Страна : Россия
Я бы попросила прощения у Блаженного Августина за вольность: creare ergo sum
Country : Russia
I must apologize to Saint Augustine: creare ergo sum
Отрывок из романа «Прямо и налево»
РИТКА_01
2018 – Какая ты нелепая!
– Тварь.
– Что, прости?
– Тварь.
Танька медленно, с трудом повернула голову и посмотрела мне в глаза. Ей было больно. Очень больно. Но она держала голову прямо. Я видела, что она собрала все свои силы, которых было… – нет, их не было совсем.
– Тань.
– Уйди.
– Таня…
– Я сказала – уйди. – Танька говорила чётко и так сильно, как я давно уже не слышала. Так, как раньше, когда меня заносило и я неслась через чащу, воображая себя отважнее самых отважных, а на деле причиняя боль, боль, боль, и не было никого, кто бы мог остановить эту тупую жажду поганить всё и всех. Кроме Таньки.
– Больше никогда не приходи ко мне. Я запрещаю тебе видеться с девчонками. Не смей звонить Армену – я всё равно узнаю.
– Я не понимаю.
– Знаю, – Танька, кажется, даже не чувствовала слёз, бегущих по её бледным, голубоватым щекам. – Я знаю. Ты просто не можешь.
– А ты можешь, да?
Я столько времени страдала от боли, которую испытывала Танька, что присвоила её себе и сама не заметила, как и когда это произошло. Я встала и вышла из комнаты тихим внимательным шагом – я боялась расплескать обретённое только что знание. Мне надо было его рассмотреть в полной тишине и безопасности. Налюбоваться им. Потом налиться по самые края огненной водой. Потом устроить буйные ритуальные пляски. И потом, только потом разрыдаться. Нет, я по-прежнему была убийцей убийцы и по-прежнему не испытывала чувства вины. Я постоянно разговаривала с Танькой: доводы, аргументы, оправдание своих поступков и мыслей – всё это сплошным потоком лилось из меня до тех пор, пока литься ещё могло. Пила я неделю.
….
Я сидела и смотрела, как мой ноутбук пускает пузыри в ванне. Зачем я это сделала, не знаю. Я удалила с него всё, что на нём было, и в такой бесславной гибели машинка точно не нуждалась. Распечатанная расшифровка всех сеансов каждого моего клиента, заметки для статей в один очень престижный французский журнал и, главное, всё, что должно было войти в мою книгу, аккуратными стопками лежало в коробках из-под обуви. На каждой был написан адрес Таньки и детская трогательная пометка красным «Лично в руки!». Коробки были в пути, где-то между моей квартирой и Танькиным домом, когда позвонил Армен.
– Ритка.
– Армен? – жёлчь подступила к горлу и, недолго думая, полилась в трубку. – Ты себе что, яйца отрастил?! Насколько я в курсе, тебе было запрещено высшим руководством и имя-то моё называть, не то что звонить мне…
– Таня умерла.
– …а ты, смотри-ка, молодец! Седые яйца – это вам….
До меня дошло услышанное. Я заткнулась. Армен понял.
– Во вторник. В четыре тридцать утра. Вчера похоронили. Сама понимаешь, ты там быть не могла, – Армен говорил как по-писаному. Да по писанному Танькой он и говорил! – что, я этого не знала, что ли?
Я молчала. Армен дал отбой. Значит, пока я распечатывала доказательства своей человечности, Танька уже мчалась на всех парах к кисельным берегам.
….
Но скука! – да, скука была и осталась самым первым моим врагом. Поэтому после двух недель вялого кокетства с самой собой я всё же решила вернуться к практике и в качестве пациента выбрала одного-единственного доступного мне человека. Себя.
Сценарий получился просто загляденье. Да, я решила снять кино. Временной регламент пятнадцать минут. Маловато, конечно, чтобы отработать проблему всей жизни, но тут уж как карта легла. Меня вообще после клиники переполняла пугающая лёгкость. В словах, делах, принимаемых решениях я была похожа на колибри: в глазах рябит от взмахов крыльев, сердце колотится как бешеное, преодолеваемые расстояния просто несерьёзные, но процесс радует.
– А почему «Божья коровка»? – спросил оператор.
…
В центре сюжета была женщина не молодая, не красивая, сильно пившая в прошлом, воинствующая трезвенница в настоящем, плохая сестра и ещё худшая мать, то есть хорошая раскаявшаяся грешница. Такие, как известно, всегда вдвое дороже в определённой ситуации. И работала моя героиня на экологическом пункте (то есть на мусорке) смотрительницей, чтобы быть поближе к сыну, которого усыновила её сестра. Отличный персонаж!
Я понимала, что в сочинении этой истории нет никакой внезапности, никакого «вдруг». В моём подсознании сама идея уже давно оформилась и сидела себе спокойно, поедая вишенки в ожидании реализации. Стало быть, и названию есть объяснение. И сказал Гугл: божья коровка – это символ Божьей Матери, которая суть сама чистота во плоти.
….
Три дня съёмок на пятаке экологического пункта были настоящим концертом для струнных, который почему-то в финале решил дать утробный, ревущий орган.
Девочка в колготках и тёплом свитере ходила от одного мусорного бака к другому, а внук женщины, которая работала там, зло и грубо гонял её. Девочка продолжала молчаливо передвигаться – трогала баки рукой, приседала у пакетов с сухим хлебом, замирала около кошки, сидящей на пороге. На вид ей было лет девять-десять. Слишком взрослая, чтобы ходить в одних колготках, которые были натянуты чётко, без провисания на попе и коленках. Она не разговаривала ни с кем. Вообще ни слова не сказала. Я подумала, что её надо чем-то угостить. Сказала об этом внуку смотрительницы мусорки.
– Да пошла она! – парень смачно, демонстративно сплюнул и посмотрел с презрением на девочку.
– Да ладно! Ты чё? Ребёнок же!
– Ребёнок?! – парень так же демонстративно хмыкнул. – Да ей тридцок!
Девочка стала алкоголичкой ещё в утробе матери. Её мама стараний своих не прекратила: она квасила по-чёрному, пока кормила девочку грудью. Мать быстро кончилась, а девочка осталась с бабушкой. Только бабушка уже ничего поделать не могла с тем, во что девочку превратила мать. Бабушка уже давно умерла. А девочка тридцати примерно лет от роду живёт. Ходит в колготках и свитере по кварталу, за выпивку делает разные вещи и молчит.
– Не, я сначала гонял мужиков от неё. Она же дурочка! За стакан отсосёт! Потом начал её гонять от разливайки! Сказал: рядом будь! – Парень ударил кулаком в ладонь. – Так нет, бля! Я же не наливаю! Вот она и прётся туда сама! –Он замахнулся на девочку, и она чуть присела, прикрыв голову руками спокойно и привычно, несмотря на то, что он стоял далеко от неё.
– Да она-то в чём виновата?! – не выдержала я.
Парень повернулся и, глядя на меня исподлобья, принялся играть. Сначала оценил мои мокасины. Потом джинсы. Потом посмотрел на сигарету, зажатую между пальцев. Пощёлкал моей золотой зажигалкой, прикурил и с ядовитой улыбочкой и таким же полупоклоном протянул её мне.
– Ну и что за ухмылка? – спросила я.
– А ничё! – он продолжал ухмыляться. – Такая вся дорогая, да, красивая, да, а чё ты здесь делаешь? А-а! Снимаешь! За жизнь снимаешь! – он наслаждался своим тоном и своей игрой. — …. Ты думаешь, что всё знаешь лучше всех, да?! …. Ты думаешь, что можешь взять так и осудить нас, да?!
– И в мыслях не было, – спокойно сказала я.
– Да чё врёшь-то?! Ходишь по этой мусорке, смотришь на нас, а сама думаешь, что это мы – мусор! – Он уже кричал. – Думаешь, что фильм про нас снимешь и чётко у тебя всё получится! Типа, мы говно, а ты показываешь, что такое говно есть и что ему надо помочь! А никто не поможет нам!
Охранник так быстро ударил его, что я вздрогнула.
– Ну вот зачем? – я поморщилась.
– Громкий очень, – ответил он и, аккуратно подцепив парня под мышки, оттащил в домик смотрительницы.
Девочка спокойно смотрела на охранника. А когда он вышел, подошла к домику, тихо закрыла дверь и присела на корточки рядом. Как собачка.
И вот мой вопрос. Если там, наверху, кто-то заведует раздачей детей, их качеством и количеством на одну женскую душу населения, каким образом он принимает решения? Что является решающим фактором, а? Я точно знала, что ребёнок – это чудо. И если это чудо чудное и диво дивное оказывается в твоих руках, то единственное, что тебе следует делать до скончания твоих дней, это заботиться о том, чтобы чудо чудное и диво дивное не опаскудилось, не сломалось, не испортилось, не превратилось в нечто, качественно иное. И вот мне, знающей эту прописную истину, ребёнок выдан не был. А вот той, которая была мамой тридцатилетней девочки в колготках, ребёнка – на тебе, пожалуйста! – выписали, оформили и обналичили. Ну как можно не рехнуться, а?
….
Сейчас я думаю, что жизнь однобока и одноцветна, если ты не можешь родить ребёнка, если не можешь создать свою мелкую копию, которая определённо и точно выбьется из твоей колеи, поскольку изначально имеет свою собственную. Сейчас я думаю, что всё готова обменять на эту маленькую копию: я готова отдать свои труды, и опыт, и выси, и вершины, и ямы, и падения, и громкий матч с алкоголем и неверием, закончившийся моей победой. Но – и я не исключаю такой вариант – если бы именно сейчас всё было иначе, я бы молила небеса и их хозяина об обратном. Потому что я всё та же мелкая, глупая, суетливая шимпанзе.
…
Наверное, поэтому я не выжила в узенькой мелкой речке образов, к которой пришла. Там течение регулярно относило в ад тело Илюши, а мосток был чарующе пуст. Мне больше некуда было идти. И, по большому счёту, причины, единственной и главной, не было. Была куча обстоятельств, сложенных вместе таким образом, что не осталось воздуха даже для одного вздоха, а я всё продолжала трепыхаться, надеясь, надеясь выхватить у этого расклада ещё глоток, ещё год, ещё жизнь, которая не сложилась, – так, кажется, говорят. А я бы сказала – сложилась, но совсем не так, как я ожидала. Танька была права во всём, что касалось меня. За исключением одного: я была человеком, и я изо всех своих сил, вопреки и вразрез со своей неистовой верой, старалась остаться человеком.
(2 206 оценок, среднее: 4,96 из 5)
Загрузка...