Страна : Россия
Гумер Исламович Каримов родился в 1947 г. В Уфе. Окончил философский факультет Санк-Петербургского университета и очную аспирантуру. Автор шести книг стихов и трех книг прозы. Руководит Творческим объединением «Царскосельская лира» и издает одноименный журнал. Член Союза российских писателей и Союза писателей Санкт-Петербурга. Живет в Павловске под Петербургом.
Country : Russia
Отрывок из сборника стихотворений «Философские сны»
Небесный свод Путем был Млечным вспорот:
Червонным златом рана звездоточит.
Огнями электрическими город
Как будто небу бросить вызов хочет.
И в том ошеломляющем повторе
Знамение, казалось в звёздах стынет,
Что мы в своей безудержной гордыне
Бросаем вызов Богу — нам на горе.
Двадцатый век закончился. И смутно,
Непосебейно в душах человеков.
Да с чем же мы расстались? Только ль с веком?
А что там в Библии про день толкуют Судный?
И если явью станет вдруг такое?
Сдадут когда-то где-то чьи-то нервы…
Не откупиться от потопа — евро,
Как знать, кого наметит Бог на Ноя?
Распятие, икона, лик Каабы,
Святыни тадж-махалов, римов, мекк…
Благоговейно чтится это как бы,
По правде же вне бога человек.
В ночное небо устремлён с порога:
Вот Млечный Путь — на двадцать первый век.
Туда надменным? Иль смиренным? С Богом
В своей душе — ступил ты, человек?
НА ВСЕХ ОДНА
Не русский я, но россиянин.
Мустай Карим
Я — азиат. Потомок диких орд.
Их тьмы, их тьмы пришли из-за Урала.
Из-под подков пыль небо заслоняла.
Срывалась пена с лошадиных морд,
А следовательно, должен быть я горд,
Что триста лет Русь под Ордой стонала.
Не чувствуя подвоха и обмана
И чистым сердцем Русь мою любя,
Читал я в детстве об Орде у Яна
И, всей душою ненавидя Хана,
Не отделял я русских от себя.
Теперь я знаю: с этим можно спорить.
Лукавила со мною в детстве повесть.
И нет свидетельств кровожадности нигде.
У предков были и мораль, и совесть,
И Ханом был московский Князь в Орде.
Я — азиат. Потомок диких орд.
Но если вдруг услышу:
«Мы — славяне,
Россия — лишь для русских быть должна»,
Спрошу:
«А я — изгой?
Не россиянин?
И разве я страной своей не горд?
И разве Ост дороже мне, чем Норд?
И мне не любы осень и весна?
А где — Европы с Азией слиянье?»
Я — азиат. Потомок диких орд.
Но Родина у нас у всех — одна.
“COGITO ERGO SUM”
Живу без претензий,
по селам кочуя,
служу без возвышенных дум.
Сказал бы Картезий,
добычу почуяв:
“Cogito ergo sum”.
Кому это важно: ветшает личность, —
«Мыслить — значит существовать».
И путая с драмой — трагикомичность,
на Бога осталось лишь уповать.
В болезной стране — «о культуре мышленья»,
где лексика урок и загнанный дух?
Воочию мне, сквозь «принцип сомненья»:
«Россия — навозная куча для мух».
Когда-нибудь к гаваням бедной России
пристанут навеки — покой и мир.
Пока же плаваем в морях насилья,
и бесы правят свой адский пир.
Отброшу сомненья, глянув в душу,
как в холод колодезный и пустоту,
признаю, конечно, не без сожаления ,
эту удушливую правоту.
Не встать бы на путь, каким вели бы —
в мир «эстетический» — там в «Бисер игра».
А вольный верлибр — ямбом классическим —
выходит измученно из-под пера.
Уроки Клио
В чём самоценность истории?
К чему этот опыт могучий?
Разве минувшего горечь
чему-то людей научит?
Верил Сократ искренне,
в хитон свой кутаясь порванный,
что в спорах рождается истина.
а породил ссору.
Но был ли подвластен демосу,
перешагнувший века?
Травили-то люди-демоны
беспомощного старика.
Афины — О, вечный город:
равновелик и ничтожен,
за что ты свою гордость —
философа уничтожил?
А я все взываю к людям,
к чему история им?
Ах страсть — поиграть в судей,
вот вечный Иерусалим.
Пилат виноват? Иуда?
Истина же проста:
приговорили — люди
к казни Иисуса Христа.
И упокоив совесть,
утихомирив слегка:
расстрел в Ипатьевском доме
списали на ВЧК.
ДВЕ СУТИ
«Две вещи наполняют душу все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них. Это — звёздное небо над головой и моральный закон во мне».
И. Кант.
Две сути наполняют душу.
Пылают звёзды чистотой.
Чиста ль она? — я душу слушал.
Искал в ней нравственный покой.
Повально ныне верят в бога —
от «новых русских» до детей…
Я эту тему тоже трогал —
от созерцанья — до страстей.
И дуализм Земли и Неба
своею этикой сверял…
да нет, агностиком я не был :
реальность Бога проверял.
Но оставалась «вещь в себе»
«для нас» — лишь в Миф преобразуясь.
Упорно Бог не шел к тебе,
пред «чистым разумом» — «тушуясь».
Охотно звёзды нас пускали
свои пространства не тая,
но доказательств не давали —
«железных» — Бога бытия.
И не смотря на экспансивность
миссионеров и церквей,
я ощущал — богопротивность
витала над землёй моей.
Наука звёзды приближала,
но балом правил Сатана.
И быстро нравственность ветшала,
и в бездну падала страна.
А рабский дух интеллигентский,
толпой входя в мои стихи,
просил у Неба индульгенций
за совершённые грехи.
Мерил в гармонии я тщетно
Мораль и Небо — Им, Одним…
Но все желанней хадж заветный
и в Мекку, и в Ершалаим.
Я ПЕРО ОТЛОЖУ
Я окно распахну и прохладу вдохну полной грудью.
В звёздном небе России не увижу созвездья Стрельца.
Как непросто, страна, ты скажи, как мучительно трудно
И любить, и жалеть, и страдать за тебя без конца.
Я перо отложу. В эту ночь непроглядную выйду,
Пожалею эпоху за отсутствие резвых коней.
И, вздохнув, оседлаю авто неказистого вида,
Передачу «врублю» и помчусь вдоль бескрайних полей.
И уйду-унесусь в эти звёздные россыпи-дали,-
Сын сожженных степей и Уральских обветренных гор.
Приоткроет глаза моя Родина в дрёме-печали,
Я скажу: «Спи, Отчизна, я всего лишь поэт, а не вор».
В деревеньках твоих прожигая бензин свой без цели,
Светом фар пробивая дорогу сквозь ночь напролёт,
Покажусь там и здесь, то ли демоном, то ли метелью,
Лишь у сельских погостов сбавляя ретивый полёт.
Пронесусь по селу — пареньком загулявшим с гармонью,
Поцелуем охальным в сны девичьи нахально вбегу.
И за волком степным ради шутки ударюсь в погоню,
И красотку от мужа на погибель её завлеку.
От красотки — куда? Чем себя позабавить на свете?
Не хочу в кабаки: над стаканом вовек не тужил.
Как и в детях, кураж — по-иному играет в поэте,
Потому что поэт в государстве детей старожил.
Коль зайти в казино,- перепутать всем шалые карты
И «везучих» в рулетку на забаву дотла разорить,
А под утро зайти к захмелевшему старому барду,
На два голоса с ним песней бурную ночь проводить.
Ты скажи мне, душа, что толкнуло тебя на дорогу,
Ни с того, ни с сего от тепла потянуло во тьму?
Но молчанье в ответ, только сердце забило тревогу:
Как Россию понять, если сам я себя не пойму?
Но когда улетучится ночь в сизой дымке рассвета
И огарок свечи до бесформенной жижи спалю,
Я перо отложу, ибо кончилось время поэта.
И хозяевам жизни весь их суетный день уступлю.
БЛУДНЫЙ СЫН
Весь этот мир устроен на забаву —
«Утехой» для Марии, как Шале*.
И Рождество — не рождество по праву,
А жирная индейка на столе.
И от содомских шумных городов,
От всенощных фальшивых, от убранства
Роскошных храмов, лжи и окаянства
Уходит в ночь безлюдного пространства
Утративший своих учеников —
Изгой-скиталец, раб извечных странствий.
Исполнив всё, что повелел Отец,
И приняв муки на горе Голгофа,
Не мог Он снять терновый свой венец,
Когда в итоге получилось плохо.
Ни показаться на глаза Отцу,
Ни на Земле невмоготу остаться…
Но сыном блудным где ж ему скитаться?
Быть вне закона выпало лицу —
Не быть своим ни одному крыльцу,
Давно уж лыс и гол иссохший череп,
Но кровоточит рана на груди,
А паства притворяется, что верит…
Иди, старик, куда-нибудь иди.
- Шале – молочный домик императрицы Марии Федоровны Романовой в ее резиденции в Павловске.
ЗАВЕТ
Проживи незаметно!
Эпикур
«Проживи незаметно! —
философ сказал,-
Проживи незаметно».
И девиз мудреца, основателя «Сада»,
заветом
Стал для всех мудрецов
и дельцов,
и шутов,
и поэтов.:
«Проживи незаметно!»
Аскетична была — акмеистова —
бедная Анна.
А стихи, как и вещи
в жилище стоят не пространно.
Умирала Марина в петле,
в нищете беспрестанной,
Занимал Пастернак в коммуналке
очередь в ванну.
Проживи незаметно:
нам никто
их
теперь не заменит.
Проживи незаметно:
И никто
нам
за них
не ответит.
На волшебной трубе
водосточной
повис
Маяковский,
Колесом с «Англетер» —
покатился
Есенин
за солнцем.
Как последней струной,
разорвал
своё сердце
Высоцкий.
Окуджава прошёл,
за арбатским
исчезнув
оконцем.
Стисни зубы,
не плачь, не скули:
проживи незаметно.
Ты — богач,
посмотри за окном
на полоску
рассвета.
И достойно
твоя Натали
делит долю
поэта.
А вблизи,
видишь,
слава,-
не в злато,-
в хламиду
одета.
Плюнь на всё,
береги свою руку
и душу аскета.
И в тиши,
не спеши,
и пиши
для души
Незаметно.
КОМАРОВО
Мне от бабушки, татарки…
А. Ахматова
Глухие тропы Павловского парка
Припомнились на кладбище пустом.
Ахматова — крещёная татарка —
Под чёрным упокоилась крестом.
Стена — известняковой белой кладкой
И белым барельефом — голова.
Осенний дождь слезами льёт украдкой,
И, умирая, падает листва.
Все виделось: лежит одной из многих
В ряду могил, но нет, и тут одна.
Лишь ели обнялись вокруг, как боги,
Бокалом неба, выпитым до дна.
Работать «в стол» и быть всю жизнь в опале,
Уста сомкнуть: ни песен, ни поэм…
И, запоздав, под барельеф упали
Букеты «белой стаи» хризантем.
Олегу А.
До времени в своей деревне
живу. Работаю, пишу,
картезианствуя «в сумленьях»,
эпикурействуя дышу,
озонным слоем вдохновенья.
Коран и Библию читаю.
Лечу в себе болезни «измов»,
и мудрость грека постигая,
не чужд его эвдемонизму.
Сверяю этикою «Сада» —
простого люда тягу к счастью.
А мне, тем более, не надо
богатства, славы или власти.
Вынь да положь: любовь, застолье,
друзей, российское раздолье,
Санкт-Петербург и эту волю,
перо, бумагу, стопку книг.
Пожалуй, все, пока, старик!
Стожок волос
пушистых и душистых
слегка взволнует шелест ветерка.
Как неба синь —
терялась в облаках,
под чёлкой прятались
смеющихся
искристо,
два скошенных
роскошных
василька.
Царица Мокошь —
ночь льняной куделью
твой лик языческий —
снопами оплела:
И со Стрибогом жёсткий спор вела,
пока Дажьбог невесту ждал в постели.
Кто он —
Дажьбог?
Да тот, что связан
с солнцем,-
Ему в избранницы Перуном отдана.
Пил Beлес-Волос
горькую до дна,
а солнце поднималось над оконцем
светёлки
чужеземных мест Саар
и даже семиглавый бог Семадргл
не знал о том, что мчится вор
с востока, —
скуластый, узкоглазый сын Пророка,
сжимающий сафьяновый Коран,-
с туменом пробивался к ней с боями
с плечистыми Руссии сыновьями,
весь в шрамах — от разящих россов ран.
Отцом отпущенный —
за русскою княжною,
чтоб праздновать им Рамазан в Сарае,
наречь княжну любимою женою,
и с ней предстать
в златых воротах рая.