Нина Ягольницер

Отрывок из фэнтези “Опекун“

Я стал опекуном Санти, когда ей было всего восемь лет, и с тех пор все вокруг не уставали талдычить, что я дурно на нее влияю. Впрочем, лично на меня никто никогда не грешил – просто не догадывались. Зато все без конца рассуждают, что ребенок явно находится под дурным влиянием и упорно ищут источник этой напасти. Идиоты… Мне страшно даже представить, что они сотворили бы с моей малюткой,
если бы не мои уроки.

Нам с Санти невероятно повезло, что окружающие не догадываются о моей истинной роли в ее жизни. Люди вообще поразительно ненаблюдательны. Даже дети. Впрочем, особенно дети. Видите ли, взрослые люди до смерти боятся всего, что не врастает в их понятие о здравом смысле (хотя когда-то они и физику считали колдовством), а потому худо-бедно замечают всякие кунштюки, которые не могут объяснить. А дети – те еще не так изгажены рационализмом, а потому интуитивно верят в любую чертовщину и не пытаются искать в ней закономерностей.

А потому Санти таскают к школьному психологу – усталой женщине с тоскливыми глазами, которая незатейливо приписывает все странности моей подопечной переходному возрасту. Ее тетушке целыми стаями летят строгие письма о необходимости наблюдать за девочкой дабы не упустить «новые тревожные симптомы подросткового бунта». 

И все из-за меня. Моих советов, моей поддержки и моей безоглядной любви.

А ведь у нас все так трудно начиналось. Сколько меж нами было обид и боли, сколько слез и ненависти, сколько безысходного отчаяния…

…Родителей Санти я не застал – при нашей первой встрече их уже не было в живых. Я почти ничего о них не знаю – Санти была совсем крошкой, осиротев, и мало помнит о своей семье. Но одно я могу сказать о них без сомнения: это были интересные, романтичные и совершенно не взрослые люди. Право, только восторженное дитя может быть настолько эгоистично, чтоб назвать собственного ребенка Сантэль. Это, на минуточку, «Рафаэль Санти». Матерь Божия… 

С самой смерти родителей мою девочку воспитывала тетка, описать которую лучше всего можно частицей «не».

Она была вовсе не зла, но и доброй ее было не назвать. Была не слишком глупа, но и умна не особо. И она не чтобы любила Санти, но все же не бросила ее.  

До встречи со мной Санти была тем, что так ужасно называется «удобным ребенком». Бесцветное, бесхарактерное, бессловесное существо, умеющее лишь превосходно исполнять приказы. Все категории взрослых людей обожают таких бедолаг: из них выходят первосортные граждане. И не надо этих школьных баек о «личности» – смешно, когда об этом вещают те самые люди, кто твердой рукой загоняет любой характер в форму для печенья.

Именно я стал тем, кто впервые заметил отсутствие у Санти всякого стержня. И только я один взялся этот стержень создавать. 

О, люди не любят тех, у кого он есть. Едва заподозрив его, бросаются разрушать, облекая свои действия в любые слова: «социальная адаптация», «общественные связи», «помощь в поиске себя». 

Поиск себя, господа, это не про вас. Потому что себя можно найти только самостоятельно, никем не взнуздываемым и не дрессируемым.

Я впервые шепнул это Санти, когда она, прихрамывая, вошла в класс. Когда ее привычно попытались толкнуть на перемене. Когда назвали «хромой кочерыжкой», а она, вместо слез, ударила обидчика прямо в носовой хрящ, сладко хрустнувший под ее пальцами.

Потом был кабинет директора и багровая женщина, вопящая о муках своего дитяти в кабинете травматолога. И Санти, вызывающе задравшая голову и спокойно спросившая: «Он хороший, послушный мальчик? Так значит, это вы ему велели так меня называть?»

Как я гордился ею в этот миг… Как быстро мой блеклый мотылек налился полноцветными красками зарождающейся силы характера. И это… нет, не моя заслуга. Заслуга тут ее собственная. Это лишь моя гордость. Мое счастье и утешение. 

***

У нас с Санти все вышло совершенно случайно. Она была совсем малюткой, когда сломала ногу на катке. Чертовски неудачно сломала, одних операций потом было целых четыре. И во время третьей в ее жизни появился я.

Я остался с ней навсегда, незаметный, всеми забытый, и никто, включая саму Санти, так и не придал этой волшебной встрече должного значения.

Какая забавная случайность, верно? Все в мире зависит от случайностей. Право каковы были шансы, что именно я, шестая пластина наплечника легкой кирасы, вернусь в мир и встречусь с этой неулыбчивой, недоверчивой и такой искренней девочкой.

Триста лет я провела в земле, крепко обнимая истлевшее плечо графа Раймона де Меденьяка, которого мы так и не сумели спасти от гибели, хотя отчаянно сливались в едином стальном объятии, полыхая на солнце, скрежеща от боли и ярости, подставляя свои горбатые пыльные спины под удары мечей и протазанов. Как мы любили его, нашего графа-чернокнижника… Мне до сих пор тяжко и холодно, когда я вспоминаю его горячее живое плечо и влажную полотняную рубашку.

Потом я, вычищенная и надраенная, как суповой котел, выпячивала стальной хребет, прикрученная к неподходящей мне кирасе в коридоре какого-то замка и выставленная гостям напоказ, будто площадная девка.

 Затем скиталась по запасникам и музеям, обвешанная, словно ослица на ярмарке, яркой мишурой номерных табличек и регистрационных номеров. «Часть рыцарского доспеха. Позднее Средневековье»… Какая я вам часть, ублюдки! Я защитница, навсегда утратившая сюзерена, я вдова, потерявшая любимого, чьего имени вы даже не знаете…

Через много лет я оказалась в частной коллекции какого-то толстосума, понятия не имевшего о разнице меж кирасой и кольчугой. Затем была изъята в числе прочего нелегального имущества и, еще пару десятков лет проведя на задрипанном складе вещдоков, была попросту украдена и продана в металлический лом. Какая глупая судьба…

Но все изменилось в тот день, когда я, полная воспоминаний и тяжкой злобы, попала на завод, где превратилась в штифт для остеопротезирования. Инертный сплав… Вот так они назвали прекрасный металл, выбранный Раймоном для своей кирасы. А он сам называл его «лунной сталью».

Два месяца спустя я вошел в крохотное детское тело, соединив собою кромки сломанной голенной кости.

Тогда я был велик и толст. Я причинял ей боль. Она думала – это от перелома. Но это было от моей злобы, моего горького одиночества, моей белопламенной тоски по хозяину. А она не сердилась… Не проклинала меня, мою жестокость и эгоизм. Она плакала и говорила со мной, говорила целыми ночами, будто с котом или куклой. Просила не мучить ее, обещала всегда быть хорошей девочкой и очень-очень боялась, что я ее оттолкну, и она станет калекой. Бедная моя крошка… Как я, старый верный доспех, мог ее предать?

Сейчас, пять лет спустя, я почти полностью поглощен костной тканью, и Санти уже не помнит обо мне. Обо мне вообще помнят лишь рентген да аппарат МРТ, с которым мне запрещено общаться. Но я здесь. Я все время с ней, древняя, истасканная жизнью железяка, обломок былой славы и доблести, последний огрызок великой любви и великой преданности

Милая моя Санти… Мое хрупкое дитя, мой пугливый бельчонок. Не бойся ничего, я защищу тебя, я научу тебя душевной стойкости Раймона, его отваге и несгибаемой воле. Я сделаю тебя его названной дочерью и буду служить тебе, как служил когда-то ему.

Будь безмятежна. Я никогда тебе не изменю.

(107 оценок, среднее: 4,38 из 5)

Загрузка…