Об авторе:
Живу между словом и стетоскопом.
Львовянка, с тринадцати лет – израильтянка.
Врач-педиатр. Мама взрослых близнецов.
Восьмой год путешествую по писательским рельсам.
Однажды на станции «Фэнтези-сквер» ветерок магического реализма занес в мой вагон идею романа. Это история о магии трех древних городов, двух подземельях и одной библейской катастрофе. Предотвратят ли ее украинский фельдшер и израильская военная летчица? И что узнают о себе и своих мистических предках? Мой дебютный роман «Кубок Рек Вавилонских» на всех парах стилевых правок мчится к финишу.
По пути я изучаю писательское мастерство – за спиной марафоны, скетчи, ретрит и два девятимесячных курса редактуры.
В прошлом году из пассажира я стала проводником-куратором: сопровождала следующий поток курса, давала десятки обратных связей и рецензию на диплом.
Что накопилось в моем чемоданчике?
— Рассказы:
«Башня Артура» вышла отдельной книгой и онлайн.
«Возвращение» и «Железные нервы» публиковались в израильских альманахах. «Праздник Исхода» вошел в финал конкурса «ИраэльСКА».
— Сборник стихов «Седина седине рознь», который родился после встряски 7-го октября.
— Блог «Переводные картинки», где переплетаются воспоминания девочки-репатриантки, заметки о творческих свиданиях и врачебных буднях.
Больше обо мне и моем путешествии на сайте: www.innagendel.com
About the author:
I live between the word and the stethoscope.
Born in Lviv, since the age of thirteen – an Israeli.
Pediatrician. Mother of grown-up twins.
For the past eight years I’ve been travelling on the rails of writing.
One day at a station called Fantasy Square, a breeze of magical realism blew an idea into my carriage. The novel weaves together the magic of three old cities, two undergrounds and one biblical catastrophe. Will a Ukrainian paramedic and an Israeli military pilot prevent it? And what will they discover about themselves and their mystical ancestors?
My debut novel, The Cup of the Four Rivers, is rushing toward the finish line at full speed of stylistic edits.
Along the way, I’ve been studying the craft of writing, taking part in sketching workshops, marathons and two nine-month editing courses.
Last year I switched tracks: from passenger to train guard. I mentored the next cohort, gave detailed editorial feedback on their texts, and reviewed a diploma manuscript.
What’s packed in my suitcase?
— Short stories:
The Tower of Arthur was published online and as a standalone book.
Return and Iron Nerves appeared in Israeli literary journals.
The Exodus Holiday was a finalist in the IsraelSKA competition.
— Poetry collection: Not the Same Gray, born in the aftermath of October 7 attacks.
— Blog: Story Tattoos where the memories of a repatriated girl intertwine with notes from creative encounters and medical life.
More about me and my journey: www.innagendel.com
Отрывок из рассказа “Перекресток”
Перекресток семи дорог, вот и я…
Андрей Макаревич
1983 год
Папа потерялся!
Я бегу вверх по длиннющей Городецкой. Навстречу несется вереница домов и витрин — «Галантерея», «Оптика», парикмахерская со сдобным названием «Перукарня». Дребезжит трамвай. В боку колет, но я не сбавляю шаг — шоколадный аромат фабрики «Свиточ» ведет за собой. А вот и купол цирка. На пестрые афиши даже не смотрю. Я спешу домой — надо сообщить, что папа потерялся.
Мне не страшно. Во-первых, мне уже шесть, в честь чего — стрижка «под Мирей Матье». Во-вторых, я отлично знаю дорогу. На перекрестке Городецкой и Ярослава Мудрого я останавливаюсь у перехода. Глонг-лонг! Го-лонг! — заладили за спиной колокола Святого Юра. Вроде не воскресенье. Наверное, ре-ли-ги-оз-ный праздник. Недавно мама объясняла разницу между советскими праздниками и этими, ну, религи… Чтоб я не ляпнула лишнего, когда пойду осенью в школу. Например, спросит учительница: а в костёле ты была? Да, скажу: костёл — памятник ар-хи-тек-туры! Зря мама переживает.
Ну где же ты, зеленый человечек? Я переминаюсь с ноги на ногу. И как папу угораздило потеряться? В кои-то веки пошли с ним в парк Костюшко. Я еще на всякий случай обернулась — запомнить, где он сидит. Вторая от горки аллея, первая скамейка слева. Белая тенниска с синими ободками на рукавах, очки, шевелюра, толстенный учебник… Куда он подевался? Я, конечно, подождала чуточку, в соседнюю аллею заглянула. Но папа не пересел, а потерялся взаправду.
Зеленый, ура! Аккуратно перехожу и припускаю по Ярослава Мудрого. Из-под ног взлетают снежные облачка — лепестки «свечек» с высоченных каштанов. А здорово, если бы в мае снег! Папа покатал бы на санках, с разбегом, как он умеет.
Врываюсь в браму дома №4 на Провиантовой. Выдергиваю на ходу из синего почтового ящика «Труд» и «Литературную». Деревянная лестница недовольно скрипит. Раз-два-три… семь… десять! Я на втором этаже, трезвоню: «Ди-линг-линг-линг!».
Бабушка распахивает дверь и лицо обдает запахом лака для волос:
— Ша, ша, в чем дело?
Она оглядывает меня от Мирей Матье до съехавших подколенников: ни порезов, ни очередного птенчика или котенка.
— А папа где? — бабушка приглаживает свое черно-голубое платье с косыми узорами.
— Он… он потерялся! — я протягиваю газеты. — Я сама вернулась… из парка…
Этот фокус я часто разыгрывала: взрослый прятался, а я притворялась, что пришла одна. Вот и теперь бабушка ищет за дверью, а я шмыгаю внутрь и — в туалет. Ее «Ох!» заглушает телефонная трель.
— Что? Где?! — восклицает она. — Да дома, дома!
Трубка шмякается на рычаг. Бабушкины шаги приближаются. Может, стоило папу еще немножко поискать?
— Нет, вы только послушайте, что этот ребенок опять натворил! — взывает бабушка к пустой квартире. — Горе луковое, выходи сию секунду! — она барабанит в дверь туалета. — Твое счастье, что папа позвонил домой, а не в милицию. Весь парк обыскал, чуть инфаркт не заработал!
Ура, папа нашелся! На радостях до меня не сразу доходит, причем тут милиция. Разве… Нет, ну ничего себе! Неужели он подумал, что это я потерялась?! Почему, почему у взрослых все шиворот-навыворот? Я с силой дергаю ручку сливного бачка, и она пару раз подпрыгивает на ржавой цепочке.
Я выхожу, готовая к длинной тираде о непослушных девочках. Белый писающий мальчик на черной туалетной табличке тоже опустил голову. А он-то в чем провинился? Или уронил чего в горшок? Невидимая веревочка между моими ямочками лопается, и смешинки высыпаются наружу.
— И в кого ты такая шлимазлка?! — всплескивает руками бабушка.
Опять звонит телефон. Я несусь к аппарату.
— А руки помыть?! — летит мне в спину.
***
2018 год
Мне постоянно снится Львов. То контур печных труб на соседнем доме, то мозаичные морды тигров на детской площадке в парке Юра. Иногда снится тупик c кирпичной стеной, иногда улица расплывается. Где я? Просыпаясь, я обещаю себе съездить. Но в песочный замок воспоминаний змейкой проскальзывает страх. Тридцать лет! Вдруг я не узнаю город? Вдруг разревусь?
Когда мой парень, бывший харьковчанин, засобирался с детьми в двухнедельную поездку по Украине, я решилась. Они поедут сами, а я встречу их во Львове, в конечной точке маршрута. Может, романтичный Львов вернет нас в колею? Мы были вместе два года, и мы поскрипывали. Все чаще нас потряхивало на ухабах разногласий и бросало в рытвины мелких ссор. Ведь даже сказочная карета, если не смазывать рессоры и не чинить колеса, — долго не протянет.
Я приехала на три дня раньше — сразиться со змеем без помех. Стою на оживленном перекрестке Городецкой (простите, Городоцькой!) и Ярослава Мудрого. Зеленый человечек мигает, сейчас появится красный, а я — камень в реке пешеходов — вглядываюсь в город.
Молоденькая, со вкусом одетая девушка мелодично щебечет в зажатый между ухом и плечом телефон, роется на ходу в сумочке. Зацепив меня локотком, извиняется: «Выбачтэ!».
Глупо надеяться, что спустя столько лет город не изменится. Но кроме названий улиц и рекламных вывесок, почти все такое же: дома, трамваи. Разве брусчатка кое-где просела и стала волнистой. Да, такое же. Но до чего уменьшилось! Роскошные каштаны уже не великаны. Громадный купол цирка съежился. Только собор Святого Юра по-прежнему высится сзади, над парком. Неужели это я выросла? Сколько я прибавила с тех пор, как уехала в тринадцать лет — сантиметров пять? Десять от силы. Ну и ну…
Змей скользит прочь, шипя и скукоживаясь. Я перехожу, наконец, на другую сторону. Не терпится зайти в наш дом, вдохнуть подвальный запах брамы —
сырость напомнила это полузабытое польское слово.
Наш дом. Трехэтажный, еще австро-венгерской постройки. Весь в проплешинах штукатурки. Углы фронтонов над окнами отбиты, балкон — в детстве предмет гордости — давно не крашен, низ почернел. Пачка бумажных салфеток болтается на дне рюкзака: я не припадаю щекой к стене, не рыдаю. Может, дело в названии? Вулыця Ивана Гушалевича. Почему не оставить Провиантовую? Это ведь не Маркса, не Ленина…
Из дома напротив выходит старушка. Плотно прикрыв дверь, смотрит: что за посторонние тут околачиваются? Я краснею и прячу в карман телефон, которым собиралась сфотографировать табличку с Гушалевичем. Топнуть бы: «Это и моя улица тоже!». Но нет: я здесь чужая. Да, я до сих пор отлично помню проход во внутренний дворик, где сломала руку. На ощупь перелезла бы через ограду детского сада — бывшей виллы архитектора Бруно Бауэра… Но улица уже не моя. В подтверждение — перед брамой новая калитка с электронным кодом.
***
Он обратился ко мне, когда я, чуть отстав от группы, сооружала на голове тюрбан из летнего шарфа.
— Жарко?
Высокий шатен с внимательными серыми глазами. Намного моложе — нет опасности, что станет «клеить».
— Не жарче, чем в Израиле, — улыбаюсь я.
— Вы из Израиля?!
Группа сворачивает в переулок, и он пропускает меня вперед. Мда, у нас редко с кем разживешься такими манерами. И весь аккуратный такой: красная рубашечка в серую клетку под цвет глаз. Легкий и тоже аккуратный акцент. Оказалось, медик. Учится заочно на историческом. Мы идем позади группы, на поворотах то и дело ее теряем.
— … в маленьких городах скорые очень плохо оборудованы. Машины старые. Нет дефибрилляторов, ЭКГ, кисня… как это по-русски? — он дважды сжимает воздух ладонью.
— Амбу? — на дежурствах в реанимации недоношенных я сжимала мешок ручной вентиляции таким же движением. — Кислорода?
— Да, кислорода!
Я снимаю дурацкий тюрбан и засовываю шарф в сумочку.
— Я, кстати, понимаю по-украински.
И дальше мы, подобно Штепселю и Тарапуньке, общаемся на двух языках.
(Пока оценок нет)
Загрузка…