Отрывок из биографического романа “Али-Баба и Батя ”

Глава 2. Али-Баба

Азербайджан. Город Шемаха. Примерно конец XIX века

Охота на вепря близилась к своей кульминации. Оторванное от стада животное тщетно искало выход из смертельного окружения. Даже без следов копыт на тонком слое снега была ясно, что охотники идут в верном направлении. Они могли с закрытыми глазами выследить его. Это опасный зверь, но судьба его была предрешена, как только семейка лесных свиней попала в поле зрения охотников. Опытные преследователи выбрали, как всегда, верную жертву и тактику травли. Большому трехлетнему самцу уже не выбраться. Его природная миссия выполнена. Он рванул в глубь леса, но, услышав крики людей и лай собак, метнулся в обратную сторону, на небольшую возвышенность, после которой проглядывалась поляна, углубляющаяся в сторону леса на границе человеческих поселений. Оттуда и шла главная угроза. Основные силы охотников направлялись именно с той стороны. И снова лай собак и улюлюканье охотников. Животное с визгом выбежало на прогалину, но силы были на исходе. Стук лошадиных копыт становился все громче. Тот же звук был слышен впереди. Загнанный зверь понимал, что ему больше некуда бежать. Теперь остается только сражаться, пока не всадят пулю. Болевой порог кабана очень высок. Если это битва один на один, то его противнику несдобровать. Но людей с ружьями и злыми псами было очень много. Силы неравны. На середине прогалины кабан остановился и повернул обратно, ожидая преследователей. Инстинкт самосохранения подсказывал ему прекратить побег и смотреть врагам в глаза. При возможности — и убить их. Такое происходило неоднократно. Бывалые охотники рассказывали, что лучше встретить в лесу медведя, чем кабана. Клыкастая свинья страшнее косолапого. Преследователи не заставили себя долго ждать. Пять всадников с ружьями, впереди них на длинном поводке три огромных пастушьих пса. Чобан итлери, или гурдбасар, как их называли в здешних краях. Кавказские овчарки, пастушьи волкодавы. Огромные, лохматые, страшные, с импровизированными ошейниками с торчащими гвоздями, которые мастерили сами хозяева. Их надевали на питомцев для практических целей. Гвозди защищали от волчьих клыков. На серое братство тоже устраивали охоты, чтобы те не нападали зимой на сельский скот. Вот такие незатейливые, но грозные на вид собачьи аксессуары передавались из поколения в поколение и доходили до наших дней.

Кабан замер. Остановились и охотники. Их внешний вид тоже навевал благоговейный трепет. В меховых папахах, с растрепанными бородами. Из-под густых бровей сверкает суровый взгляд. Лица их лишены эмоций. Во время охоты они не смеялись, не шутили, но даже им не удавалось угомонить своих кавказцев. Хозяева едва сдерживали собак, даже привязывали цепные поводки к сапогам, пока находились в седле. В холодный зимний воздух вздымались струи пара, вырывающиеся из людских и лошадиных ноздрей, пастей собак, тела секача.

— Хазырды, — крикнул один из охотников, подняв руку вверх.

Появилась основная группа из семи всадников и пяти собак, которую вел крепкий мужчина среднего роста, в черной папахе, овечьем тулупе, вразлет, как у Чапаева, усами. Это их главный с очень подходящим именем Али-Баба. Не сказочный герой из известной арабской сказки о сорока разбойниках, но о нем тоже ходили легенды, и он больше был похож не на хитроумного сказочного Али-Бабу, а на главаря сорока разбойников. Мужик он был крутой, отважный, настоящий бек. И «разбойников» у него побольше чем сорок душ, только на охоту он не брал всех. В травле животных тоже необходим человеческий лимит. Он знал и понимал цену и меру всему. Не был прижимист, но и денег на ветер не бросал, так же как и своих слов, а посему нажил себе огромное состояние, нужных людей и верных соратников. Враги у него были, но они улыбались ему в лицо, не осмеливаясь озвучить то, что произносили в своих мыслях. Ему принадлежали земли, скот, мельницы в Шемахе. Ему подчинялись, его уважали, его боялись. Он главенствовал во всем, и последний выстрел, как обычно, принадлежал ему, если он сам с барского плеча не позволял в знак своего расположения сделать это кому-нибудь другому. За усердие, верность или четко выполненную работу. Выстрел должен быть точным и смертельным во избежание мучений животного, а для этого нукеры должны были отвлечь зверя так, чтобы тот встал бочком, для большего охвата цели. Это довольно опасная работа для отвлекающего.

Али-Баба жестом приказал проводить последнюю стадию операции. Поднявший руку вверх охотник с одной из собак двинулся с места и повернул лошадь влево. Собака делала все возможное, чтобы вырваться из рук хозяина и броситься на жертву. Кабан поворачивался в такт движению приближающегося охотника. В двадцати шагах в кабана целился хозяин, прямо с седла. Медлить было нельзя. Это могло стоить жизни молодому парню с собакой. Али-Баба, не слезая с коня, нажал на курок. Предсмертный визг секача на миг заглушил собачий вой. Кабан рухнул на снег, но все еще продолжал дрыгать копытами, агония длилась. Кровь тонкой струйкой окрашивала белую скатерть поляны. Али-Баба пришпорил лошадь, чтобы прискакать ближе и прекратить мучения несчастной жертвы. Он слез и вытащил свой кинжал с красивой рукояткой работы мастеров-ремесленников Лахыджа. Мучения вепря прекратились.

— Хороший кабан, — буркнул себе под нос Али-

Баба.

Секач действительно был крупный. Каждому достанется хорошая порция мяса. Люди были хоть набожные, но считали поглощение лесной свинки не таким серьезным грехом и уповали на милость

Аллаха.

— Заберите его, — приказал хозяин и вновь оседлал коня.

Охотники возвращались в дом Али-Бабы, где добычу разделят и каждый получит свой кусок. А еще один большой кусок будет на общем столе сегодня вечером, а может — завтра в чайхане, которая также выполняла функцию харчевни и тоже принадлежала Али-Бабе.

* * *

Молодая смуглая девушка по имени Ругия приняла омовение и совершила вечернюю молитву. Она ждала с охоты мужа, который был намного старше ее. Ругия была второй женой Али-Бабы. Ей едва исполнилось пятнадцать, когда она вышла замуж. Зрелость определял не уголовный кодекс, а сама природа. Сейчас ей уже двадцать два года и у нее нет детей. С первой женой Али-Баба сделал таляк тоже по причине бездетности. Он хотел наследника, с кем мог охотиться, учить вести дела, кому мог передать свое огромное состояние. Несмотря на отсутствие хорошего образования, деловая хватка у Али-Бабы была железная. Читал он по слогам, но считал великолепно. На цифры смотрел как на своих нукеров, не позволяя им расслабляться. Хаоса и неразберихи в его хозяйстве быть не должно. Бухгалтерская книга всегда в идеальном состоянии. Он не нуждался в записях, хотя они у него были. Все помещалось в ячейки памяти. Генетически память у него была прекрасная.

Послышался шум за воротами дома. Слуги побежали встречать хозяина. Ругия все еще находилась в своей комнате. Она была одета в длинное синее платье с кружевами, вышитыми серебристыми нитями. Голову покрывала черная калайаги с орнаментами бута.

— Хозяин вернулся, ханум, — просунув голову в приоткрытую дверь, сообщила пышнотелая служанка.

— Спасибо, Гюлькез. Сейчас выйду, — почти шепотом ответила Ругия.

Несколько человек тащили тушу животного на разделочный пень, в который был вонзен огромный топор. Очень напоминало средневековую плаху. Двое слуг-мужчин присоединились помогать. Рядом был черпачок с водой, покрытой тонким слоем льда. Ближе к вечеру мороз крепчал.

— Где Ругия? — грозно спросил Али-Баба.

— Она у себя в комнате, ага. Совершает намаз, — ответила Гюлькез.

Ругия безучастно наблюдала происходящее из окна своей комнаты. Каждый раз, когда Али-Баба собирался на охоту, она впадала в уныние. Ей, набожной мусульманке, было очень горестно наблюдать, как в доме ее мужа на стол подается запретная по исламским законам пища. Она никогда не притрагивалась к такой добыче. Все делали слуги.

— Ругия, Ругия, — зычно звал жену Али-Баба.

Девушка молча спустилась вниз. Она предусмотрительно захватила с собой кувшин с теплой водой. Она всегда поливала воду на руки мужа после охоты. Это было что-то вроде традиции, установленной им же. Он снял овечий тулуп и засучил рукава.

— Ты что такая угрюмая? — моя руки, спросил муж. — Приболела?

— Я здорова, — тихо отвечала Ругия.

— Тогда улыбнись. Муж вернулся домой не с пустыми руками.

— Я устала.

— Устала? — усмехнулся Али-Баба. — Камни таскала?

Ругия молча вылила весь кувшин на руки мужа и так же беззвучно вернулась в свою комнату.

— Устала, — сердито повторял Али-Баба себе под нос. — Никак родить не может, не бедствует, слуги на подхвате, живет в шелках и золоте. Нашюкюр.

* * *

Ближе к вечеру снег усилился. Большими хлопьями он оседал на просторном дворе, вокруг конюшен, псарен, на голых ветвях чинар. Животные потрудились на славу, как и люди. Их накормили, напоили, настал черед самому попробовать добычу. Муж и жена сидели друг против друга на красивом расписном ковре. В 19 веке и в начале 20 века семейный ужин или обед происходил на расстеленных на полу скатертях или коврах. Столы и стулья как аксессуар для трапезы появились позже.

Али-Баба разжевывал поджаренный кусок кабанины, запивая вином. Жена, напротив, смотрела в свою тарелку с рисом и бараниной, поджаренным кишмишом, курагой и каштанами. К еде она не притрагивалась.

— Ты чего не ешь? — Али-баба сделал первый глоток вина. — У тебя же не свинина.

— Я не голодна.

— Вкусный ягненок. Начни, тебе понравится.

— Можно, я уйду в свою комнату? Я плохо себя чувствую.

— Нет, — грозно ответил муж. — Нельзя. Пока не попробуешь, не уйдешь.

Ругия неохотно повиновалась, положив в рот небольшой кусок зажаренного ягненка с рисом.

— Так ты мне ответишь, что случилось?

— То, что ты делаешь, это неправильно, — опустив глаза, проговорила Ругия.

— Что я делаю неправильно? — грозно спросил

Али-Баба.

— Нельзя употреблять в пищу то, что запретил нам Всевышний.

— Так вот ты о чем! Опять то же самое. Сказки святой Ругии! — ехидно выпалил муж. — За свои грехи отвечу я сам, а ты должна позаботиться о своих.

— Мои грехи? О каких грехах говоришь? Когда я успела согрешить, Али? — Жены и брат называли его просто Али. — Я твоя халяль жена уже семь лет. Когда я перечила тебе, когда ослушалась? Какой твой приказ или просьбу не выполнила?

— В доме, где жена встречает мужа без улыбки, начинает селиться шайтан.

— Там, где поглощают вино и свинину, шайтан властвует и танцует, — вскрикнула Ругия, сверкнув черными очами.

Али-Баба опешил от напора молодой жены. Он смотрел на нее, забыв про еду.

— Каждый день я молю Аллаха, чтобы он послал нам ребенка. Каждый утренний намаз с рассветом и каждый вечерний после заката. Я молю его со слезами на глазах. О Всемогущий и Милостивый, Владыка миров. Ты можешь. Скажешь: будь, — и это настанет. Ты нам дал все, о чем можно мечтать. Крышу над головой, еду, одежду. Ты послал хлеба насущного больше, чем мы этого заслуживаем. Сделай так, чтобы в этом доме раздался детский плач и смех. Плач и смех нашего ребенка. Семь лет я этого прошу у Господа, но моя молитва бессильна. Ты ее омываешь вином и свининой, и она теряет силу. Ты не совершаешь намаз, чтобы благодарить Аллаха за все, что он тебе дал. За все несметные богатства, которые падают на твою неблагодарную голову. Он дал тебе все, но не дал главного. У тебя нет ребенка. Главной ценности в жизни. Я тоже чувствую себя виноватой. Я не могу родить тебе наследника, и от этого мне становится невыносимо больно. Одной моей молитвы недостаточно. Мы должны делать это сообща, если хотим, чтобы в этом доме воцарилось счастье.

Слезы текли по щекам Ругии. Она непроизвольно стала вытирать их обратной стороной ладони. АлиБаба молчал. Бокал вина застыл в руках, в тарелке стыла кабанина.

— Дай мне развод, — Ругия поднялась с места.

Она была высокой девушкой. А сейчас и вовсе возвышалась над мужем как Эйфелева башня. Он не смотрел на нее снизу вверх. Как прекрасный всадник и человек с гордыней, он по жизни никогда не смотрел на людей с такой позиции. Красивый серебряный узор на талии платья Ругии отражался в его карих глазах. Он любил Ругию. Если первой жене он дал развод спустя два года, то с Ругией он хотел прожить всю жизнь. А для наследника найдет другую жену, третью или четвертую. Он мог себе это позволить. Благо еще советская власть не установила свои законы и люди при желании могли жить по шариату. Даже те, которые не во всем придерживались религиозных установок. Он ошибался. Проблема была не в Ругии, не в его бывших и будущих женах, которых будет семь. Притом в определенный период он будет женат одновременно на трех женщинах. К несчастью, он сам был бесплоден.

— Пошла вон, — закричал Али-Баба.

Ругия, разрыдавшись, выбежала из комнаты.

— Убирайся, — орал Али-Баба, швырнув серебряный бокал с вином тех же лахыджских мастеров в стену.

Вино разлилось по белой стене, словно кровь кабана на покрытой снегом поляне. Он встал с места и нервно прохаживался по комнате, иногда рефлекторно сжимая в ладони рукоять кинжала.

— Ага, — в комнату вошла Гюлькез, заметила на стене красное пятно от вина. — Мне убрать?

Али-Баба ничего не ответил и быстрым шагом вышел из комнаты.

* * *

— Абдулла был здоровый мужик, ну сущий аждаха. Вот с такими лапами.

Али-Баба показывал жестом, какие большие кулачища были у его покойного друга Абдуллы. Он был навеселе. Собрав на следующий день свою команду в чайхане, травил байки и хлебал коньяк. Коньяк наливали в чайник и маскировали под чай. Зачем зевакам знать, что они тут распивают. Стукачи жили и в XIX веке. Их так же презирали и слегка остерегались. Как говорят, муха безвредна, но ее жужжание вызывает тошноту. Примерно так относились к осведомителям. А те захаживали сюда на регулярной основе. Кто для получения информации, кто за бесплатной едой в холодный денек. Информаторы работали на жандармерию, городское управление или местное духовенство, которое при желании могло бы на какой-нибудь пятничной хутбе не к месту упомянуть имя человека, не соблюдающего и не уважающего заветы Пророка, традиции города, позорящего память предков.

Здесь также обедали жандармы и городовые. Им тоже частенько наливали винца и отстегивали деньжат. Все были довольны: и блюстители правопорядка, и хозяева. Близкие соратники Али-Бабы, собравшись вокруг дубового стола, слушали вожака, запивая коньяком добытого вчера секача.

— Знаете, как он охотился на кабана? — продолжал Али-Баба. — С одним топором.

— С одним топором? — удивился один из охотников по имени Мансур. Он был самым близким к Али-Бабе человеком, из его узкого круга.

— В одной руке он его держал. Тяжелый был топор. А он словно скалку нес в руке. Выходил на зверя один на один. Кабан несся на него, и в самый последний момент он уворачивался, всаживал топор животному в хребет. Абдулла был очень сильный мужик. Очень сильный. Но однажды ему не повезло.

Как-то он не успел увернуться.

— И что? — спросил другой охотник.

— Ничего страшного. Кабан его выпотрошил. У меня на глазах. Прости нас, Господи, за грехи наши, — Али-Баба осушил стакан с коньяком и истерично захохотал. — Как ягненка забодал.

Перед глазами всплыл образ Ругии. Отсутствие детей, вероятность расставания с ней приводили его в уныние. Он хотел сегодня забыться как никогда. Пил много.

— Ага, ага, — Мансур стал подавать знаки. — Бахманйар явился.

— Бахманйар? — процедил Али-Баба. — Ну милости просим.

Один из главных стукачей города явился на огонек. Его коллеги сообщили, что Али-Баба кутит со своей ватагой. Ну и у него еще был разговор личного характера.

— Добрый вечер, Бахманйар, — поздоровался Али-Баба, заметив пришельца у порога.

— Кому добрый, а кому нет, — ответил невзрачный мужчина средних лет с тонкими усиками и мелкими лисьими глазами.

— Присаживайся, — Али-Баба жестом дал знак своим людям подать гостю стул.

— Чай пьете? — хитро прищурился Бахманйар, отчего глаза его стали еще уже и превратились в две черточки.

— Ну да. Этот уже остыл. Сейчас принесут свежезаваренный.

— Не утруждай себя. Я не привередливый.

Бахманйар налил себе коньяку из чайника и пригубил.

— Хороший чай, — ехидно заметил незваный гость.

— Я плохого не пью и ем самое лучшее.

— Не каждый себе может позволить такой дорогой коньяк.

— Пять пальцев, и все разные, — Али-Баба поднял вверх ладонь. — Кто-то хищник, кто-то жертва, кто-то ест мясо, кто-то питается травой, кому-то в этой жизни достается изысканное, а кто-то не прочь и падаль отведать.

— А ты кто? Хищник или жертва?

— Я вожак. Такая у меня судьба.

— Жизнь несправедлива. Верно?

— Почему же? Все воздается по делам твоим. — Али-Баба налил гостю еще коньяку. — Пей.

Бахманйар осушил стакан и вытер рот рукавом. Алкоголь делал свое дело. Он чуть осмелел и перешел к главному.

— Тебя три дня назад видели около моего дома, — в глазах информатора блеснули злобные искры.

По городу шли слухи, что Али-Баба крутил роман с женой Бахманйара — Сакине. Скорее даже — не роман, а легкая интрижка. Прелюбодеяние. Очень злостное нарушение для женатого мужчины. Отход от нравственных постулатов. Еще один в неполном списке. Не возжелай жены ближнего своего. Али-Баба вписывал этот греховный пункт в список еще менее смертельных и непростительных. Даже ставил его по наказуемости ниже вина и свинины, не говоря о чревоугодии. Во-первых, он никого не принуждал. Это было добровольно. Вовторых, подлеца Бахманйара себе близким не считал. А в-третьих, не было четырех свидетелей. Каких только отговорок не придумает человек, чтобы оправдать свои проступки. Из великих грешников получились непревзойденные адвокаты-крючкотворы. Но кто безгрешен? Камни в Али-Бабу никто бросать не собирался. Да и не осмелились бы, даже если захотели бы.

— Меня могут увидеть где угодно в Шемахе. В любое время суток. Это мой город. Я ни у кого разрешения не спрашивал и спрашивать не буду, — невозмутимо продолжал Али-Баба, наливая гостю еще коньяку.

— С огнем играешь.

— Ты мне угрожаешь, Бахманйар?

Информатор трусливо опустил глаза, увидев перед собой пунцовое от ненависти, злобы и алкоголя лицо собеседника. Последним усилием воли он наконец выдавил:

— Ты плохо меня знаешь, Али-Баба.

— Так тебя здесь каждая собака знает как последнего мерзавца и стукача. Скольким людям ты жизнь сгубил. Накатаешь на меня жалобу? Жандармерии, городовому? Так они кормятся с моей руки. Они мне ничего не смогут сделать. Ахунду Сулейману пожалуешься? Дурак ты. Он меня любит как сына, а свои проповеди ведет в мечети, для строительства которой первоначальный взнос дал я, вот этими руками. Или же ты хочешь пристрелить меня? Ну так давай. Что же ты медлишь? Так поступают настоящие мужчины, если видят перед собой заклятого врага. Пистолет у тебя есть? Отвечай же. Вытащи и целься в меня.

Бахманйар заерзал на стуле. Люди Али-Бабы отошли от стола и наблюдали за происходящим от порога чайханы.

(84 оценок, среднее: 4,31 из 5)

Загрузка…