Фирдауса Хазипова

Страна : Россия

Хазипова Фирдауса Наилевна, член Союза журналистов РФ и РБ. Заслуженный работник печати и массовой информации Республики Башкортостан, награждена Почетной грамотой Администрации города Уфы. Автор шести книг, романа «Чертополох с окраины Уфы», нескольких рассказов, сказочной повести «Морозята и Холодрыга». Публиковалась в журналах «Смена» (Москва), в московских альманахах «Российский колокол», «RussianBell», журнале «Бельские просторы», «Зеленый луч» (г. Астрахань), газете «Истоки», сборнике «Нить-4» (Лондон). Сказочная повесть впервые вышла в г. Новокузнецке по программе «Новые имена» (2016). Лауреат и финалист литконкурсов им. В.Тредиаковского, О’ Генри, «Открытая Евразия -2018, 2019, 2020», награждена Почетной грамотой Международной организации «Генералы мира – за мир» (2018), Благодарственным письмом Государственной Думы РФ (2019), Благодарственным письмом Интернационального союза писателей (2020) . Дипломант Германского международного конкурса «Лучшая книга года» (2020 г.)

Country : Russia

Отрывок из романа “Чертополох в брызгах пены“

 книга 2 (восьмидесятые годы)

 

Аннотация.

В первой книге тетралогии-автофикшн «Чертополох с окраины Уфы» (издательство «Китап», Уфа, 2021. А также на электронных площадках Литрес Эксмо Джигитал и Bookmate   https://litres.ru/firdausa-hazipova/chertopoloh-s-okrainy-ufy/ ) читатель ознакомился с жизнью поколения 50-70 годов XX века. Это произведение о том, как дети, выросшие, как чертополох, с заниженной самооценкой и неуверенностью в себе, идут во взрослую жизнь, не всегда умея справиться со своими комплексами.

Вы держите в руках книгу вторую «Чертополох в брызгах пены», восьмидесятые годы.

Героиня стала дипломированным специалистом. Сбылась детская мечта, она работает журналистом и надеется, что теперь ей не придется выпускать колючки. Но жизнь продолжает посылать испытания. Грязные сапоги неустанно пытаются ее затоптать, удавка на шее мешает спокойно работать, вынуждая отбиваться от нападок. Личная жизнь складывается трудно, нанося раны. Из профессии ее собираются выгнать с волчьим билетом. Героиня ощущает себя волнорезом, о который бьются самые сильные злые волны.

Что помогает героине выпутываться из сложных ситуаций и продолжать уверенно идти вперед – об этом читатель узнает, открыв страницы романа-автофикшн, основанного на реальных событиях. 

 

Предисловие

Восьмидесятые годы ХХ века… Для моего поколения это было тридцатилетие – расцвет жизни человека, когда растет профессионализм, укрепляется уверенность в себе. Но нам не повезло. Это десятилетие почти каждый год приносило тревогу, беспокойство, неуверенность в завтрашнем дне.

В Европе прошла череда «бархатных» революций, шел распад социалистического лагеря с попытками жесткого подавления этого процесса. СССР подвергался критике Запада за войну в Афганистане. 

Молчание СМИ о реальном положении дел в различных сферах жизни добавляло негодования и недоверия к власти. После Чернобыльской трагедии советское общество озаботилось состоянием экологии в стране. Появилось осознание того, что планета начинает обороняться от человеческой деятельности. Ходили разговоры о том, что землетрясение в Армении, полностью разрушившее города Спитак и Ленинакан и унесшее в преисподнюю тысячи жизней, послано в наказание за бесконечные войны, межнациональные конфликты, издевательство над природой. 

Катастрофа на железнодорожном вокзале Арзамаса, крушение двух поездов в Улу-Теляке и многочисленные жертвы – все это просто кричало о нарушениях правил безопасности. 

Пустые прилавки магазинов, тотальный дефицит всего и вся кричали о неблагополучии также в экономике страны. После работы люди не могли купить элементарные продукты питания: кефир, кур. Мясо всегда продавалось только на рынках и в Москве. Считалось большим везением поехать в столицу, потому что там можно было купить колбасу, мясо,  мандарины, лимоны по госцене, дефицитный товар, например, обои или колготки. 

На отдельно взятых предприятиях, в том числе на нашем заводе, начали разводить карпов, организовали свиноферму на 700 голов, тепличное хозяйство. Появился цех товаров народного потребления, в котором начали производить парафиновые свечи, резиновые сапоги, садовый вар. 

Если в конце 50-х годов визг свиней раздавался в жилых местах (например, в поселке Ново-Александровка), то теперь в 80-х годах в центре крупного нефтеперерабатывающего завода стояли свинарники и бойня, из которой возносились в воздух прощальные визги животных… 

 

Часть 4. Время риторических вопросов (80-е годы) 

 

Жизнь показывает, что, как бы я ни уклонялась от конфликтов, они сами на меня прут. Сама себе я напоминаю волнорез, о который бьются самые сильные волны. Стоящим за мной достаются легкие брызги.

Не хочется такой судьбы, но она такова.

 

Глава 1. Культура – «дорога в никуда»

Мощный порыв холодного ветра гонит тяжелые, груженные зябкими дождями и градом, облака. Лето в Башкирии, как короткий всполох ярко-синего, зеленого, — и все. Беспросветно тянется неуютное, серое, мокрое. 

Устроилась в Уфимский нефтяной институт (УНИ) художественным руководителем студенческого клуба. Самодеятельность была в чести, одним из условий престижа вуза наряду с наукой и спортом. Круг руководителей коллективов был профессиональным: Илья Клигер (хор);  Галина Варжель, ансамбль бальных танцев; театральной студией заправляла Людмила Петрова, СТЭМом – Паша Масальский, вокально-инструментальным ансамблем руководил Рашит Зиганов, танцевальным – Риф Карачурин, на хорошем уровне работал духовой оркестр. Позже постановкой кавказских танцев занялся Феликс Кочиев, курсант школы МВД. Не менее интересно выступали солисты клуба «Сентябрь» (Эльшад Теляшев). С удовольствием вспоминаю Владимира Колесникова с песней «Любовь пытаясь удержать»; Рифа Хуснутдинова с его стихами и задушевно исполняемой песней «Какую песню спеть тебе, родная»; Рима Давлетова с горного факультета; Леночку, которая обожала меня, как старшую сестру; Фаниса, очень способного саксофониста; Резеду с мандолиной в фольклорном ансамбле и многих-многих. Студенты нефтяного отличались хорошим духовным развитием, раскованностью духа, высоким творческим потенциалом… 

Маленький неуютный кабинет студклуба на четвертом этаже главного здания.  Наши столы напротив: директор — Алия. Жесткая, чересчур жесткая: костюмеры от нее воют. Но другой человек не смог бы загонять студентов в кружки, обеспечивая массовость. По вечерам коридоры наполнялись милыми сердцу звуками: пение, музыка, танцевальные ритмы, декламация. Но беспокойная работа.  

Записка в дверях моей квартиры от Зинон: «Как обычно, тебя нет дома. Приезжала в обком с отчетами. Была в институте. Меня обрадовали, что ты сейчас работаешь в нефтяном. Поздравляю от чистого сердца простыми словами. Видела Рахиль Яковлевну Вельц, тебе большой привет от нее. У меня все о’кей, пашу, как пчелка. Жду тебя в гости в любое время». 

Через две недели опять записка: «Неужели сердце тебе не подсказывает о моем появлении в Уфе? Иначе как объяснить тот факт, что в который раз уезжаю, не увидев тебя. Знай, я проторчала у твоих дверей полтора часа!». 

Простая мысль ей не приходит в голову: вообще-то днем я на работе!

Работа, повторю, собачья. Вот как я описала некоторые ее моменты Меренковой в письме: «Да, Верунчик, ты права. В городе не легче. Но в деревне – ты учитель, и внешние приличия какие-то соблюдаются. А здесь я — собачка на побегушках. Те же склоки, интриги, только уже от ученых дам и мужей. Вот один из примеров моей работы: в 17 часов — занятие хора, но аудитория занята. Ученый совет, профессура… Объясняю, что комнату надо освобождать: по расписанию здесь будет занятие хора. Я знаю: сейчас явится Клигер и начнет на меня при всех кричать. Я открываю дверь и говорю студентам «заходите». При этом главное здесь такая тонкость: студентов на хор мы загоняем всеми правдами и неправдами. Уважаемый профессор выталкивает меня из аудитории и кричит «нахалка». Струны лопаются, и я просто реву. Клигер начинает с профессором перепалку. Эти два зубра начинают друг на друга орать. Лишь после обращения в партком восстановился порядок. Но эти минуты будут жечь душу осколками бессилия и бессмысленности конфликта».  

Ольга Аксютёнок проявляет искреннюю редкую любовь к работе в школе. Все  ее разговоры о детишках, ими она много и охотно занимается. Ее упросили, настояли перейти работать в редакцию районной газеты. Она плакала, говорила, что хочет быть только учителем… Трудится в редакции добросовестно, но любви к делу не чувствует. Когда она мне это рассказывала, я ощущала просто физическую боль, как будто мою давнюю мечту топтали. Почему у меня не получается заниматься тем, что нравится? 

Летом встретила в УНИ моих любимых школьных учителей Валентину Андреевну и Ольгу Кирилловну (они принимали экзамены). Очень нежно переобнимались. Ужасно рада была видеть их! Приходили Санька Горбунов с Венером (ИССО-76). Очень хотелось с ними общаться, но в душе была такая тяжесть и усталость. Как-то ввалились одноклассники Сережка Пугачев и Валера Колдунов. Ужасно рада была их видеть, но с трудом заставляла себя что-то говорить, улыбаться. Да еще нанайка закатила концерт, вконец испортила настроение. Встретила Иру Серебренникову из училища искусств. Радостно начала ее расспрашивать, но она чувствовала себя некомфортно. «Я не по специальности работаю», — торопливо сказала она и поспешила уйти. 

Писком моды стали белые брюки. Муж сестры, официант в ресторане, сшил себе такие из плотной белой скатерти, принесенной с работы. Он подарил мне такую же «ткань», но отдавать шить некогда. Работаю иногда по 12 часов в сутки.

 

«Запах тухлой селедки»….

На студенческой «Весне-1979» в педагогическом институте меня поразил солист с песней «Инопланетянин». Лена, говорила я директору студклуба педвуза, это же потрясающий талант, он у тебя все первые места возьмет. Но ходу этому студенту художественно-графического факультета не давали. Лена отправила его трио на конкурс в Ленинград, там они получили Гран при и предложение остаться. 

Думаю, если бы Юрий Шевчук тогда не уехал из Уфы, он не стал бы тем, кем стал. У самой Елены Федотовой были неприятности. Она решила провести в институте вечер памяти Владимира Высоцкого (исполнился год со дня его смерти). Ей вменили «непонимание момента» и подвели к увольнению. На совещании в областном совете профсоюзов, куда собрали всех руководителей студклубов города, рыжая дама потрясала в воздухе кулаками и выдавала один перл за другим: 

— Мы все мероприятия должны пропускать через свой кулак. Нам надо вас дергать и самим дергаться. 

Досталось дискоклубу ДК «Юбилейный», который подготовил программу «Дорога в никуда». Что это за дорога в никуда, горячилась дама. Долго еще промывали мозги, прямо не называя, о чем речь. Но сарафанное радио работало, и мы догадывались: на улице Ленина, слышали, прошла демонстрация в поддержку Сахарова, еще одна в честь дня рождения Леннона, самосожжение девицы на площади.

Атмосфера окружающей жизни казалась тревожной. Снятся сны о начале войны, призраки клубящегося «гриба». Неблагополучие жизни ощущается ярко, как никогда. И не только мной, оказывается. Один студент, умница, принес как-то тонкую ученическую тетрадь в клетку: «Здесь мои мысли обо всем». Открываю, и сразу бросается в глаза фраза: «В нашем обществе явственно ощущается запах тухлой селедки». 

Кстати, студенты иногда просят оценить стихи и несут мне подобные тетрадки с разными мыслями и записями. Это напоминает мне о том, что мое призвание – журналистика. 

В августе по институту прошел странный слух: якобы, рухнул самолет и погибла спортивная команда «Пахтакор». Там же находилась группа научных работников. Но почему-то в прессе не было об этом ни слова. Так правда это или нет, приходилось только гадать. 

Сообщили о несчастье: покончил с собой Чухров, институтский преподаватель. Светлый человек, добрый, ранимый. Сделал это на стыке двух красных дат — Дня Советской Армии и Дня выборов. Для меня это было потрясением, я плакала и говорила, что значит что-то неблагополучно в этой стране, если такие люди лезут в петлю. Плакала прямо на работе. Безмозга, куратор, кривя рот, недоверчиво сказала: «У вас что-то с ним было, похоже». Ну дура законченная.  Незадолго до этого повесился сосед-психиатр — врач 27 лет, оставив записку: «Все надоело»… 

Что же происходит? Пыталась говорить на эту тему с друзьями-журналистами, но Римзиль, взволнованно бегая из комнаты в комнату, кричал мне: «Не наращивай ум! Не наращивай ум!» 

Да, наращивать ум небезопасно — это я чувствовала интуитивно.

Фая, теперь Анварова, вернулась в Уфу, устроилась в пединститут руководителем башкирского театра. До этого Елена Федотова позвонила мне и спросила: правда ли, что Фая моя школьная подруга. Я подтвердила. Через некоторое время Елена перезвонила и сказала: «Кого ты мне подсунула?» Пришлось напомнить ей, что вопрос от нее был один, и, соответственно, я дала один ответ. Если бы она спросила прямо: стоит ли брать на работу Фаю, я бы ответила честно, что она типичный представитель маниловщины.

 

Безысходность консервной банки

В январе съездила в Сочи в санаторий. Полная стоимость путевки 100 руб., плюс дорога. Все было замечательно. Очень теплое общение, хорошая компания, лечение, танцы. Отдохнула душой. 

Морем можно было только любоваться. В последний вечер пришла к нему. Это была невероятная игра красок. Кинжалом распорото небо, и сочится яркая кровь из раны его. Слева море и небо слились в серо-темно-синем колышущемся мареве, справа – всеми красками сияет ярчайший закат. На берегу дымит труба, и набегающий прибой с настырным злорадством швыряет консервную банку с пустым звоном, в котором слышна обреченная покорность судьбе. Она послушна воле волн. И вновь и вновь катится по гальке, ведомая волной. По берегу кругами бегает мужик в синем спортивном костюме. И странным образом этот бег дополняет ощущение безысходности, появляющееся и от дымящих на берегу высоких труб, и от дымящих пароходов, и от настырности шуршащей по гальке консервной банки, и от монотонности этого бега по берегу. Только небо и море поминутно меняют краски, являя все многообразие своего облика: то грозного, сечевого, напоминая поле битвы; то ласкового, нежного, как музыка света; то сказочного, когда волны, освещенные диском, как золотые рыбки плывут к солнцу, прося ласки… 

И опять была встреча с тем, кого могла полюбить. Но неродство душ проявилось на вокзале, когда он провожал меня на поезд. Стрелки часов неумолимо спешили к цифре расставания. Напряженными нервами я ощущала гудение земли и приближающийся стук колес. А мы почему-то говорили о собаках. Он сказал, что любит породистых овчарок, гордых, красивых, уверенных в себе. Я будто воочию видела их, царственно шествующих с видом неизлечимо здоровых людей. Да, это естественно, как бы говорят они: нам сытно, спокойно, тепло, на груди медали – все так и должно быть. 

— А мне больше по душе дворняги, — сказала я. — Их простота, дружелюбие. Они умные, преданные… 

Он поднял на меня спокойные карие глаза благополучного человека и вдруг ответил: 

— Ты любишь их, потому что они беззащитные?! 

Полувопрос, полу-утверждение. Но как он верно угадал. И сразу оформил в простой фразе то, что во мне жило смутным ощущением. Да, беззащитные, как я когда-то. И потому люблю их, что себя ощущаю дворнягой. Я ласкаюсь к людям, не слишком навязываясь, преданно смотрю в глаза, счастливо повизгиваю, когда меня мимоходом ласково потреплют по холке. Любую обиду, несправедливость дворняги переживают особенно остро, молча давясь невидимыми слезами. Они понимают, что беззащитная тварь не может себе позволить обидеться и показать, что ей плохо. Наоборот, она уйдет с глаз долой и будет ждать момента, когда можно будет ласкаться и преданно вилять хвостом. Они каждую минуту ждут незаслуженного пинка, оттого особенно ласковы, предупредительны ко всем… 

Но я не дворняга! И в обиду себя давать не имею права! 

С парнями у меня контакта не получается. Любовь Ивановна, очаровательная женщина, декан ФОПа, объяснила мне: «Несмотря на отдельные, в общем неплохие детали, в целом вы производите неопределенное впечатление. Нет букета, который привлекает мужчин. Может быть, это оттого, что вы не знаете себя. Вот свежий пример. Вы рассказывали о посещении своего знакомого. Это звучало грубо. Меня, слушающего человека, ваш язык коробил. Вы совершенно не следите за собой. Иногда в разговоре имеет значение каждое слово, фраза, даже построение предложения. И запомните: человек может забыть слова, но он помнит интонацию, с которой они сказаны. С мужчиной надо говорить так, чтобы ему еще раз хотелось побеседовать с вами. Что мужчина хочет от женщины? Уюта, мягкости, всепрощения. У вас же – сарказм и пессимизм. Как изменить себя? Во-первых, изучить себя, что нравится и что не нравится в вас людям. И стараться не повторять того, что, как заметили, не понравилось человеку. Грубо говоря, не шлепаться два раза в одну лужу. Надо следить за собой, переживать из-за каждого неправильного обидного слова и не повторять ошибок!»… 

Слова о «букете» меня поразили. Но надо знать предысторию моего рассказа, да, грубого по сути: парень, с которым я познакомилась, за один вечер несколько раз курсировал от дома моей подруги до моего. Нас не было дома. Ему было все равно, с кем провести время. Когда мы узнали, что он мечется между нами в раздумьях, кому отдать предпочтение, обе послали его подальше. Неужели мужское предательство у них в крови? 

Письмо от  Зины: «Я уверена: есть вокруг тебя хорошие парни, ты их просто не видишь в силу своей склонности к разного рода философствованиям. Поменьше самокопания и больше решительности и, конечно, веры в доброту и порядочность окружающих тебя людей»… 

Письма

Пришли письма от ученика Сергея Ханыченкова из армии: «Здравствуй, землячка. Не обижайся. У нас заведено – обращаться так. Окончил я школу и ни о чем не задумывался. А на сборном сказали, что у меня среднее образование. Тогда я понял, что благодаря вам служу в войсках ВВС. Служба идет отлично, настроение есть, есть стремление к чему-то… Да, ты права, что мне повезло служить в ГДР. Хотя и тут есть недостатки. Хотя где их нет. Я доволен, что служу в авиации. Я многому научился. Раньше сам не знал, на что способен. Теперь после дембеля буду претворять в жизнь свои планы. Сейчас я способен на многое. Потому как здесь человек многому учится и ко многому приучается. Еще я понял в армии, что не надо усложнять жизнь, она и без того сложна. После этого у меня все пошло на поправку. В армии есть особенность: не надо думать. Выполняй приказ и все. Вот пишу письмо, и вспоминается прошедшее: играла твоя любимая пластинка, и вдруг отключили свет, и ты ждешь, чтоб дослушать ее до конца. Порой ты мне казалась пожилым, но не очень старым серьезным человеком. А порой – веселой молодой девчушкой».

Письма от Лены Ардашовой: «Здравствуй, Фирдаусище! Работаем в совхозе в Крыму. Такие люди там неприветливые. Скажешь, что я придумываю, но это исторический факт. В столовой меня долго стыдили за то, что я попросила пельмени с томатом. Дама сказала, что так пельмени не ест ни один нормальный человек. Фруктов мало, они дорогие».

Немного поработав в деревне, вернулась домой, устроилась в наш институт в студенческий клуб. «Совсем не понравилось твое письмо. Помнишь у О. Уайльда: «Дело сделано и значит изменить уже ничего нельзя. Так говорят в Турции, когда отрубят голову не тому, кому следовало». Так что о прошлом не жалей, грядущего не бойся!». 

Да, ей легко говорить! Правда, там не очень добрые отношения складываются: «Софья гуляет со мной «под лапку», делится горестями, ругает всех и вся, а утром пишет докладные в партком на меня. Сценарий худрука признали аморальным. И представь мое бешенство – поручили мне переделать.  Подготовка к смотру худ\самодеятельности отнимает много времени, порой до 14 часов в сутки. Десять номеров прошли на районный смотр. Благодарность вынесли Софье. Я ревела до утра. Мама говорит: «Не валяй дурака. Чем хуже работаешь, тем лучше».

«Фирдаусище, пишу тебе с новой работы. Из пединститута я ушла в состоянии тихого бешенства в сельхозинститут. Вчера прошла «Студенческая весна». Стали лауреатами. Представляю, как злился пед. Ездила с агитбригадой по районам. Две недели не могу выбраться на бальные танцы, видимо, меня выгонят оттуда. Устала от одиночества»…

Мои подруги повыходили замуж. Письмо от Любаши, теперь Лебедевой: «Фира, золотко, значит, вы у Софьи Захаровны были все! Я сразу вообразила себе известную картину: на чёрном ковре стоят чайные приборы, торт, и вы по-турецки вокруг сидите. Так родным пахнуло, захотелось быть вместе с вами. Увы! Обо мне ты уже немного знаешь. Этим летом поколесили по Союзу. В итоге муж  выбрал Элисту: есть возможность много летать, а, значит, большая практика. Городок небольшой, но зелёный. Летом жара под 45 в тени. Местные ходят чуть ли не голенькие. Всё открыто, свободно и легко. Особенно калмычки, народ модный и свободный от всех традиций. В школе мест не было, да и муж был против. Нашли место библиотекаря в университете. Квартиры нам никто не предложил. Живём на частной, отдельная комната за 45 руб. в месяц. Есть вода, ванна (на кухне), газ. Жить можно. Говорят, степь прекрасна, но я не нахожу. Завидую вам. Снег лежит. Недавно видела его во сне. Блеск был столь резкий и ослепительный, что проснулась. Здесь — дождь проливной, грязь. О снеге никто не ведает».

«Временами мне кажется, что мы ещё школьники. Особенно это ощущение не пропадало в бытность моего учительствования. Теперь оно появляется, когда бываю по делам в школе. Ты помнишь выпускной нашего класса? У меня он стоит перед глазами. Мокрая улица нашего города, себя вижу, прыгающей на одной ноге, нас всех, кричавших песню. Тешу себя мыслью, что летом увижусь с вами. Вчера стояли на «Библиотеку приключений», было 800 желающих на 20 (!) экземпляров. Наш номер не выиграл… В Уфе весна, а здесь – лето. Траву на газонах косят. Высокая, зелёная, луговая зелень, с цветами. А в июле она будет жёлтой и жёсткой от палящего зноя. Пекло! Меня недавно картина рассмешила. Уфимцы выбираются с продуктами и одеялами за город. Никому и в голову не придёт расположиться в парке на траве под зонтом на солнце! Здесь это в порядке вещей. За городом – степь, усыпанная тюльпанами. Муж говорит, это очень красиво. Я не была: нельзя ездить на автобусе, жду ребенка. Но тюльпанов – полные вазы. На улице красиво от солнца, зелени и ещё чего-то необъяснимого».

Проявилась Василя: «Оказалась в г. Гурьеве у черта на рогах: жара, пылища, жрать нечего. Моря здесь в помине нет: оно ушло на 12-15 км, а раньше Гурьев был портовым городом. Здесь можно приобрести икру из-под полы за 20-25 рублей кг, а в мае 15 рублей было. Рыба – осетр, севрюга, белуга – все с черного хода. Золота – завались, не то, что у нас. За продуктами приходится в субботу выстаивать очереди: за мясом, колбасой, маслом. И это целый день. Работаю в областном управлении профтехобразования, ставка 110 рублей.  Выходит 160-170 рубчиков. Няньке плачу 40 руб. в месяц, за квартиру – 15 руб. На рынке все дорого: картошка 80 копеек за кг, вся привозная».

Нина Т. поменяла квартиру из Стерлитамака на Пермь. «Обеспечение здесь лучше, чем в Уфе, — пишет она. —  В городе все есть: мясо, птица, сливки, сметана, но все дорого (2 пояс). Молоко 1 литр – 30 копеек. Город красивый, но грязный, нет водостоков. Направили в школу учителем русского языка-литературы и пения. Но я оставила себе только музыку. Купила книжный шкаф с громадным трудом, зимнее пальто с белым песцом, сапоги польские. На толчке сапоги по 130-150 рублей. Толчок гораздо богаче уфимского, стоят молодые спекулянты, разодетые и сытые. Зато здесь нет постельного белья, мыла, стиральных порошков».

Зинон вышла замуж и уехала на Алтай: «Сидеть дома надоело. Пошла в райком партии, и мне предложили место техсекретаря здесь же. Оклад 110 руб. Иногда можно кое-что достать, например, продукты. А это немаловажно. Постепенно привыкаю к семейной жизни. Красота горного Алтая впечатляет. Несколько раз выезжали на сенокос. Воздух чистейший, еда вкуснейшая. О тряпках… Кое-что иногда  выбрасывают, но все быстро раскупается. Купила себе шубу за 260 руб., а зимние сапоги – глухо. Говорят, зимой можно приобрести меха: лису, белку. На шапку надо 16 белок, это примерно 40 рублей. Но белка выглядит не так шикарно. В магазине есть норковые шапки белые по 225 руб.»

«Раньше мне казалось, что безобразия творятся только на гражданке, теперь воочию убедилась, что в армии еще хуже. Все держится на приказе. Ты будешь трижды уверен, что командир кретин, но тебе от этого легче не станет, надо выполнять приказ, каким бы он сумасбродным не был. Столько подхалимов вокруг. О каком смятении ты говоришь? Меня успокоил супруг: войну на зиму глядючи не начинают. Но что зима для современных ракет! Верится в благоразумие человечества… Удалось подписаться на десятитомник Пушкина. Здесь с книгами тоже глухо».

«Мы сейчас служим в Чехословакии. Городок очень милый, чистый, уютный, хотя и небольшой. Живем в самом городе, в этом отношении повезло. Вышел из дома – все заведения рядом. В основном сидим с сыном дома да смотрим в окошко, как солдатики маршируют. Одно удовольствие – читаю запоем. Времени для этого предостаточно. Сейчас увлеклась Федором Абрамовым. Купила здесь двухтомники А.Толстого, Ю. Рытхэу и толковый словарь Ожегова. Отдала 200 крон. Предстоит объяснение с мужем по этому поводу. Здесь книги ужасно дорогие – на 25% дороже, чем в Союзе. Женщины здесь время не теряют: колесят по Чехословакии в поисках покупок. Есть здесь и вольнонаемные: учителя, продавцы, слесаря, кочегары».

Прилетели письма от нашей сочинской компании.

Письма от Вали из Рузаевки: «Фотобумаги у нас нет в продаже. Вот уж не думала, что такая ерунда дефицит. После Сочи потекли серые дни: работа, дом. В душе остался горький осадок. Я ждала от Толика чего-то серьезного, но получилась фальшь. Недавно пришло от него письмо. Как холодный душ приняла. Это было письмо старого уставшего человека».

 «Две недели работала в суде как народный заседатель, уставала ужасно. Все больше укрепляюсь в мысли, что курортные романы – это несерьезно. Выкини «породистого пса» из головы, как я пытаюсь забыть своего… Весь май лежала в больнице. Все лето тебя вспоминала, как мы хорошо отдыхали в Сочи. Летом поехали с племянницей на Азовское море по путевке. Попали в жуткое, грязное, ужасное место. Дыра дырой, кормили отвратительно. Сто раз вспомнила сочинский санаторий добрым словом. А в августе взяла и вышла замуж. Теперь живу в Саранске. Он относится ко мне хорошо. Живем втроем с его матерью в трехкомнатной квартире. Устроилась на работу в институт усовершенствования учителей». 

«Мой брак оказался неудачным. Кроме слез, ничего хорошего. В мои 37 лет оказаться под каблуком у свекрови-генерала – это можно сойти с ума. Думала, может, я сама во всем виновата. Попробовала вернуться к мужу. Пока его мать гостила в другом городе, все было нормально. Но с ее приездом все пошло по-прежнему. Я убираю, варю, стираю, приношу деньги. Со мной почти не разговаривают».

Валя из Иркутска: «Барахолку у нас закрыли: много жалоб было. Сапоги стоили 200-250 руб. Теперь в магазинах часто выбрасывают импортную обувь по 100, 95 и 75 рублей. У вас есть в продаже махровые полотенца? Постельное белье покупаю на работе, проблем нет. Простыни я тебе возьму позднее, потому что начальник склада в отпуске. У нас есть по 3 руб.85 коп. (белые) и по 6 рублей (в полоску по краям). Приезжай к нам, билет от Уфы стоит 68 рублей. На Байкал съездим». 

 «Простыни придется подождать. У нас кража на фабрике произошла: украли 400 комплектов постельного белья. Думаю, это кто-то из своих. Полотенец у нас тоже в продаже нет, иногда выбрасывают. Но как укараулишь. У вас есть ситец в продаже?».

Через полгода у Вали из Иркутска горе: «Трагически погиб мой сын. Разбился на мотоцикле. До сих пор не могу успокоиться. И писать не могу – слезы ручьем катятся».

Письма от Ярмилы: «Меня поразила твоя профессия сегодня. От всей души рада, что ты в родном городе, что работа тебя увлекает. Это очень важно. Я все еще в деревне. Занятий у меня много, общественной работы хватает. Но успеваю ходить в кино, театры, на концерты, выставки. Много читаю, слушаю музыку, вяжу, шью, бегаю на лыжах. Недавно купила очень хороший аппарат, все в одном – проигрыватель, кассетный магнитофон и радио. Пластинок у меня много, и я довольна. У меня к тебе такое предложение: приезжай ко мне. Если надо выслать приглашение, я его организую».  

«В феврале я была в Ленинграде пять недель на стажировке. Было очень хорошо. Ежедневные занятия по шесть часов, затем различные экскурсии. Впечатлений много. Я спрашивала в нашем бюро путешествий о твоем возможном приезде ко мне. Там сказали, что от меня достаточно приглашения в форме письма. Поэтому одновременно посылаю тебе такое письмо, с которым ты должна пойти в вашу милицию».

 «Извини, задержалась с ответом. Было очень много работы в школе. Высылаю тебе приглашение. Пока не знаю, где я буду летом, но это не помешает нашим планам встретиться».

Ярмила обеспокоена: «Я выслала тебе официальное приглашение от нашей полиции. Но ты не ответила»… 

Она думает: у нас также все быстро, как у них, делается! С меня потребуется куча беготни по разным инстанциям и прохождение через чистилища парткомов нескольких уровней.

Внеочередное письмо от Ярмилы: они получили трехкомнатную квартиру в Брно. «Сейчас много работы в квартире. Потом мы съездим на дачу к родителям, а конца августа начинается работа в школе. Надеюсь, мы с тобой встретимся. Как вы договорились со Зденкой? Где вы состыкуетесь?»

Как быстро в ГДР и ЧССР решается квартирный вопрос! Просто невероятно!

Нина Т. полна самообладания: «Часто мы создаем себе искусственные сложности. А жизнь, как ни странно, гораздо проще. Она кажется сложной благодаря литературе, которая ее описывает со все возрастающим психологизмом. Литобъединение я здесь не посещаю. Кажется, это все убого и ни к чему».  

 

Бронетанковые на марше

Через некоторое время я поняла, что в студклубе назревают те же проблемы, что в пединституте и сельхозе: склоки, подсиживание, конфликты на пустом месте. А, может, и до меня были сложности в отношениях. Ожидается продолжение на новом витке. Предотвратить это я не в силах, потому что разбираловки начнутся на пустом месте. Правда, пока основы для этого не вижу. Здесь функции студклуба и факультета общественных профессий (ФОПа) четко разграничены, они не дублируют друг друга. В сельхозе и пед – это проблема. Лично я нахожусь с деканом ФОПа в добрых дружеских отношениях. С директором студклуба сложнее, она меня душит своим присутствием. Торчу в институте по 10-12 часов. 

Безмозга – куратор, назначенная от парткома, бронетанковая женщина. То, что она ничего не понимает в самодеятельности и открыто лоббирует интересы своего факультета, никого не заботит. Идеология вмешивается во все и считает себя во всем рулевым — это в порядке вещей. Еще один куратор, непонятный, Далматинец всячески демонстрирует деловую активность. 

Изучив работу студклубов города, решила перестроить отношения коллективов самодеятельности. Разработала документы и формы отчетов для культсекторов, составила планы работы для клуба и коллективов. Всего этого здесь не было, во всяком случае в архивах нет ничего похожего. Стала внушать руководителям коллективов, что студенты должны хотеть заниматься, должны рваться на занятия (меня в институте никто не гнал на вокал или журналистику). Сейчас партком, работники студклуба силком загоняют ребят в танцевальный, духовой, хор, обещая «пряники» в виде ликвидации «хвостов», зачетов. Эта политика многим не понравилась. По этому поводу было много дебатов с руководителями коллективов, особенно с Клигером… 

Как-то Безмозга спросила: 

 — Ты возьмешься быть директором студклуба? Если ты согласишься, я сделаю все, чтобы уволить Алию.

Я не сказала «нет», не сказала «да». С февраля до сентября мне пришлось крутиться за директора студенческого клуба и художественного руководителя: на носу была «Студенческая весна». Рашита Зиганова почти серьезно предупредила:

— Не получите 10 баллов, уволю.

— Тебе это очень надо? — лениво поинтересовался он. 

— Конечно, — изумилась я.

— Будет тебе 10. 

Результаты «Весны» были очень хорошие. Конечно, «обогнать» сельхозинститут трудно, потому что политика развития худ/самодеятельности у них строится в полном соответствии с требованиями партии и правительства: массовость, приоритет национальным номерам, репертуар именно тот, который обожают чиновники от культуры. Студенты нефтяного очень продвинутые личности. У них в приоритете не массовость, а индивидуальное творческое начало. Тем не менее выглядели мы достойно. 

После «Весны» Безмозга начала конфликтовать со студклубом. Было у нас несколько столкновений по поводу распределения призовых мест между факультетами. Всюду она тянула свой факультет вверх, несправедливость была шита белыми нитками. А ведь из-за этих «мелочей» трудно работать со студентами. Мне стоило труда уговорить агитбригаду горного факультета выступить на республиканском смотре, потому что вместо 1-ого им присудили 2-ое место. Были споры по поводу музыкального театра, которому надо было занять актовый зал в то время, когда была назначена генеральная репетиция танцоров перед «Весной». Были столкновения по поводу номеров, которые должны войти или не войти в концерты или смотры. Я знала о том, что она настраивает против студклуба участников самодеятельности. На вопрос, почему в программе нет двух сольных танцев, Безмозга ответила, что «Фира самовольно выключила их из программы». Мне пришлось объяснять, что номера не прошли дальше изначально. Многие заметили ее предвзятость:

 — Мы заметили, что она включает в программы те номера, против которых вы с Людой выступаете. Как назло делает.

Грубо, резко она выговаривала мне:

— Вы должны работать с 9 до 21, а бумажную работу брать домой. 

Руководитель одного из коллективов почти восхищенно выразился о ней: «Вот женщина. Всех сшибает»… 

Полную свою безграмотность Безмозга продемонстрировала на концерте, посвященном  вручению УНИ Красного Знамени. Куратор решила блеснуть и показать свою значимость. Во время торжественного концерта прямо за кулисами начала тасовать номера — это надо было выдержать. Например, после хора с патриотическими песнями хотела выпустить на сцену одиночный цыганский танец. Мы с режиссером Людой Смирновой пытались ей объяснять, что у концерта свои законы построения, своя динамика, своя логика и это не просто — переставить номера. Тут задействованы занавес, освещение, музыкальное сопровождение и много чего. Но дама закусила удила. 

— Не спорь с ней, — посоветовал Клигер (он уже начал понимать, в каких условиях я работаю). — Только громко объяви, что снимаешь с себя всякую ответственность… 

Так и сделала. Впервые за время работы в институте я смотрела представление, сидя в зале. Весь концерт напоминал вдребезги разбитое пианино, на клавиши которого время от времени всей пятерней давили вдрабадан пьяные придурки. 

На сцену вышел квартет — они из тех, кого перед выступлением надо психологически подготовить: приободрить, поправить костюмчик, еще и еще раз напомнить аккорд, с которого начинается песня, потому что у них был один из сложнейших жанров вокального искусства — пение а’ капелла, без музыкального  сопровождения. Они вышли растерянные, аккорд не смогли взять и поехали кто в лес, кто по дрова… 

Разборка была крутая, Безмозге досталось по полной программе. 

Но этой бронетанковой удалось меня подло укусить. Она сделала все, чтобы я не прошла партком для поездки в Чехословакию к Ярмиле. Причем все было отрежиссировано с нарушением всех партийных норм. Партсобрание на горном факультете прошло хорошо: выступили декан Алексеев и замдекана Вильданова. Обстановка была очень благожелательной. Факультет трубопроводного транспорта также готов был рассмотреть мой вопрос на своем собрании. Некрасиво показал себя партком института. До начала собрания на ГНФ парторгу звонили мужские голоса с требованием не рассматривать мой вопрос (!?), якобы из парткома института. Я напрямую позвонила главному партайгенносе УНИ Абызге. Он нерешительно промямлил, что Безмозга что-то тут говорила. «Так мне проходить собрание или нет?» — «Ну проходите», — был вялый ответ. Узнав о положительном решении ГНФ, Безмозга заявила, что институтский партком я не пройду, и это она мне гарантирует. Заместитель секретаря парткома вуза В.И. Кузнецова вначале горячо поддержала мое стремление поехать к подруге за рубеж. Затем была явно смущена столь ярко выраженной ненавистью Безмозги. 

— У меня были некоторые замечания к твоей работе, но я не считаю, что это должно помешать тебе поехать за границу, — сказала Виктория Ивановна. 

На заседании парткома сидело семь человек. Из них с пятью заседателями меня ничего не связывало: ни деловые отношения, ни какие-либо другие контакты. Но настрой был откровенно враждебный. Особенно бойко прыгали Сорников с военной кафедры, молодой муж секретаря райкома партии Федюкиной, и кадровик, хромая старая дева.
— На какие деньги собираетесь ехать? — сверкала глазами дева, негодуя. – Что у вас общего с подругой из Чехословакии? Едете, потому что соскучились? Только из-за этого? Как вы относитесь к поступку Максима Шостаковича? Что читали у Дубова, у Бондарева? Василя Быкова? 

И все хором горячились: «Ну вот признайся, что ты не умеешь работать!» 

Ошметки 37-ого года летели в меня щедрыми горстями. Единственно, не вызвали родителей и не потребовали отречься от меня. Была бы полная картина! 

Я потом у нормального человека спросила: причем здесь Максим Шостакович. Оказалось, тот эмигрировал за рубеж, и советские газеты резвились на тему, что сын великого современного композитора был в школе троечником! Какая для меня честь быть в такой компании. Только разница в том, что я действительно собиралась просто в гости. И вообще, мы на самом деле верили, что нет страны справедливее и лучше СССР… 

Рулевой напорист, бдителен и беспощаден. Тогда было их время. И боялись партийцы одного: чтобы не было жалоб в Москву. Столица могла основательно их потрепать. Но и они человеку с клеймом жалобщика перекрывали кислород. По совету Сергея Лаврентьева (он работал в Кировском райкоме партии или райисполкоме) я написала в обком КПСС. Через месяц пригласили туда. И я увидела, кому предстоит решать вопрос: Пустовиту, который только недавно трудился в славных стенах института. Три часа он уговаривал меня замять дело. Взял измором, получается. И я сделала ошибку, что спустила все на тормоза. Хотя Сергей предупреждал, что если ввязываешься в вышестоящие разборки, дело нужно довести до конца. Иначе со временем мне все выйдет боком. 

После звонка из обкома партии меня затравили насмерть за то, что «не дорожу честью института». Ну, конечно же. Карабас Барабас издевался над куклами в своем театре, а когда те пожаловались Буратино, кукол надо было замучить за то, что не дорожат честью Карабаса. Логика вполне в духе партийной демагогии…

Весной состоялась встреча одноклассников. На десятилетие окончания школы мы собрались почти все. В ресторане гостиницы «Россия» мы сидели за длинным столом. Разговор зашел о том, что только я и Сережка Пугачев бессемейные. Тема была неприятной для меня. На танец меня несколько раз пригласил высокий стройный мужик. Софья Захаровна перегнулась через стол и с иронией спросила: 

— Сколько ему лет? 

— Зато француз, — четко произнесла я. 

Отпад был полный. Когда мы вышли из кабака, наши девчонки буквально висли на нем, пытаясь спеть Морису на французском «Прости мне мой каприз»… 

Я рада, что умыла всех. Хотя особо радоваться нечему: он женат на москвичке и у них двое белокурых пацанят… 

Нижневартовские не смогли приехать. « За билетами здесь люди днюют и ночуют у кассы аэрофлота, — пишет Галя —  В течение месяца отмечаться ходят. А то и неделями сидят с билетами в аэропорту. Аэропорт у нас —  двухэтажный барак, там не то что сидеть, стоять негде. Мы двое суток, не поверишь, простояли на одном месте: уйдёшь, место твоё займут»…

Мне пришлось соврать Ярмиле, что не могу поехать в ней в гости, потому что маме нужно принять лечение в Нафталане. Это правда, но я к этому делу не имею отношения. Мама давно финансово отрезала меня от себя. Мы с нанайкой живем в трехкомнатной квартире, куда периодически переселяются то одна сестра с семьей, то другая. И все заканчивается скандалами, в основном с нанайкой. Уживаемся мы друг с другом  — все! – очень трудно. Письмо от Ярмилы: «С тяжелым сердцем я читаю твое письмо и отвечаю на него. Но ничего не поделаешь. Если твоей маме в Азербайджане помогут, по-моему, это тебя обрадует больше, чем твой отпуск у нас. В следующем году я опять приглашу тебя в гости. И мы обязательно встретимся. Я подготовлю для тебя такую же большую интересную программу, какую я хотела осуществить сейчас». 

Мгновенно вспыхнула зелень весной и заблестела чистым здоровым блеском, как вымытые волосы. Быстро, шумно и празднично пробежало разряженное смеющееся лето. И вот уже выходят навстречу деревья в поношенных блеклых нарядах. И блеск солнца на всем – как отражение света на металле. Стало грустно, как при взгляде на затухающий костер.

Я уходила из нефтяного измотанная до предела. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются. Что же остается на их месте? У меня — оголенные провода! Каждое слово – соль на живую рану. Раздражало все, что лезло на глаза. Новый худрук мне сказала: «Ты уходишь, злая на всё. Я не говорю, на всех. На всё». 

Что же это за напасть такая в культуре? Лена ушла из студклуба в «состоянии тихого бешенства», у Федотовой с ФОПом — звон оголенных проводов. А проблема проста: это такая собачья работа, при которой человека можно объявить и великим тружеником, и большим бездельником. Ни то, ни другое невозможно доказать. Критерии весьма зыбкие… 

Пока длилась эта история, у меня было ощущение человека, живущего в оккупированной стране. Оказывается, главные чувства – не ненависть и злоба к оккупантам. Нет. Гораздо хуже чувство бессилия перед несправедливым порядком, когда с тобой могут сделать все, что угодно из-за ничего. В это время с Безмозгой разводился муж. Зачем она умножала свои печали тупыми конфликтами, непонятно. 

Помнится разговор со студенткой, которая вступала в партию. Маленькая, хрупкая, эта девушка обладает твердым характером. В ее голосе звучат диктаторские нотки, слышится не терпящий возражения тон. 

— Зачем тебе это надо, — спросила я. — Для карьеры?

С ожесточением в голосе она ответила: 

— Нет, мне карьера не нужна. Я ни над кем не хочу стоять и над собой всяким командовать не позволю. Мне билет нужен, чтобы зажимать некоторых.

 — И слабых тоже?

 — Слабые сами ужмутся. 

– Какую тяжелую жизнь ты прожила, что у тебя такие мысли?

 — Навидалась вот так (резкий жест под горло)!

Это голос поколения, голос и позиция того времени. Еще одна бронетанковая, со вздохом думала я, вливается в ряды рулевых. «Со временем она перестанет различать и будет зажимать всех подряд, если ее не остановить вовремя», — выразила свое мнение другая студентка, постарше. 

Интересно, какой меркой эта белокурая бестия будет мерить, кого надо зажимать, кого нет? И никто ее остановит, потому что Система продвигает и пестует подобных. В таких условиях главное для нормальных людей было не сойти с ума и не стать шестеркой. По-моему, альтернативы не было.

А уходила я с работы потому, что получила от Софьи Захаровны письмо-записку по почте: «Фирочка, милая! Поскольку телефона у тебя нет, сообщаю письменно: есть работа, не знаю, понравится или нет. Позвони или приезжай. Только скорее»… 

Наконец, появляется возможность заняться любимым делом – журналистикой? 

 

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (1 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…