Страна: Россия
Я люблю море, хорошее кино и шорох осенних листьев под ногами. Моя реальная страсть в жизни – чтение. В этом году я закончила магистерскую программу «Литературное мастерство» ВШЭ, в Москве, хотя уже имела высшее педагогическое образование. Я журналист-фрилансер, не стала учителем, но долгое время работала радио- и телеведущей. Свои первые рассказы написала на литературных курсах. Публиковалась в сборниках современной прозы ЭКСМО и Ридеро. Думаю, писатель – это человек, который чутко настроен на людей и время, в которое он живет. Он «слышит» жизнь и умеет о ней рассказать, даже если речь идет о больном или уродливом.
Country: Russia
I love the sea, good cinema and the rustle of autumn leaves under my feet. My real passions in life are reading and writing. This year I completed my master’s program «Creative Writing» at the Higher School of Economics, Moscow, although I already had a degree in pedagogy. I did not become a teacher, and I worked for a long time as a radio and TV presenter. Now I work as a freelance journalist. I wrote my first stories during some literary courses. They were published in the collections of modern prose EXMO and Ridero. I think a writer is a person who is sensitive to people, to the time in which he lives. He «hears» life and knows how to tell about it, even if it is sick or ugly.
Отрывок из повести «Неженка»
Господи, мы знаем, кто мы такие, но не знаем, чем можем стать.
У.Шекспир, «Гамлет»
1.
Офелия с детства была неженкой.
Она появилась на свет чуть раньше срока, с небольшим весом и ростом, тончайшей папирусной кожей и светло-серыми жемчужными глазами. Вместо первого крика издала лишь короткий тоненький птичий писк, и с самого начала было ясно, что для благополучного развития этого ребенка его нужно лелеять и опекать сверх меры. Малютка была не просто спокойной, а даже вялой и совсем не требовательной. Она плохо ела, неважно спала и мало интересовалась яркими погремушками, висевшими прямо перед ее глазами в уютной плетеной люльке, с пологом, отделанном кружевом. Казалось, она родилась слишком взрослой для таких глупостей, и разглядывание развивающих игрушек пойдет ей только во вред.
Ее мать – молодая женщина Лида – работала библиотекарем. Была скромной и начитанной. Носила очки, гладко зачесывала волосы назад, собирая их в аккуратный пучок, как балерина, а под круглый воротничок кремовой накрахмаленной блузки прикалывала старинную брошку-камею, выкупленную ее мамой в ломбарде по случаю. Она вела простую, достойную жизнь, как лебедушка плавая в своей тихой заброшенной заводи, без особых всплесков и потрясений. Росла не примечательным, немного замкнутым ребенком, в школе училась средне, и закончила Библиотечный институт, поступив туда лишь потому, что было близко ездить. Самым любимым ее занятием, даже страстью – было чтение. Только в нем, как в бушующем океане, она совершала вместе с героями экстравагантные и дерзкие поступки, невозможные для нее в повседневной жизни. Вместе с ними она становилась необузданной, бесстрашной Амазонкой, яркой и не похожей на себя.
Однажды в библиотеку стал захаживать приятный мужчина среднего возраста и комплекции, в добротном костюме и клетчатом жилете, с таинственным портфелем в руках. Он выглядел немного отстраненным и даже рассеянным. Входил не спеша, невидящим взглядом окидывал помещение, останавливался на ней, Лиде, и глухо произносил свое неизменное: Здравствуйте! Часто забывал, за какой книжкой пришел, и тогда морщил лоб, чтобы вспомнить. Глаза его были умны и смотрели проницательно прямо в душу – так Лиде казалось, и от этого становилось неуютно и тревожно, как в ожидании приема у зубного врача.
Но особенно ее поражал краешек цветного шелкового платка, нахально торчащего из верхнего правого кармана пиджака. Как он так элегантно и небрежно пристраивал этот платок? – всякий раз, оформляя формуляр, думала Лида. Кольца на правой руке не было – значит, не женат, а, может быть, уже разведен, размышляла она, глядя на холеную кисть. Значит, сам. А, может, у него есть помощница по хозяйству? А что? Это модно. Этот платок не давал ей покоя, странно волнуя и пробуждая смутные догадки. Как будто наличие его означало, что профессор, как она сама для себя его называла, в душе – немножко артист, даже шоумен! Это было непонятно и даже отталкивающе, но вместе с тем почему-то и притягательно. Вступать в беседу, расспрашивать, кроме профессиональных вопросов библиотекаря, она считала бестактным. Мужчина всегда брал разные по толщине томики Шекспира и книги литературных критиков по его творчеству. Возвращал их точно в срок, и приходил снова и снова, повторяясь в своем выборе. Так Лида потихоньку вместе с ним, а точнее – вслед за ними пристрастилась к английской классической литературе.
2.
Когда она взглянула на рожденную ею восковую девочку, выглядящую анемично – в венчике белесых тонких волосиков, почти без бровей, казавшуюся ожившей куклой из собственной Лидиной детской, сердце ее сжалось от самых разных чувств, разом обрушившихся на нее: умиление, нежность, ликование, гордость – она, Лида, родила дочь! Сильнее чувств до этих пор она не испытывала. Для нее это стало событием мирового значения, взрывом, перевернувшим всю ее тридцатилетнюю налаженную, монотонную жизнь.
О том, кто отец, она тщательно умалчивала и скрывала от немногочисленных подруг и родных, с самого начала зная, что ей крупно повезло забеременеть от случайной вспышки страсти. Не своей, а того командированного мужчины, который прошлой весной случайно заглянул в соседний журнальный зал и через дверь исподволь наблюдал за ее работой. Скорее всего, от скуки он пригласил поначалу оторопевшую Лиду на свидание. И не успела она осознать ни своих, ни его мотивов, как поддалась шальному напору незнакомца и немножко расцвела от понимания – она понравилась, причем до такой степени, что пробудила в ком-то огонь. Так они оказались в его облезлом гостиничном номере, и все произошло слишком быстро и второпях, без толики романтики и весьма буднично. Как будто с ней случилась история из книги, ее, как героиню, вдруг подхватило ветром перемен и понесло в пьянящем потоке – размышляла Лида потом. Заверть, –вспомнилось ей книжное слово, – Со мной случилась заверть.
Она не грустила, что этот мужчина быстро уехал, совсем не вспоминала его и уж тем более не хваталась за голову, когда поняла, что беременна. Втайне она была рада, что произошел такой кульбит в ее судьбе. Нежданный подарок, нужный, драгоценный. Этот ребенок с самого начала был обречен стать ее собственным, единоличным продолжением. Она, Лида, станет ему и матерью, и отцом, и постарается сделать хрупкую детскую жизнь наполненной, счастливой, без чувства безнадежности и обделенности. И ничем не хуже, чем у других детей в полноценных семьях.
Когда ей, измученной родами, которые длились почти сутки, принесли дочку (она знала, чувствовала, что не сын), она взглянула ей в глаза и сразу поняла – Офелия. Никакой альтернативы не было и быть не могло. Офелия, которую изучал загадочный профессор, вдохновила и Лиду, и ее ничуть не смущал трагичный финал жизни литературной героини. Напротив, ей казалось правильным и логичным дать дочке сложное, немного вычурное имя, как будто оно способно было стать для нее пропуском в другую, лучшую жизнь. К тому же, это немного роднило ее с выбором образованного импозантного мужчины в костюме, и таким образом, теперь вместе с дочкой она как бы переносила путешествие из мира книг в обычную жизнь.
3.
Фелюшка, – так ласково называла Лида дочку в раннем детстве. Девочка выглядела инопланетянкой среди других детей. Всегда грустная, серьезная, сосредоточенная. С тонкими пушистыми волосами, заплетенными в косы и украшенными атласными бантами, в удлиненных платьях нежных расцветок, белых колготках и лакированных туфельках – в будни она выглядела наряженной, как для праздника или похода в театр. Но Лида упрямо одевала Фелю так каждый день. Это было ее возвышенное и восторженное отношение к дочери как к диковинному цветку, который должен радовать и услаждать глаз любому. К тому же девочка не доставляла никаких хлопот: не бегала, не шумела и, упаси Бог, ничем не пачкала свои наряды. В садик она не ходила, детей сторонилась и неизменно жалась к матери, привычно ища в ней опору и защиту.
Мама Лиды, Анна Петровна, после смерти мужа, уехала жить к сестре в другой город за пятьсот километров от Москвы и приезжала редко, наездами.
– Господи, чего Феля бледная-то такая? – всплескивала она руками, приехав их навестить.
– Яки смерть, Боженьки мои. Дай-ка я покормлю тебя, детонька, – сердобольно приговаривала бабушка и готовила наваристый борщ, и пекла блины, и подавала их с густой рыночной сметаной, но Офелия оставалась прежней.
Лишь коротко бросала немного удивленный взгляд на Анну Петровну, почти не реагируя, просто чувствуя добро в ее голосе, и оставалась безучастной и по-прежнему замороженной.
Офелия любила тихо сидеть в своей комнате и листать многочисленные детские книжки, которых благодаря маме, у нее было в избытке. Рассматривала картинки, задумчиво обводя пальчиком контуры зверей и птиц, или брала альбом и чертила мелкие невнятные фигурки людей, не раскрашивая их, а больше штрихуя унылым простым карандашом.
Здравомыслящая Лида полностью растворилась в своей новой материнской роли, и чувство меры, казалось, покинуло ее. Она превратилась в типичную маму-наседку, кудахтающую по поводу и без, не дающую ребенку и шага ступить самостоятельно. Она не читала специальную литературу, не консультировалась с врачами, не судачила с подругами, а между тем ее действиями руководила слепая любовь и эгоизм. Ей казалось вредным знакомить Фелю с другими детьми, давать ее общаться и играть с ними. Она думала – научат плохому, обидят, отберут игрушки. Она растила Фелю неженкой.
Дочь всецело принадлежала ей и зависела от ее воли. Вместе они прекрасно ладили. Сама она с дочкой почти не играла, только разучивала стихи, и тогда Офелия меланхолично, послушно повторяла за ней строки, кажется, даже не понимая смысла, но, придавленная рефреном, быстро заучивала их наизусть. Часто соседи видели их гуляющими в парке по главной аллее, такими чинными и размеренными, словно обе они, если не вглядываться в лица – старушки из располагавшегося неподалеку Дома престарелых.