Страна: США
Ксения Кириллова родилась в 1984 году в г. Каменск-Уральском Свердловской области. В 2001 году окончила школу с серебряной медалью. В 2006 году окончила юридический факультет Гуманитарного университета по специальности «юриспруденция» с красным дипломом. Дважды удостоена стипендии губернатора Свердловской области.
Журналист, писатель, поэт, победитель нескольких литературных и поэтических конкурсов. Ее стихи публиковались в газете «Голос Украины». Первая книга «Репетиция жизни», затрагивающая русско-украинскую войну, была издана в Киеве в 2015 году и распространялась на востоке Украины. С 2014 года проживает в США, за это время выпустила две книги на английском языке в соавторстве с ветераном ЦРУ Майклом Дэвидсоном.
Country: USA
Ksenia Kirillova was born in 1984 in the city of Kamensk-Uralsky, Sverdlovsk region. In 2001 she graduated from school with a silver medal. In 2006 she graduated from the Faculty of Law of The Liberal Arts University with a degree in jurisprudence with honors. Twice awarded the governor’s scholarship of the Sverdlovsk region.
Journalist, writer, poet, winner of several literary and poetry competitions. Her poems were published in the «Voice of Ukraine» newspaper. The first book, The Rehearsal of Life, affecting the Russian-Ukrainian war, was published in Kyiv in 2015 and distributed in eastern Ukraine. She has been living in the United States since 2014. During which time she has published two books in English, co-authored with CIA veteran Michael Davidson.
Отрывок из романа » В паутине безумства «
Жжение охватывало тело мучительно, наполняя невыносимым зудом каждую клеточку. Виктор уже знал это чувство, так похожее на то, какое бывало после того, как отсидишь ногу. В такие моменты изо всех сил хотелось растереть одеревеневшую конечность, «расходить» ее побыстрее, чтобы ослабить действие зудящих микро-уколов. Главное отличие было в том, что теперь этот зуд распространялся на все тело. Казалось, что кровь наполнялась пузырьками и бурлила, желая разорвать сосуды изнутри. И тело кипело вместе с ней, дрожало и зудело. Невидимые колючки впивались в него изнутри, заставляя двигаться, елозить, постоянно пытаться сбросить с себя выматывающую дрожь.
На негнущихся ногах Виктор сползал с кровати в крохотный проход между койками, шлепая тонкими, прохудившимися шлепанцами по холодной воде лужи. Зуд в теле толкал его вперед, и он беспомощно тыкался на узком участке, налетая на других, таких же, как он, несчастных, замученных последствиями огромных доз нейролептиков людей.
Сейчас вслед за ним, шумно вздыхая, брел по кругу дядя Василь, бормоча себе под нос что-то невразумительное. Даже в мучительном и размытом мире спецпсихбольницы заключенным удавалось иногда разговаривать между собой и узнавать истории друг друга. История дяди Василя потрясала. Коренной белорус, он прошел всю войну от первых дней до самого Берлина, и вернулся назад – контуженный, но живой. Дома его ждала картина, словно списанная с трагической песни Марка Бернеса – выжженное поле вместо родной хаты и расстрелянная немцами семья: жена и маленькие дети.
Пережитого горя дядя Василь не перенес, и действительно тронулся умом. Он начал пить, буянить и открыто критиковать власть и партию. Напиваясь, дядя Василь, неприкаянный и ободранный, ходил по деревне, звеня медалями, и громко рассказывал о том, как они с солдатами всем взводом насиловали девушек на окраине Берлина, и он, дядя Василь, обезумевший от военных тягот и ненависти, от вида разрушенных городов и сожженных деревень, тоже срывал злость на молоденьких немках, разрывая их тонкие платья и упиваясь звуком криков. А потом, наговорившись вдоволь, он падал на колени перед давно закрытым зданием церкви, в которой находился деревенский клуб, и стонал, что гибель семьи стала наказанием за его берлинские грехи, плакал и крестился на обрубленные купола.
Партийное начальство просто не могло позволить, чтобы герой войны вел себя подобным образом. Сначала дядю Василя определили в минский дом престарелых, хотя он был еще вовсе не стар. Но он и там не давал никому покоя, кричал по ночам и повторял, как заклинания, обрывки немецкой речи, услышанные им в Германии. После драки с одним из обитателей дома престарелых дядю Василя отправили сюда.
В СПБ ему не становилось лучше, но он стал тише, и кричал теперь только от судорог, называемых «экстрапирамидными расстройствами». Они возникали от долгого употребления нейролептиков, и проявлялись почти у всех, кто находился в больнице более полугода. Корчась от судороги, дядя Василь закидывал голову вверх, хватался рукой за сведенные мускулы шеи и начинал истошно выть от боли. Ему везло, если это случалось в ту смену, когда дежурила молодая медсестра Ирина. Она, как правило, сразу прибегала на крик и умудрялась достать хотя бы небольшую дозу корректоров. Остальные медсестры приходили на вызов далеко не всегда…
Ирочка… Где же он познакомился с ней? Ах да, в психбольнице. Как там называется этот поселок? Медный? Трубный? Ну да, Мединский. Поселок Мединский Свердловской области. Он не должен этого забывать. Он не должен забывать, как попал сюда по долгому, трудному этапу. Виктор напрягся, силясь вспомнить все детали, начиная от его ареста и первого допроса на Лубянке до сегодняшнего дня, словно это было жизненно важно для него. Мрачное СИЗО КГБ, бесконечные допросы. Он ничего им не сказал, ведь так? Он не назвал имя Натальи? Или следователь уже знал его? Тот следователь с маленькими глазками и резким подбородком, как его звали? Ну да, Дмитрий Рахманов. Это имя Виктор поклялся не забывать до конца жизни.
Он помнил суд: закрытое заседание, куда вопреки всем правилам не пропустили никого из его близких. Помнил раннюю московскую весну и свои мысли о том, что ему так и не удастся застать на свободе таянье снега. Помнил долгий и мучительный этап, остановку в СИЗО №2 в Казани, где тоже было психиатрическое отделение. Уголовники, выполнявшие там роль санитаров, избили его в первый же день, в бане, вшестером. Били сильно, а потом прибежавшие на шум медсестры впервые в его жизни вкололи аминазин и галоперидол.
Следующую ночь Виктор помнил смутно. Ему снились какие-то кошмары, близкие к галлюцинациям. Он помнил, как проталкивался во сне через какую-то темную узкую пещеру, обдирая локти, выходил в пустыню, где падал в горячий песок, который тут же забивал рот, отчего становилось невозможно дышать. Все горло жутко болело от сухости, и каждый вдох опалял его, как ожог. Виктор пополз на четвереньках к крану, пытался дотянуться до него и вновь отключился. Он смутно помнил, что вернувшиеся с прогулки зеки все же помогли ему выпить воды. Затем вновь последовал длинный этап, и в конце концов он попал сюда.
Зуд в теле начинал подниматься с новой силой, и Виктор Бутко опять принялся ходить взад и вперед по крохотному проходу. Он пытался представить себе, что идет по широкому Крещатику, или гуляет по Голосеевскому парку под руку с Натальей, или спускается на Подол, где уже стоят в ожидании беспечных туристов маленькие катера, готовые отправиться на прогулку по Днепру. Еще шаг навстречу солнцу, лету, родному Киеву, синему небу, кленовым листьям, запаху каштанов. Один шаг, одна попытка сбросить с себя сетку невидимых колючек, легкий призрак расслабленности… Боль судороги.
Цепкая хватка конвульсии сцепила мышцы его шеи, забрасывая голову назад. Замычав от боли, Виктор вновь повалился на кровать – как он позже заметил, не на свою, а на чужую. Владелец кровати тоже ходил взад и вперед, и, посмотрев на Виктора равнодушными глазами, продолжил свой бессмысленный путь между койками. Как его звали? Саша? Леша? Ну да, Алексей. Фамилию этого больного он не помнил, но уже успел узнать, что тот находится здесь примерно столько же времени, сколько и Виктор. До этого Алексей был каким-то крупным ученым, вроде бы, военным инженером. Виктор достаточно успел понять суть подобных мест, чтобы почти наверняка предсказать – люди таких профессий уже никогда не выходили отсюда. СПБ были идеальным местом для того, чтобы человек исчез бесследно, и многие, проведя здесь несколько лет, уже окончательно сходили с ума.
Словно прочитав его мысли, Алексей присел на краешек собственной койки и тихо сказал Виктору:
– Я схожу с ума.
Виктор, которого только-только стала отпускать судорога, лишь неопределенно пожал плечами. Они все тут сходили с ума – это было неизбежно. Они все понимали, что нужно держаться, но не совсем понимали, как это делать и ради чего. Что он мог сказать этому бедолаге? Может быть, помешательство стало бы для него лучшим выходом. Виктор привстал на чужой кровати и краем глаза заметил, что другие заключенные расползлись по своим углам. Некоторые пытались о чем-то разговаривать между собой, но из-за равномерного мычания дяди Василя их совсем не было слышно. «Значит, и нас не будет», – почему-то подумалось Виктору. Алексей хотел ему что-то сказать, это было очевидно. И он напрягся, пытаясь собраться с остатками разума.
– Я слышал, вы диссидент? – осторожно начал Алексей. – Вас обвинили в шпионаже или чем-то таком? В связи с иностранными корреспондентами?
«Он что, заделался в стукачи?», – настороженно подумал Бутко. – «Неужели он не понимает, что это не сможет помочь в его случае? При его прежней работе не поможет уже ничего». Виктор молчал, и Алексей, кажется, начал понимать причину осторожности собеседника.
– Вы выйдете отсюда, а я нет, – с какой-то странной, обреченной уверенностью произнес он. – У вас еще есть шанс выйти, а я… я понимаю, чем все закончится.
– Никто не знает, чем все закончится, – попробовал успокоить его Виктор, но Алексей прервал его.
– Я слышал, вы инженер?
– Да, но гражданский, не военный.
– Неважно. Вы должны понять.
Он посмотрел на Виктора с такой отчаянной решимостью, с таким бесстрашием в глазах, что тот невольно вытянулся под этим взглядом. Словно убогий мир психушки раздвинулся, впуская в себя такую непривычную здесь силу человеческого духа – все еще несломленного духа.
– Вы знаете, что у нас сейчас идет гонка средств противоракетной обороны? – понизив голос до шепота, произнес Голубов. Ну да, только сейчас в просветлевшем от сосредоточенности мозгу Виктора промелькнула наконец-то фамилия его сокамерника – Алексей Голубов.
– Я не специалист в этих вещах… – также тихо попробовал возразить Бутко.
– Неважно. Просто запомните, что я вам скажу. Сейчас все советские противоракеты оснащаются ядерной боевой частью. Это опасно, по-настоящему опасно. Недавно на вооружение была принята противоракета А-35 с термоядерной боевой частью 2-3 мегатонны. Понимаете? А главное, в них почти нет смысла. Они все равно не дают никаких гарантий от прорыва морских баллистических ракет или армады самолетов-носителей. А в случае прорыва смысла в противоракетной обороне уже нет. Вы понимаете? Эту гонку нужно остановить, иначе она погубит… погубит всех!
– Но как мы можем это остановить? – шокированный подобными откровениями, спросил Виктор. Он спросил почти что одними губами, хотя мычание дяди Василя уже перешло в крик, и даже на соседней койке ничего невозможно было расслышать.
– Если вы выйдите отсюда, и у вас получится уехать на Запад или хотя бы добраться до американского посольства… Я тут набросал кое-какие чертежи по поводу этой ракеты А-35. Это важно, это очень важно. У меня нет шансов, но у вас они еще есть… – с этими словами Алексей полез исхудавшей рукой куда-то под пижаму.
Виктор молча смотрел на него и уже знал, что не откажет в этой просьбе. Теперь, кажется, у него появился смысл, ради которого стоило продолжать борьбу и стараться сохранять ясность разума…
(6 оценок, среднее: 2,33 из 5)
Загрузка...