Константин Мирзиянов

Отрывок из рассказа “Восемь двадцать” 

 

Восемь двадцать

Мама. 

 

• -Парень, слушай. Мне в больницу нужно. Тут она есть где-то рядом? — невысокий, лысеющий проплешинами мужчина с выщербленным лицом пригнездился на лавочку рядом с мальчиком лет восьми. — Мне бы срочно туда. Трубы горят, нет мочи терпеть. 

Золотые зубы сверкнули на солнце, отбросив солнечные зайчики на маленькую детскую футболку с котиком, играющим в мяч. Поросячьи глазки бегали по тельцу мальчика, как рыжие муравьи на кухонном столе, осматривая каждый сантиметр в поисках съестного. 

• -Мне мама запрещает общаться с чужими, — маленькие ножки в красных сандалиях еле доставали земли. Мальчик поднял голубые глаза и пристально вгляделся в незнакомца. — Я не знаю вас. А вдруг вы плохой?

Мужчина стал кусать губы. Сухие трещины засочились кровью. Он облизнулся. — Да с чего я плохой то? Я свой. Ну хочешь я паспорт тебе покажу, — мужчина залез в карман выленявщих брюк, — Вот смотри.

В лицо мальчику ткнулась засаленная страничка с фотографией и парой строк имени и фамилии. 

“А вдруг дяде и правда плохо, — брови мальчика образовали крышу домика, — Мама бы точно помогла. Она говорит — нуждающимся нужно помогать”. 

• -А что с вами случилось? Вам плохо?
• -Ну конечно плохо. Я бы не просил о помощи такого смышленого и доброго мальчика, как ты. Проводи дядю до больницы. А я тебе мороженку куплю. 
• -А себе купите? А то вам жарко наверное в брюках и кофте. 
• -Конечно куплю, — на пегом лбу выступила испарина. Глаза забегали, а руки стали судорожно трогать бедро, — Пойдем скорее, а то умру, не дай бог. 

“А если и вправду умрет? Боюсь, не хочу!”

• -Хорошо. Пойдемте. 

Мальчик спрыгнул с лавочки и засеменил. Мужчина размашистыми шагами последовал за ним.

• -Постой. Возьми дядю за руку. Я потеряться боюсь. 

Влажная ладонь схватила детскую ручку. Перекошенная улыбка расплылась в удовольствии. Пара вывернула на дорогу. 

“Зачем он так сильно сжал мою руку? Фу, какая противная. И липкая”. 

Черная тень надвигалась. Мрачная, мощная, неотвратимая.

— Ты куда потащил моего ребенка, козел? — женщина налетела на человека, как птица, которая защищает свое потомство. — Ты что, скотина, удумал? Пошел вон отсюда, пока я милицию не вызвала. 

Она выдернула маленькую ручку из крючковатой лапы и устремилась во двор, через проход между домами. Не оборачиваясь и не пытаясь понять, что произойдет дальше.

Крепкая ладонь хлопнула по маленькой попке. 

• -А ты куда смотрел, зараза? Я же тебе тысячу раз говорила не общаться с незнакомцами. Дурак маленький. А если бы он тебя изна…, — женщина осеклась. — Больно сделал? Почему мать не слушаешь? 
• -Но я ведь только помочь хотел. Он сказал, что ему плохо и, что он умирает. Больницу просил показать. Ты сама всегда говорила, что помогать надо тем, кто просит, — мальчик шмыгал носом, слезы выступили на глазах, а губки дергались.

Лицо матери переполняла тревога, учащенное дыхание вздымало грудь. Разум взял верх.

• Мой дорогой котик, — сказала она спокойным голосом. — Не всегда нужно помогать и не всем. Это дурной дядя. Будь пожалуйста внимателен впредь. Это не игрушки. 

Женщина потрепала русые волосы мальчика и пронзительный голубой взгляд устремился на него с бесконечной материнской любовью.

 

Этот случай произошел в моем далеком детстве. Я правда не понимал тогда всю серьезность события. Как и все дети был доверчив, слишком добр к людям. Тем более такого формата. Сейчас я понимаю, что они не заслуживают человеческого отношения. 

Если бы не мама, меня скорее всего нашли бы в березовой роще около больницы, где-то в кустах. И я пополнил бы собой сводку происшествий. Резонанс на весь округ.

 Но в самый последний момент она меня спасла. 

Чего не смог сделать я. 

Между нами вечность. 

 

Не верится. Совершенно не верится, что это произошло именно так. Так нелепо, глупо… и мгновенно. Что палец резко отрезать. Его уже нет, а боль еще не проявилась. Минул год, а осознание порой пробивается через слезы, как фантом.

Как я себя ощущаю? Да никак. Знаете, когда девушка бросает или теряешь друга. Рана есть — дырка. Но она либо затянется со временем, либо заполнится другим человеком. 

Тут совсем иначе. Она обуглится по краям и будет свистеть одинокими вечерами в пустынной квартире. 

Помню случай. Он был аккурат перед двадцать первым июля. Буквально дня за четыре. 

Утро. Сплю. Слышу что-то на балконе бьется. Да так настойчиво, громко. Предметы роняет, мешками шуршит. “Ну что еще за хрень с утра пораньше. Да еще и в выходной, после работы”. 

Встаю, открываю дверь. Стриж! Маленький, глазки черные и клювик желтенький. Я, как ребенок обрадовался. Дай думаю маме покажу. Взял в руки, а птичка глазки закрывает боится, но не вырывается. 

Подхожу аккуратно, трясу за плечо. А волосы солнцем пахнут, пшеничные, тронутые сединой. И так спит мило. Загляденье прямо. 

• -Мам, смотри. Смотри, кто нам с утра спать не дает, — глажу по щеке. Бужу. Она отворачивается, мычит, не хочет вставать. Устала. — Ну глянь, да я уйду.

• -Котик, да чего тебе? Рань такая. Дай полежать, — один глаз приоткрылся, обнажив бирюзу моря. — Ой! Где нашел? — Руки потянулись к маленькому серому тельцу. 
• -А ты просыпаться не хотела. На балконе. Так усердно ломился в дверь, что я не выдержал и встал. Разбудил, зараза такая. 
• -Стой. Дай я сфоткаю, детишкам Катькиным покажу. Вот они порадуются. 
• -Ну все. Надо отпускать. Пусть летит. А то еще не примут потом в гнездо.

Открыл окно, разжал руки. Упорхнул. 

Вспоминаю этот случай всегда. Может не следовало давать маме? Может обошлось бы. Чертовы приметы. Вот как после этого им не верить?

Как близкие? Да не лучше. И у каждого оно по-своему. 

Отец сидит на кровати часами. Смотрит на фотографию и постоянно твердит, что этого не может быть. Тридцать пять лет вместе. А хватило всего пары минут… Жизнь — беспощадный палач.

Не представляю, как он с этим справляется. Дикость. 

Помню как-то раз говорит: “Сынок не будь вас рядом, я бы наверное, просто вышел в окно. Это было бы самым честным решением для меня”. И знаете есть здесь своя правда.

Сестра была в гостях в тот злополучный день. Она мне и позвонила. Первая, кто испытала шок лишения. Хлебнула сполна. 

После этого дня она не приходит в гости. Зареклась. Не могу, говорит и хоть убей. Захожу в подъезд и погружаюсь в пучину эмоций. Это как оступиться и не знать, что внизу еще одна ступенька.

Первые несколько месяцев я слышал в трубке только слезы. Ощущал их терпкий вкус у себя на языке. Как они не пробивали мою носорожью шкуру я не знаю. Порой думал, что бесчувственная скотина. Но наступали моменты, когда плакал украдкой. Когда никто не видит. Сам с собой. Наедине. Я не боялся плакать, боялся, что мои чувства кто-то увидит… и разделит. 

Ребят Катя не давала. Виделись только у нее дома. И только после трех месяцев. 

Как-то раз она рассказала мне разговор с Максиком. 

“Плачу в очередной раз. А Максим мне: “Ты по бабушке плачешь?” Я говорю что да. А он: “Ведь ты можешь с ней поговорить. А я ему — она мне не ответит. А он: “Ответит. Обязательно ответит! Только тихо””. 

И откуда в ребенке столько прозорливости? 

“Местный контингент”.

 

В 90-е это был магазин хозяйственных изделий. Лампочки, банки, краска и прочая утварь, в которой нуждался каждый житель микрорайона. Огромные железные двери разделяли улицу и территорию перед магазином. Для чего такие сделали? Чтобы не вскрыли вероятнее. Они всегда были целыми. Но никто не мешал шпане местной, ради веселья, раз в месяц бить стекла. 

Металлический забор по периметру и некое подобие клумб, с искусственно высаженными бархатцами. Как же они воняли во время цветения. Безобразно. Вообще, кто придумал сажать их в людных местах? Разве что пьянь отгонять. 

Хотя, как раз они то и ошивались рядом. Мелочь стреляли, да одиноких “прессовали” за углом в гараже (местное подобие нужника). Мрачное было время. А метрах в ста был гаражный кооператив. И по совместительству спуск в камыши. 

Гиблое место. Самое безобидное, что можно было найти там — шприцы и останки собак. Использованных на шашлык. Наши бывшие соседи (еще те отмотки-наркоманы) этим частенько промышляли. 

Сейчас это “Пятерочка” и “Магнит”. Думаете что-то особо изменилось? Нет. Только наркоманы поизвелись. 

Как не выйдешь с покупками все та же шваль пьяная мелочь “стреляет”. 

Сводки показали, что за несколько недель до происшествия на том месте видели парочку. В черном все были. Вроде и не выделялись, но рожи “протокольные”. 

Сидели на обветшалом заборе и “секли” выходящих. На предмет украшений и прочих безделушек, которые можно загнать по бросовой цене.

Магазины занимали первый этаж дома. Обойдешь и ты уже во дворе. Так их камеры “срисовали”. Одного точно. Высокий, весь в черном, худой как жердь. Ходил от подъезда к подъезду и двери дергал. Крестики на досках объявления ставил справа, если открывались легко. 

Таким образом обошел все ближайшие дома. Крестиков семь в итоге нашли. Когда “кололи” другого — подтвердил. Но где “жердяй” не знал. А может не хотел сдавать подельника. 

Знаете, есть у всех местных дворов одна черта примечательная. Стайка бессознательных и крайне разговорчивых существ. Сидят, балуются “бояркой”. А рядом дети играют, мамы возятся, пары влюбленные воркуют. 

Кто знает, что им в их сгнившие бошки взбредет? Самое страшное — чувство самосохранения от этого притупляется. Ты видишь их каждый день. Проходишь мимо. Кто-то даже сосед, возможно. И это нормой становится. 

Ты уже не обращаешь внимания. А он за тобой следует. 

“А что после то будет?” 

 

Утро обещало быть бодрым и добрым (А чего еще от него ожидать, когда ты просыпаешься от аппетитного запаха яичницы с беконом). В глаза бил солнечный свет, а гул ремонтных работ и проезжающих машин бодрил лучше холодного душа.

• -Привет мам. Чертовски вкусно пахнет. Ты решила меня побаловать завтраком? — полотенце отправилось на сушку, а я за стол (Это была маленькая квартирка, где кухня и ванная находились в метре друг от друга. Вещи сушились прямиком на кухонной двери).
• -Ну не все же тебе готовить. Я так-то тоже навыки не растеряла, — мама кинула хитрый прищур в мою сторону. — Ты до скольки сегодня? Опять на работе задержишься? Или будешь во время? 
• -Еще не знаю. Если начальство не придумает новых задачек, то жди к пяти. 

Чайник засвистел. Яичница шкворчала на сковороде. Два желтых глаза заманчиво смотрели на меня. Всю эту красоту короновал бекон золотистого цвета.

Вкус был божественный. 

• -Ма. Умеешь же ты все-таки готовить. Чертовски вкусно. Даже не смотря, что всего лишь яичница.

Вилка стучала, а я все время ерзал на маленьком стуле, на котором сидел с детства. Вот только задница подросла, а стул не увеличился. 

• -Да ты просто любишь меня, вот и говоришь так.
• -Не-не! Правда вкусно. Ну и люблю конечно, — мама наклонилась и поцеловала меня в макушку. Я ощутил прикосновение нежной щеки.

Вот так было на протяжении всей жизни. Мама готовила на всю семью и было вкусно. И мы всегда хвалили ее. Даже, когда получалось не очень. 

• -Ладно, котик, я побежала. А то на работу опоздаю, — мама развернулась и направилась к выходу. — Надеюсь, ты придешь вовремя и мы поболтаем с тобой, как в старые добрые времена. За чашечкой чая и вкусняшками. Какие тебе купить? 
• -Пока, пока. Вечером увидимся, — машинально ответил я, уставившись в телефон. 

То, что мама ушла, заметил чуть позже. Когда дверь хлопнула. Тогда я оторвал голову, но ее уже не было.

На протяжении всего дня меня преследовало гнетущее ощущение безысходности. Тревога. На поверхности плавали тягостные ощущения, которые периодически то всплывали, то тонули. Я старался всячески успокоится. 

Благо рабочий день не вечен. И только его конец — спасательный круг в круговороте еженедельной рутины. Мама и чай с вкусняшками ждали. 

Дверь предбанника хлопнула. Поворачиваю ключ, захожу, вижу мамины кеды. “Дома что-ли?”. Разделся. Иду на кухню. Стоит. В окно смотрит. А тело такое маленькое, съежившееся. Словно ребенок (мне это тогда позу эмбриона напомнило).

• -Ма-а. А чего так рано то? 
• -Привет. Не знаю. Захотелось, — голос был серым, неприметным. Почти бесплотным. Она повернулась. На меня смотрело тоскливое осунувшееся лицо. Лишь тень моей матери, как мне показалось тогда. — Все в порядке. Просто особо не в духе (у нас было не принято лезть с расспросами). Есть будешь? Хочешь салат приготовлю, как ты любишь?

Она осмотрела содержимое холодильника. В нем почти ничего не было. Я это знал. Даже на салат там было слишком мало ингредиентов.

Весь вечер мы провели за разговором. Я стоял на своем обычном месте  — спиной к окну, как часовой и пил чай. Мама мыла посуду. 

• -А ты как думаешь? Есть жизнь после смерти? Куда мы попадем, когда нас не станет, — вымолвила мама аккуратно и неспеша. Как будто ожидая моей негативной реакции. 
• -Да кто бы его знал. Одни говорят что есть другие жизни. Мол умираешь и попадаешь в иной мир. А по мне так чушь собачья, — я опустил глаза с задумчивой созерцательностью. — Откровенно говоря, я думаю отключится сознание, как телевизор от перепада напряжения и все. А через пару недель окажется наш биологический “системник” на свалке. 
• -Грустно, как-то это. Не находишь? — мама составляла чашки на полочку а тарелки в сушку. И все она делала так плавно, так размеренно. 

За окном последние лучи закатного солнца озаряли комнату особым светом. И грустно было. Вроде все хорошо, а ощущение последних минут не отпускало. Такое бывает, когда садишься на поезд. Или на самолет. Ты вынужден переступить черту, за которой останется прошлое и начнется настоящее. И никто не знает каким оно будет. 

• -А что грустного? Это факт и не более того, — продолжал я сыпать. — Жизнь не стоит на месте и не спрашивает, когда придет время и хотим ли мы этого (в тот момент надо было просто заткнуться). 

• -Может и так, мой котик, — мама оставила мытье и обняла меня. Уткнувшись мне в грудь. Я не чувствовал слез. Но понимал, что они ее раздирают. Где-то глубоко-глубоко. В тех зияющих ранах, что терзали ее. 

Я не смог понять, что ее мучило в тот момент. Слишком много было своих заморочек. А сейчас, когда хочется это сделать даже не осталось возможности спросить. 

Абсурдная кода.

 

На часах двенадцать. До работы оставался час. Хорошо поспал, от души. Помню спросонья, как мама поцеловала перед уходом и попрощалась до вечера. 

Встал. В коридоре пахло мамиными сладкими духами, на кухне фирменными сосисками в тесте. Она всегда делала их из полосок колбасы. Они получались такие маленькие, аккуратные (детишкам Катиным очень нравилось). 

Час дня. Пора выходить. Дверь хлопнула и квартира опустела. Сегодня на несколько часов (а в будущем на всю жизнь). Вечером мама ждала гостей. Катя с мужем должны были вернуться из деревни.

Очередная рутина на работе. Ежедневные коллеги, постоянные клиенты, нескончаемый круговорот бессмысленной работы. Я буквально выжидал часы.

Восемь вечера. Звонок. Катя. “Странно, — щелкнуло у меня. — Она ведь должна быть с мамой”. 

• -Кость, срочно домой. С мамой беда. На восьмом этаже, — голос дрожал, срываясь на плач. 
• -Стоп. Что случилось? Что за этаж? — в голове мелькнула мысль. Не могла. Не должна. — Она что? Выпала? 
• -Кость, Кость. Давай бегом, — звонок оборвался. Мысль растворились в отчаянии и безумной тревоге. 

Меня трясло. Никогда такого не было. Я вылетел пулей с проходной, даже не дав охране досмотреть меня. Бежал. В висках стучала кровь. Звонок. 

• -Сынок. Что случилось? Что с Анечкой? — голос отца причитал от отчаяния. — Я “таксу” из деревни взял. Катя сказала, что они нашли маму на восьмом этаже. Как же так сынок? Как же так?  
• -Постой. Я еще сам не знаю, что и как. Давай не будем делать выводов. Я уже бегу, — хотя сам я не верил своим словам. Но старался быть максимально собранным. Хоть одному тогда нужно было быть в форме. — Езжай скорее папуль. 

В тот момент я не думал ни о чем. Скорее бы оказаться на месте и понять, что происходит. В голову лезли мысли, которые я старался отогнать. Не получалось. Всю дорогу я замкнул на состоянии. Состоянии точки. К которой я спешил. 

 

Вижу первый подъезд на повороте. Скорая. Только не ЭТО! Не хочу верить. Подлетаю. Спрашиваю. В какую квартиру фельдшер. Он не знает. Говорит на восьмой этаж. Внутри все сжалось и оборвалось. «Пошли», — говорю. Заходим в лифт и в нос бьет отчетливый запах. Третий этаж, пятый, восьмой… внутри все замирает, как перед бурей. 

Двери открываются. Вижу до боли знакомые сандалии и платье (черно-красное) и на нем еще красные пятна, только влажные. И это не узор. Мама. 

Сознание меркнет. Смотрю в голубые глаза и не вижу ничего живого. Холодное стекло. Пшеничные волосы раскинуты по бетону лестничной площадки. В уголках губ запекшаяся кровь. Бледная (Никогда я тебя еще не видел такой. И не увижу больше). 

Мозги работают в том же темпе. Спрашиваю у доктора, когда все произошло. Говорит в восемь двадцать, примерно. Причина? Три ножевых. Первое пришлось в область сердца. Рассказывает, что соседи вызвали. Услышали возню, но испугались, не открыли (а если бы открыли, могло быть все по-другому). 

Маленькие ручки лежат рядом. Глажу их, целую. А внутри ад. И в этот момент он выжигает все человечное, что еще оставалось во мне. Одна из них держит сумку с продуктами. Заботливая. Даже в последние минуты она думала о нас. 

Спускаюсь по лестнице. Ноги не держат. Захожу в квартиру. Рев. Подбегает Катя. Что-то бормочет, слов не разобрать, у нее шок. Илья говорит, что он первый кто ее нашел. Старается держаться, понимаю, что невозможно в такой ситуации. Ухожу на балкон. Реву неистово, прорвало. Какая чертовская нелепость. Звонок. Отец.

“Мертва. Не шучу. Убили. Ума не приложу кто. Уже на месте. Провели экспертизу. Кто? А. Да, ждем”. 

Взял одеяло пошел наверх. 

На меня смотрели все те же голубые безжизненные глаза. А ведь мы даже не успели поговорить с ней сегодня. Ну кто знал, что все так обернется. Нелепая случайность, которая стоила жизни человеку. Я не успел сказать, как я люблю ее и обнять. И так много чего вообще не успел. Я подошел, поцеловал, накрыл. Моим самым любимым синим одеялом. Которое она мне когда-то отдала. В детстве.

 

Я попрощался с ней еще тогда. На площадке. Не самый лучший вариант, но выбирать было поздно. Илья ушел к детям, он был опустошен и безмолвен. Через час подъехал отец. Его горю и скорби было мало места в двушке, где жила наша семья. Всю ночь они плакали на пару с сестрой. Мне было нечем. 

Зияющая рана, кусок души, которую вырвали вместе с мясом. Нельзя назвать это отвратительным чувством. Отвратительно утром, когда перепил. Здесь другое. За гранью понимания. 

Всю ночь нас допрашивали следователи и задавали глупые вопросы типа “А с кем она дружила?”, “А чем увлекалась?”, “Выпивала?”. Я конечно понимаю, что это их работа и с этим они сталкиваются каждый день. Но для нас это был шок. Мне было противно говорить о маме в прошедшем времени. Даже пару раз подловил себя, что говорю в настоящем. Еще не осознал. 

Когда закончился эксперимент нам сказали ожидать машину. Маленький “Уазик” с прицепом, было подумал я (приехала “Газель”. Крытая). 

Очень запомнился один момент. Прям въелся в душу. Берем маму за одеялко, а туфли в красном и липком вязнут. Поднимаем и заходим в лифт. Я придерживаю за плечи, а отец за талию. Чувствую, как волосы солнцем пахнут. Отец рыдает, я стараюсь держаться, но внутри все кричит “благим матом”. Лифт дергается и маленькая пшеничная головка плавно опускается ему на плечо. 

Время замирает. 

Два мужчины ее жизни отправляют свою любовь в последний путь. Мы обнимаем, что есть мочи. Теплота струится по щекам. Прощай наша дорогая. Мы будем любить тебя вечно. 

Борт закрывается и “Газель” трогается. В тот момент я хотел закурить или “нажраться”. Настолько было хреново и одиноко. Уже тогда я понимал, что не будет больше бесед, заботы и Котика. Полное осознание пришло позже. Где-то через два месяца.

Теперь это все в прошлом. Ее увозила “Газель”. Увозила самое ценное, что было в наших жизнях. Насовсем.

 

(16 оценок, среднее: 4,25 из 5)

Загрузка…