Вячеслав Немышев

Отрывок из романа “Антижурналист“

   Было время, литература была благородное, аристократическое поприще.                        

                           Ныне это вшивый рынок. 

А.С. Пушкин

Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
набравши в рот —
кудреватые Митрейки,
мудреватые Кудрейки —
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина —
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…»
Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где б… с хулиганом
да сифилис.

Владимир Маяковский 

…чтобы писать о Рае, нужно побывать в аду! 

(из авторской переписки ватсап)

   МАКС: «ЯГОДИЦЫ НЕОБХОДИМО ДЕРЖАТЬ В ТОНУСЕ И КРЕПКО СЖАТЫМИ…» 

     «Многие пользователи мечтают жить здесь! Открывайте новые возможности в городе Матаморос и поблизости!» 

   Рекламные объявления завлекают американцев провести выходные в местечке Плайя Багдад, что в тридцати пяти километрах от Матамороса, приграничного со штатом Техас мексиканского городка. Как-то мы с Лорой заглянули на виллу Панчо, что на американской стороне: за двести баксов здесь можно снять номер вполне приличный. Но народ всё равно едет в Мексику. Не то, чтобы дешевле, поразвратнее что ли. Наша продюсер из Штатов Emili Zeiter рассказывала, что её босс, Конрад Фишер, «толстый и не совсем опрятный мужчина средних лет», частенько мотается с фаворитками в такие местечки. Сосед Emili Дэвид МакФитерс, психотерапевт с солидной практикой, вешает лапшу своей тучной жёнушке, что у него внеурочные консультации, а сам летит на Гавайи или Кубу. Каждый соизмеримо со своими пристрастиями и кошельку выбирает по-желанию: по разные стороны границ есть такие уютные отельчики, где кондиционер, шторы на окнах и вид на океан. 

      Нам — писателям оригинального жанра Максу и Лоре Эдельман — нравится наша Плайя Багдад.     

     Журналисты из Мехико несколько раз наведывались к нам. 

    Приезжал корреспондент из популярного ток-шоу, тряс руку, называл меня Compañero, коллега, но в разговоре с оператором проскользнуло Güero, бледнолицый — это ли не расизм? Но меня не оскорбило. 

   Лора вычищала даже зачатки журналистики из рукописей, я же упорно игнорировал литературные диалоги, углублялся в журнальные описания, тонул в аналитических отступлениях. 

     Мексиканский коллега явно готовился к встрече: цитировал пикантные моменты из наших книг, интимно улыбался, что понимает — это всё оригинальные амурные фантазии, но в Мексике разводы не в моде, а семейные узы, как нигде, крепки. Расстегнул черную рубаху с яркими узорами — было жарко — коллега нервничал, трогал себя за курчавую грудь и слегка надутый живот. Мы с Лорой привыкли, что некоторые знакомые или партнеры, начитавшись нашей порносерии, выбирают вольный стиль общения с авторами — развалившись в плетеном кресле на веранде под бугенвиллеями, раздвинув ноги в белоснежных брюках с каплей красного вина на штанине, почесывая себя в разных местах — «ваши книги местами похабны, но некоторые диалоги даже гениальны!» Парнишка искал способы коммуникации, ведь на кону стояла карьера вездесущего журналиста и продвинутого продюсера. 

      Лора отказалась от участия в шоу.     

    Девчушка «из программы о культуре», так она представилась, активно вживалась в роль подруги: бегала по пляжу в бикини, не стесняясь пышных не по возрасту форм, прижималась к Лоре, позируя перед камерой, шептала на ухо и заливалась звонким смехом. 

   У меня закралось сомнение — как в «культурной» программе представят, например, откровения главной героини об её совратителе, профессоре философии, который залез четырнадцатилетней девочке под юбку, можно сказать, с головой, а в девочке после этого проснулся демон страсти?.. Решил, что «культурная» корреспондентка на самом деле ни кто иной, как репортер таблоидного издания, но при этом гостья неплохо играет роль поклонницы и подруги, чем создает предпосылки к нетрадиционной развязке. 

      Лора же не дура!.. 

  Далее закономерно вспомнил о Тасимаяси — ведь даже она, достойная ученица непревзойденного интригана шефредактора из Частного Европейского телеканала, попалась на Лорины крючки… 

     Никак не мог определиться с границами — где заканчивается журналистика и начинается литература? Правда или вымысел должны быть в основе литературных трудов? Или более правдивыми выглядят художественные фантазии, рождённые из пережитого? Кем пережитого — автором или прототипами? Первая книга, ставшая по словам Лоры «дьявольской», мне не удалась, писалась она в настоящем сексуальном угаре, на волне профессионального разочарования и недооцененности моего таланта. 

    Паника и внутренняя опустошенность сподвигли к copy paste собственной жизни: родилось нечто вычурное — литературный эксгибиционизм — неконтролируемый поток сознания. Чтобы оправдаться за похабщину, вспомнил один из своих репортажей об израильском психологе Саше Остенбакине — его домогательствах к пациентам привлекательных форм, но полную реабилитацию в глазах поклонниц. В интервью Саша приплёл Виктора Франкла, великого невролога, узника концлагеря Аушвиц. Франкл придумал и отработал на начальной исследовательской (самой ужасной лагерной) стадии, так называемую теорию негативного воздействия. 

      Саша Остенбакен… (черт его знает, кто он на самом деле — морда хитрая, глаз кривой, многодетный еврей-космополит с шевелюрой и бородой, ростом метр пятьдесят — женщины млеют от его голоса). Так вот, Остенбакен налил мне в уши несколько искажённой теории Франкла — хватание за грудь, глумление и унижение есть ни что иное, как вынимание скелетов из шкафа — очень болезненное негативное воздействие — способ найти смысл там, где его и быть не может.    

    Мне не оставалось ничего другого, как признать первую самоуничижительную книгу исповедью полового хулигана, объяснить свой литературный эксгибиционизм желанием очиститься от скверны межполовых отношений, что книга написана не для читателей, а только лишь для одного человека — автора. Получился полнейший абсурд. Книгу невозможно было показывать издателям, потому что первая фраза в первом абзаце звучала примерно так: «Как называть женский интимный орган в различных эпизодах, где он будет обнажён, к нему будут стремиться живые и неживые объекты, а носители этих объектов будут разных полов?» И самое главное —  «орган» был сложен из нескольких букв кириллицы, сами буквы ничего себе, но в том порядке, как их установил автор, они превратились в крайне похабное русское словечко. Беда была в другом — книгу читали, перекидывали друг дружке по ватсап, — но ни одно издательство официально не взялось её напечатать. 

    В этот катастрофичный период моей жизни появилась Лора; она научила меня не заглядывать под подол, не забираться в постель к героям, но оставлять эту «радость» читателю. 

    Нет — Лора не допустит очередного творческого фиаско, перечеркнет, скомкает и выбросит страницу-две журналистики в корзину. Но я попытаюсь…  

      Я на четверть еврей, на четверть поляк, на четверть русский и на оставшуюся четверть космополит. В молодости был наёмником иностранного легиона, принимал участие в нескольких локальных войнах, десятке заварушек по переделу геополитической и частной собственности. Родители — эмигранты из СССР: отец, инженер-технолог, в девяностых, когда окончательно развалилась дорога к коммунизму, перебрался из Белоруссии в благополучную Европу — ему, специалисту атомного машиностроения, предложили работу, нашей семье светлое будущее. Родители давно на пенсии, живут в пригороде Парижа. Их непутёвый сын, оставив бесперспективную карьеру легионера, обосновался в Варшаве; устроился war reporter в европейский корпункт CNN — попал в Ирак на «Бурю в пустыне». Мой оператор Эл Бэст сгорел в вертолёте; в Багдаде я был ранен в руку, на моих глазах погиб коллега из России. За репортаж о смерти русского я получил премию, уехал тратить гонорар на остров в Средиземном море, там познакомился с капитаном Джоном, который и посоветовал мне писать о войне и сексе. Почему? Потому что ничего другого я делать не то чтобы не умею — не хочу. Я эгоист, одержимый страстями.   

      Разменяв несколько браков, счастливое отцовство на вольные странствия с красотками из социальных сетей, пристрастился к алкоголю, потерял престижную американскую работу. Устроился на Частный Европейский телеканал — в варшавском офисе познакомился с шефредактором итоговой программы, в прошлом учителем физики и математики, непревзойдённым телепедагогом, который научил меня формулам закономерности и неожиданности в современной журналистике. В восемнадцатом году третьего тысячелетия попал в одну самоотделившуюся республику на окраине Европы. Это был настоящий эксклюзив — на моих глазах подстрелили ополченца; под минометным обстрелом участвовал в эвакуации раненого, получил очередную контузию. Работал по поддельным документам, но меня вычислили — в больницу за мной пришли спецагенты в камуфляже и с автоматами; после недели допросов, вербовки и угроз меня, «польского шпиона», обменяли на «русского шпиона». 

    Очередной пик карьеры закончился депрессией и посталкогольной фобией — я снова потерял работу. Мне не простили bad beat в «шпионском покере». Все мировые агенства и телеканалы, что уж говорить о провинциальных изданиях, кричали, мусолили, обсасывали, как польский журналист попался в отделившейся республике со старой аккредитацией вооружённых сил той страны, от которой республика и отделилась. Помятую бумажонку с печатью и моим фото я забыл под обложкой поддельного сербского паспорта. В общем там мутная случилась история: был, был косяк — связался с натовцами — даже не из-за денег, просто захотелось адреналина — пощекотать нервы, подергать старуху за усы. Шефредактор вел со мной задушевные разговоры об изменении стиля программы, что делается упор на молодежь, что наш гениальный телеведущий и владелец Частного Европейского очень недоволен шумихой вокруг моего имени — это может отрицательно сказаться на его политической репутации. В результате от меня избавились. Но меня мучило сомнение — во всем виноваты не натовские разборки, не гениальный ведущий, а именно шефредактор, этот худощавый с рыбьим взглядом социапата «педик» — он просто позавидовал моей славе: просчитал ходы, закрутил хитроумную интригу и вбил осиновый кол в мою карьеру. 

     Странный всё-таки у меня характер — я ломаю стереотипы поведения — вместо того, чтобы уйти в логичный для ситуации запой, прогулять выходное пособие, загреметь на пару месяцев в тюрьму за пьяную драку, я разделся донага и сел писать. 

    Осознание униженности, подчинённости злой воле, пассивное созерцание насилия над собой вдруг пробудили во мне бурю сексуальных эмоций. 

       О чем же я писал? 

(3 оценок, среднее: 3,67 из 5)

Загрузка…