! – воскликнула она оживленно. – Юсуф, настоящий Юсуф!

– Ты его знаешь? 

– Нет, но посмотри, как хорош! 

Ефим вгляделся и понял, что слова Ренаты относились к младшему из мужчин, юноше лет двадцати, раскладывавшему на коленях планшетку. 

– Что в нем особенного? Смазливый мальчик, не больше. А ты уж сразу… Кстати, почему ты его назвала Юсуфом?

– Да так, как арабы. 

– Здесь все-таки Израиль, а не Арабистан, – проворчал он ревниво. 

Рената смолчала, она досасывала свой коктейль. Потом сказала, не переводя глаз:

– А давай с тобой выпьем на бис!

(Пока оценок нет)

Загрузка…