Татьяна Трунёва

Отрывок из лирической прозы “Наследство”

Я с любопытством следила за этим представлением. Предвкушение дурного и запретного сглаживало горечь моей недавней личной драмы. Пары танцевали, медленно оголяясь, а потом стали меняться обнаженными партнерами. Хозяева вечеринки подогревали  гостей страстными репликами и комплиментами. Виктор шепнул: «Удиви меня!»

Мне вдруг стало совсем не стыдно раздеться, и я чувственно станцевала на столе под общее шумное одобрение. Вокруг сверкали глаза и парил запах разгорячённых тел.

 Наконец, привыкнув к обстановке, я разглядела моего нового друга. Он выглядел великолепно и без одежды, да и отлично двигался. Блики света вращающегося  под люстрой зеркального шара томно скользили по его темным волосам и крепкому телу. Виктор обнял меня, прижимаясь сильнее, и тут же ещё несколько пар чьих-то рук проскользили по моим ногам и бёдрам…

Это было начало плавания по мутной реке свингеров! Мы вышли с вечеринки далеко за полночь и устало побрели по сонным улицам до стоянки машин. Морозная пыль остужала разгоряченные лица. Под стук каблуков о ледяной тротуар я думала, как хорошо и спокойно жить не любя, предаваясь телесным утехам, когда сердце не трепещет от тоски и ожидания, а делается рассудительным, как разум.

Наши развлечения продолжались всякий раз по новой программе: втроем, вчетвером, в разных комбинациях мужчин и женщин. Хозяева клубов тоже отличались фантазией, устраивая вечера игр с вариациями от венецианских карнавалов, при этом, на гостях были надеты лишь маски, до оргий времён Калигулы, сдобренных всеобщим пьянством или принятием чего покрепче…

В красивых вазах вместе с конфетами аккуратными горками красовались презервативы. В просторных джакузи, обёрнутые лишь в ароматную пену, посетители  жестами манили присоединиться к бурлящему в воде удовольствию. На громадных экранах вдоль стен «зажигали» эротические клипы и порнофильмы. Всё вокруг кричало: «Отдайся! Отдайся всем и сразу!»

Порой, следя за тем безумием, я внутренне усмехалась: «Несомненно, заразное сумасшествие стало причиной падения Содома и Гоморры.»

Временами  потный и хмельной душок наших встреч разбавлялся свежим воздухом душевных разговоров. Мы с Виктором заезжали перекусить в ближайшее кафе и по-приятельски  болтали. В такие моменты необъяснимое волшебство словно переносило нас в мир романтических вибраций. Но возвращаясь в реальность, я решительно себе возражала: «Не сейчас… и конечно, не с ним!»

Так пролетели почти три месяца, захватив «жаркое» время канадской зимы – Рождество и Новый Год!

Но однажды я проснулась, борясь с тошнотой, будто объелась несвежего сладкого… и поняла, что эксперимент над «собакой Павлова» закончен. В душе торжествовал покой – ни обид, ни терзаний.

В этот же день я позвонила Вите, выдумав, что на месяц уезжаю в Россию по семейным обстоятельствам. А вскоре я узнала о болезни мамы, и мне действительно пришлось уехать…

Смерть вошла, не гремя косой и костями, а впорхнула тихо, сгустив въедливый  запах гнили и лекарств, которыми пропитались стены за время маминой болезни. Судьба решила на этот час оставить нас вдвоём, чтобы никто не помешал нам проститься. Меня словно что-то позвало в ту комнату, где лежала мама. Она уже почти не говорила, постоянно спала. Я приоткрыла дверь и, взглянув в её тускнеющие глаза, метнулась к шкафу за молитвенником. Пойманные сквозь призму слёз строчки сипло вырывались из моей груди: «Яко Той избавит тя от сети ловчи…» Я держала сухую мамину ладонь, а она всё остывала и остывала. Слова обжигали мои мокрые губы, и чем холоднее становилась рука мамы, тем сильнее горело у меня внутри.

До сих пор мне не верится, что это была я. Неужели у меня хватило сил, ступая почти на ощупь по скрипучему деревянному полу, занавесить зеркала и ждать прихода отца и Люси? Я должна была умереть рядом с мамой, когда наши взгляды в последний раз встретились и мои дрожащие пальцы, коснувшись жёлтых век, закрыли ей глаза!

Следующие дни текли вереницей приходящих и уходящих знакомых, друзей, одноклассников. Онемев, я кивала и слушала их вздохи утешения. Чешская старая мебель родительской  квартиры пугливо теснилась, а выцветшие обои плывущими цветочками колыхались в моих глазах.

Люся позвала меня к телефону. От удивления в моём горле заклокотало, будто я проглотила живую рыбу.

– Витя? Как ты… этот номер?

–Я тебя везде искал, писал, звонил. Ты ведь всё отключила. А потом в театральной студии… помнишь, мы с тобой туда заходили?  Я пришёл и встретил Тамару. Вот и узнал. И телефон она дала. Соболезную, – он помедлил. – Ты вообще как?

– Спасибо. Я… как-то… – в трубку упал мой сдавленный хрип.

Я вспомнила, что мы однажды заезжали в Русский центр искусств, где Тамарка играла в любительских пьесах. Увидев меня с Виктором, она возбуждённо прошептала: «Я знала, одиночество – это не про тебя. Мужчинка-то хорош! Пока только встречаетесь или уже всё было?» В ответ мне захотелось сыронизировать: «Всё было много раз, но пока не встречаемся». Тамарочка, большая театралка, даже в самых смелых фантазиях не представляла, в каких спектаклях я теперь участвую!

– Может, мне приехать? – голос Виктора звучал решительно.

– Сюда? Из Канады?

– Это же не на Луну. От Торонто до Москвы десять часов лёту. Оттуда на Новосибирск три рейса в день. Я уже посмотрел.

– Похороны завтра, а потом… через несколько дней мне надо поехать в Бийск.

– Это где?

– Для москвичей всё, что за Уралом, Колыма, – вздохнула я, удивляясь, зачем  рассказываю ему о своих планах. – Это Алтайский край.

– Тебе там помощь нужна?

– Пока не знаю…

– Давай так: я позвоню послезавтра. Тогда решим. Держись!

Вечером, когда отец заснул, а мы с Люсей устало жевали на кухне бутерброды, она сказала:

– Я слышала, как ты по телефону говорила. Если твой мужчина хочет тебе помочь, поезжай с ним в Бийск. Чего мне туда таскаться?

– Он…– я замялась, – Не мой мужчина, просто знакомый.

– Скажешь тоже! Будет «просто знакомый» помощь предлагать и лететь из Канады в Сибирь! Это всё она, – Люся бросила взгляд на фотографию в чёрной рамке. – Твоя мама очень не хотела, чтоб ты одна осталась… без мужика. Переживала  после твоего развода. А душа-то её ещё тут – вот и помогает.

– А почему мама сама этот дом не продала? И откуда он взялся? Я уже больше двадцати лет как в Канаду уехала, потерялась в переменах. А ты разве не в доле на это наследство?

– Дом-то – название только, так… домишко. Мне бы со своим барахлом разобраться, что мне от мужей досталось, – грустно улыбнулась Люся. – Мама твоя, видать, хотела, чтобы ты историю бабы Груни и всей нашей семьи узнала. Ведь у тебя с бабушкой поразительное сходство: и рыжие кудри, и серые глаза, да и характер тоже, вернее сказать, норов. А любовь у Груни к тебе была прям сумасшедшая!

Круглое гладкое лицо Люси напряглось. Её тонкие пальцы разминали сигарету. Раньше она курила папиросы, так и осталась привычка крутить что-то в ладонях перед длинным разговором. Люся, пережившая двоих мужей, была лишь на пятнадцать лет старше меня, детей у неё не получилось, и я считала её не тёткой, а скорее старшей сестрой. В ней до сих пор бурлил источник девичьего задора, и мы часами болтали по скайпу, обсуждая всё, от модной обуви до любимого сериала.

– Так что ты знаешь о бабе Груне? – сладко выдохнула Люся с сигаретным дымом.

– Мало чего. В детстве она меня уж слишком баловала, может, из-за нашего сходства… Мне было четырнадцать, когда её не стало. Знаю, что она несколько раз была замужем и у вас трёх сестёр разные отцы.

– Да, она умела «в омут головой». Ты вот тоже – замуж за одного, родила от другого, потом с ребенком в Канаду, а там опять разбежались…

– Ну, не так драматично! – я присела рядом и, обняв нервно курящую Люсю, с удивлением выслушала годами скрываемую от меня историю.

Она звучала почти сказочно и могла бы начинаться словами: «В некотором царстве, в некотором государстве…» Низкий голос Люси рисовал передо мною яркие стены теремов и звенящие бубенцами тройки, весёлые гулянья, блины с икрой и сдобные пирожки. А потом, словно в кошмаре, в сказку явилась чёрная сила и сожрала те ароматные пироги со сладкой начинкой.

Тётка рассказала, как в семье знатного купца, владевшего в Бийске несколькими домами и хлеботорговлей, родился четвёртый ребёнок. Девочку окрестили Агриппиной. Люся вскользь коснулась бурных лет революции, восстания белочехов и гражданской войны. В 1923, когда Советская власть уже крепко вгрызлась в сибирскую землю, двенадцатилетнюю Груню, спрятанную в сене на телеге, вывез из стонущего в перестрелках города преданный купеческой семье конюх. Так единственная уцелевшая «купчиха» превратилась в няньку детей конюха и провела с его семьёй в таёжной деревне шесть лет.            

(14 оценок, среднее: 4,64 из 5)

Загрузка…