Любовь Егорова

Отрывок из эссе “Тот, кому обещали счастье”                               

 

     Ветер собрал тучи над крышами и накинул тень на твоё лицо в сумеречный час волшебной полутьмы, когда не хочется ещё зажигать свет и можно немного помечтать. Но ты всегда молчишь, выслушивая о чём я говорю с тобой вечерами перед сном ─ ты мой невидимый собеседник, много лет я доверяю тебе самые сокровенные свои мысли и переживания. Поэтому я могу говорить всё, о чём думаю, исключая любые споры и домыслы. Часы исправно сражаются с Вечностью и вечерний закат где-то за недосягаемым горизонтом разжигает походные костры. Шёлковое солнце, пробиваясь сквозь красноватые плотные клубы дыма от этого костра, перед тем как уснуть ─ целует землю с её полями, лесами и реками; не забывая ни одну самую маленькую волну или полевой цветок, заглядывает в окна и глаза людей, собирающихся зажигать светильники в эти вечерние часы, и вздыхающих, что прошёл ещё один день. Ещё один день, когда мы с тобой ведём неслышную беседу, мой невидимый друг… 

                                         
    Сегодня, в летний августовский вечер, мне вдруг припомнилось моё первое расставание с дружбой. Это была девочка, с которой мы жили в одном подъезде и вместе гуляли во дворе, или в старом романтическом парке, расположенном совсем рядом с нашим домом. Мы придумывали игры, шептались, доверяя друг другу секреты, которых у нас и не было, потому что секреты наши скоро сами раскрывались, когда мы искали у взрослых ответы на постоянно возникающие вопросы, волнующие нашу детскую любознательность.
И всегда, сколько себя помню, рядом жила какая-то неизъяснимая грусть. Если я забывала о ней, грусть неизменно напоминала о своём существовании всеми возможными способами. Катание на качелях, новые игры, узнавание жизни дающее радость открытий, или рисование ─ любые занятия не могли избавить меня от чувства, бередящего душу маленькими милыми коготками. Сколько бы я ни отгоняла её от себя, грусть нисколько не обижалась, а просто уходила в тень, и всё равно продолжала находиться поодаль, но не слишком на большом расстоянии от меня. Если я особенно веселилась и испытывала полную восторженную, ребяческую радость бытия, она просто свивалась уютным клубочком где-нибудь на окошке около горшка с красной геранью, притворяясь совсем незаметной. Но чуткая, вежливая грусть ─ никогда не покидала меня. Она оказалась преданней всех встреченных в жизни людей и никогда не оставляла меня, чтобы ни случалось в жизни, когда другие исчезали в неизвестном направлении, предавали или уезжали далеко, грусть ласково смотрела мне в глаза, поглаживала по голове, ложилась у ног, пытаясь успокоить своим участием ноющее сердце.
  Наша детская дружба с соседкой Ритой была тёплой, безоблачной и никогда не омрачалась ссорами, как это часто бывает у девочек. Мы радовались общению ─ рассматривали красивых майских жуков в парке, или придумывали вместе интересные игры. Иногда, в гостях у моей маленькой подружки, отец Риты, если он был дома, кормил нас вкусной картошкой, которую он нарезал целыми тончайшими пластами и жарил особым охотничьим способом, как он говорил. Ничто не предвещало разлуку, но неожиданно для нас, папу её ─ военного по профессии, назначили служить в другом городе. Однажды Рита сообщила мне о предстоящем переезде, и мы были расстроены, хотя ещё не совсем осознавали, что это положит конец нашему общению. Письма были исключены, мы ещё не ходили в школу, а грусть при этом известии, стала чаще приближаться ко мне и крепко обнимать за плечики невидимыми лапками, пытаясь заменить собою мою милую подружку. Мы, ещё две маленькие девочки, по- взрослому тосковали и плакали при отъезде Риты, а её отец, утешая нас, обещал, что через год мы непременно встретимся, когда они снова вернутся в наш город. Он сдержал своё обещание и в один прекрасный летний денёк Рита действительно приехала. О! Какой это был праздник! Наконец, состоялась и наша долгожданная встреча в парке. В сопровождении родителей, мы снова увидели друг друга. Первым чувством была радость, но и почти с первых же минут мы неосознанно поняли, что какая-то невидимая преграда отделила и отдалила нас друг от друга. Вроде ─ прежние, только немного подросшие за год разлуки, мы вдруг почувствовали робость, с трудом подыскивая слова для разговора и догадываясь, что нынешняя встреча не вернёт нам того, что было раньше. С первых минут было ясно, что каждая из нас будет снова разделена расстоянием, потому что Рита с отцом снова уедет, а я останусь там, где зародилась наша дружба. Встреча оказалась совсем короткой, меня неожиданно в руку укусила откуда-то свалившаяся пчела. И рука стала опухать. На глаза навёртывались слёзы, отец Риты сказал, что им пора уходить и вечером они уезжают. Так, почти ничего не сказав друг другу, мы расстались, и уже навсегда. А грусть ещё долго ходила вместо Риты со мной за руку и преданно заглядывала в глаза.

Где ты затерялась, маленькая моя подружка? Как сложилась твоя судьба? Счастлива ли ты теперь?

            Я держу в руках книгу под названием «Тот, кому обещали счастье». Странное название, не правда ли? Кому обещали счастье, сбылось ли обещание и что такое счастье? Я ещё не прочитала её, но мысли унесли меня далеко-далеко…

    И я снова обращаюсь к тебе, мой невидимый друг! Вечер, зима, январь. Я сижу напротив белой стены и мысленно рисую на ней, иногда поглядывая в широкое окно с видом на парк. Это занятие моё любимое увлечение ещё с детства, когда я обожала рисовать невидимые другим картины на белом потолке комнаты, просыпаясь по утрам, не вставая и продолжая нежиться в постели. Сейчас же, я нарисовала на стене воздушный шар, и он через мгновение улетел, но его быстро сменила чёрно-белая обложка книги со странным названием «Тот, кому обещали счастье», только вчера я отложила её, прочитав лишь первую главу. Книга тоже исчезла, словно промелькнувший по стене проблеск от фар автомобиля на мгновение ворвавшийся в зимний вечер. Далее я нарисовала балерину в белой пачке, задержавшуюся на пуантах в позе ожидания начала танца. Потом и балерина исчезла … но, продолжая играть в неуловимые метаморфозы воображения, я нарисовала часы в колпаке звездочёта с усами- стрелками, показывающими без пятнадцати минут девять вечера. В это время заглянув в окно, я увидела, что идёт снег и под окном прямо на снегу стоит такси с включенным зелёным огоньком ожидания. Я увидела ─ чуть дальше, в заснеженном саду, прямо на сверкающей притоптанным снегом дорожке, танцует моя балерина в белой пачке, а в руке у неё воздушный шар на длинной нитке, тот, который я рисовала на стене и он, раскачиваясь, повторяет плавные движения балерины. Чуть дальше, на скамейке лежит моя недочитанная книга, а часы в колпаке звездочёта повисли как раз на макушке высокой берёзы и теперь они показывают уже без девяти минут девять. Из такси вышел молодой человек в длинном пальто с меховым воротником и направился к балерине. Он остановил жестом танец, и, вероятно, сказал ей что-то приятное, она перестала танцевать, но всё же осталась стоять на пуантах. Воздушный шар в руке балерины ─ покачиваясь из стороны в сторону, тоже перестал танцевать. Часы на макушке берёзы показывали ровно девять часов вечернего времени. Молодой человек наклонился и достал из портфеля белую розу, протягивая её балерине. Почему белую… подумала я сначала, а потом поняла, что она так идеально сочетается с белым платьем балерины и с её танцем в белом саду, что было бы ошибкой выбрать для неё какой-нибудь розовый или даже красный цветок. Она же, грациозным движением отпустила в небо воздушный шар и приняв неожиданно подаренную розу сначала улыбнулась дарителю, а потом продолжала танцевать уже с цветком в руке. Молодой же человек присел на скамейку, где лежала моя недочитанная книга со странным названием «Тот, кому обещали счастье». Он любовался невесомыми движениями балерины, замечая при этом, что белое на белом смотрится особенно эффектно. Я тоже подумала, что не бывает ничего одинаково белого в природе, да и одинаково чёрного, известно, не бывает тоже, как не бывает, чтобы лев понимал оленя, а олень понимал льва…

    По телевизору сейчас идёт передача о спасённых львах, которые пострадали от вмешательства людей в среду их обитания. Львам ставят капельницы, следят за их здоровьем, строят новые вольеры, где они могли бы жить в безопасности. Скоро ли вырастут леса, которые так усердно рубят люди? Счастливо ли будет человечество, если все они превратятся в стулья и столы. Много стульев, много столов, так, что их будет уже некуда девать…Так бегут дни, меняются времена года…

     Но я уже радуюсь, новому дню, снег растаял, опять пришла весна и зацвела сирень, а вечером, поглядев в окно, я вдруг увидела идущую по пешеходной дорожке вдоль нашего дома совсем юную девушку с зелёными волосами. Конечно, она такая хорошенькая, что никакие, ни красные, ни серо-буро-малиновые волосы не испортят такое молоденькое личико, но всё же, волосы её похожие на водоросли напомнили мне о русалочках, давно живущих в нашем воображении…

    На самом краю мрачно свисающей над морем скалы сидит карлик –горбун с красным лицом и узенькими злыми глазками. Левая его рука время от времени сильно удлиняется, так что он спокойно достаёт проплывающие по небу сны, и негромко посмеиваясь размахивает маленьким топориком, который он держит в правой руке, при этом бормоча на непонятном языке какие- то слова он раскалывает напополам проплывающие по небу сны, когда-то приснившиеся художнику, сидящему сейчас за мольбертом на берегу, под причудливо выточенными временем каменными исполинами, обступившими песчаную бухту. Расколотые сны медленно падают в море, но странным образом не тонут, а уносятся подхваченные ими далеко к горизонту.

    Говорят, где-то на другом далёком берегу маленькая зеленоглазая русалочка подбирает обрывки снов, которые ей встречаются в море и относит их в своё подводное царство, чтобы впоследствии соединять и сочинять из них красивые баллады, а потом петь для моряков на проплывающих иногда на больших кораблях. Говорят, бывали случаи, когда кто-то из моряков, очарованный голосом русалочки бросался за ней в бездну моря, и его уже не удавалось спасти. В народе её давно прозвали попросту шутовкой. Но поёт она вовсе не для того, чтобы пошутить или погубить кого-то. Просто русалочка любит петь и не её вина, что пение это сводит с ума слишком заслушавшихся и попавших под её обаяние моряков. Мне иногда снится море. То, первозданное, дикое и непредсказуемое…  

    А в это время художник на берегу занят написанием пейзажа: морские волны, рассыпаясь на брызги, весело взлетают в небо, а художник совершенно измучен невозможностью написать волны и небо так, как он себе это представляет. В голове его, всклоченной словно морские водоросли, растёт нетерпение; но он так старается и бьётся как огромная рыба, выхваченная из привычной жизни; хватает воздух, таращит глаза, но красок не хватает. Где взять ещё немного солнца, ещё немного морской воды? Как мастерство… выжать из воздуха?! Он чувствует, что надо ещё поднатужиться, и всё на холсте заискрится, примет те формы, которые заставят его застыть в блаженном изумлении, ещё не веря самому себе, ─ вот оно, вот, получилось, вышло, живое, трепетное, удивительное…

    Можно посадить художника в пустыню. Можно зачеркнуть его, имя. Можно сделать его несвободным, лишить красок, не дать холста… Но никто не может лишить его вдохновения. Никто не может отнять его надежду, веру и терпение, что мир спасает красота.                      

    Мой невидимый друг! Знаешь ли ты как изменилась наша жизнь? Ветер средних веков прорвался сквозь химические облака. Откуда-то явилась химера, которая непредсказуемо влетела в дома людей. Мир охватил ужасный вирус, мы долго сидели в квартирах, а потом боялись обниматься с друзьями и даже близко разговаривать без надёжных медицинских масок. Потом появилось много разных вакцин. Люди обрели надежду на возвращение к прежней жизни; когда можно было свободно ходить, ездить встречаться, путешествовать, не думая об опасности лежать в больнице, и стали дружно вакцинироваться. Но какой будет наша жизнь, можно пока ещё только гадать. Вирус оказался коварным, меняющим свои свойства на ходу. Почему люди за много веков своего существования на такой красивой нашей планете так и не научились жить в согласии с природой, не научились не затевать войны, не враждовать, не изобретать себе новые испытания? Это всё вопросы…Афганские красавицы в опасности, оружие готово к уничтожению жизни, мир ждёт прихода искусственного человека, совсем искусственного, из железа и с бесстрастным разумом компьютера. Говорят, что это неизбежно.

   Я задумалась…  Мой взгляд сегодня упал на обложку модного журнала, где всё выверено, отточено, покрыто глянцем, так, что даже скучно. На обложке карамельно улыбается силиконовыми губами гламурная красотка Барби, выставляя в выгодно отточенной позе длинные ноги, по плечам струятся покрытые силиконом волны тёмных волос. Интересно, захотел бы её рисовать мой художник?! И спасёт ли мир красота Барби?                              

   Как же хочется жить, любить, любоваться природой, трепетной, меняющейся, обновляющейся с каждой весной. Забыть, забыть все нелепости, разрушающие жизнь. Только цветы, только любовь, только милые лица друзей!

    Занесённая снегом Россия прячет в мягких сугробах свою вековую надежду на возрождение. Зимы долгие у нас и вечера длинные. Есть время подумать. Много времени на думы уходит. Вот настанет весна, потекут весёлые ручьи, и очнувшаяся красавица заплетёт косы, уложит в корону над головой, оденет шитый золотом сарафан, выйдет на резное крыльцо, запоёт песню задорную. 

   Деревянные домишки и люди в них; мечтают ли о хорошей жизни, радуются ли они каждому дню, или сожалеют о несбывшемся ─ но неизменно приберегают надежды дожить до лучших дней. Они иногда улыбаются и поглядывают на молчаливые чёрно-белые старые фотографии родичей, висящие на стенах, возвращающие оглянуться на прошлые их жизни. Вспомнится, непременно, и недавняя осень, и прощальная песня исчезающих в сером небе перелётных птиц, и песня о “полюшке-поле, полюшке – широком поле”… И вспыхивают долгими зимними вечерами в их глазах сполохи гудящего и пощёлкивающего берёзовыми поленьями огня в уютной печке ─ неизменной душе дома. И как же надо любить и беречь эти настоявшиеся на разных временах незабываемые песни, любить это полюшко и берёзы на опушке, и перелётных птиц, возвращающихся весной и не забывающих о своей традиции вить заново свои гнёзда. Как же надо всё это лелеять и охранять от человека с оружием, человека с мёртвыми глазами и сдвинутыми грозно бровями, исповедующего ненависть и целящегося в душу родины. Но разрушение этого мира может оставить после себя лишь синтетические игрушки. Может ли новое быть счастливым без осознания прошлого, когда жизнь превращает человека в бездушного убогого раба – манкурта?

(2 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…