Страна : Россия
Говорят, меня нашли в капусте в день с пятнадцатого на шестнадцатое июля года 1958-го от Р.Х. на 4-й овощной базе того самого города, над привокзальной гостиницей которого гордо пылало вечерами неоновое уведомление: «Пейте пиво, оно питательно и полезно!» Это был крик души, а никакая не реклама, поскольку местное пиво нельзя было назвать ни полезным, ни питательным, ни даже пивом. Город славился винными погребками, душноватым климатом и сердечным, точнее выражаясь, сердечнососудистым гостеприимством. Самым догадливым подсказываю название: Тбилиси, Тифлис, бывшая столица Кавказа… Радость в связи с моим обнаружением была великая. Еще бы, 117 лет искали духовного наследника невинно убиенного поэта и вот наконец нашли – день в день, минута в минуту! Гип-гип ура! Салют из двадцати одного заднепроходного орудия! Природа не стала скупиться, щедро наделив меня румяной душой, доверчивым нравом, пытливым умом и гордой, неуравновешенной, подвластной всем стихиям деструктивизма (вплоть до отстаивания своей извечной правоты с помощью кулачного права) натурой иступленного полемиста. Артачиться я начал прямо с колыбели. Мне не нравилось, как туго меня пеленают. Претило однообразие еды и форма ее подачи (Что? Опять титька с молоком?! Борща бы дали, что ли…). Действовало на нервы непременное сюсюканье взрослых при общении с моей особой. Единственное, что могло меня успокоить, то есть побудить заткнуться – это музыка. Долгоиграющих пластинок тогда еще не было, песенка на 78-ми оборотах быстро заканчивалась и мне приходилось вновь включаться в оглушительную полемику с окружающей действительностью… Зато с родителями повезло: отец – офицер, мать – жена офицера. Можно сказать, родственные души: дружно мечтали, чтобы мы с братом выросли хорошими людьми. Уж такое у них было воспитание: они всерьез верили, что каждый человек есть кузнец собственного счастья, а судьба, Мойры, случай и его напыщенная театральная разновидность по имени Рок тут ни при чем. Вскоре, однако, им пришлось убедиться в обратном. Не прошло и десяти лет после триумфального обнаружения моей особы в белокочанном овоще, как отец мой волею случая был вынужден повторить последний подвиг Камо – угодить под автомобиль. К счастью, в отличие от легендарного революционера-гопника, он выжил. Может, потому что шел пешком, а не дефилировал на велосипеде. Правда, строевую годность утратил. По этой причине и был переведен в столицу соседней республики протирать форменные штаны в военном комиссариате. Не справедливости ради, но симметрии для не умолчу и о подвиге маменьки моей, совершенном ею в самое подходящее для героических деяний время – в годы германской оккупации. Именно она, будучи десятилетней девочкой, утопила в Чамлыке (приток Кубани) не роту «Тигров», не батальон «Фердинандов», а весь до последнего блюдца обожаемый кофейный сервиз немецкого генерала (на двенадцать персон!), чем напрочь деморализовала и его, и вверенные ему фюрером войска. Неудивительно, что нацистские захватчики вынуждены были вскоре бежать из Краснодарского края в великом смятении и страшном беспорядке. Право, такими родителями невозможно не гордится. Что я и старался делать на протяжении всей своей жизни. Ведь именно благодаря им мне почти никогда не приходилось воображать, будто я сам себе любящий папа и любящая мама: меня всегда было кому погладить по головке, поставить в угол либо как-нибудь еще научить уму-разуму. И не их вина, что это обстоятельство не избавляет меня от необходимости всякий раз заново выдумывать себе свое детство, причем не только потому что оно из головы напрочь вылетело, но и по той простой причине, что ведь надо как-то идентифицировать себя сиюминутного, возникающего из ниоткуда, исчезающего в никуда. Вот я и идентифицирую, и чтобы уже не возвращаться к этой щекотливой теме впредь, решаюсь на признание самого разынтимного свойства. Я – подкидыш. Вернее – приемыш. Ну то есть и то, и другое одновременно. И ни капельки не похож на своих родителей. Ни внешне, ни внутренне. Причем это у нас фамильное, родовое. Отец мой тоже не сын своих родителей, а самый что ни на есть натуральный подкидыш и приемыш. Как в свой черед и дед мой никакого, разумеется, отношения к прадеду моему не имел. К слову сказать, этот прадед тот еще гусь. Явился десятилетним мальцом из ниоткуда, поступил учеником к мастеру письмоводства, скоренько обучился премудростям картежной игры, сорвал куш, разбогател, женился на дочери мастера, наплодил с нею кучу подкидышей и приемышей, а под старость умудрился продуть всё, что приобрел в молодости, после чего взял и исчез в том же неизвестном направлении, откуда в свое время прибыл. Видимо, отправился к приемным своим родителям. Мир праху его, если он, конечно, мертв, в чем я лично не уверен…
Country : Russia
Отрывок из рассказа “Доброволец Арам”
Проклятая лопатка, проклятая пушка, проклятый СОБ, не умеющий толком разобраться со своей буссолью, из-за чего они уже в третий раз долбят землю, чтобы развернуть орудие в нужном направлении, а земля, между прочим, армянская, огород в три сотки вскопать – три дня лопатиться, а это тебе не огород, это окоп с бруствером… Полковник проходил – взъярился: вы что с турками в игрушки играть вздумали?! Велел, чтоб как положено. Они и выкопали как положено – колес не видать. А потом на тебе – до заданного угла ствол не доворачивается. Все стреляют, а они кирками, ломами да лопатками машут. Конечно, если бы они не с самого краю были, а в середине… Но в том-то и дело, что расчет они четвертый, последний…
Когда и во второй раз не выстрелить в нужном направлении оказалось, командир орудия побежал ругаться с СОБом, проверять зрение командного состава. Вернулся злой, довольный, говорит, теперь, мол, сам лично навел, мол, все теперь будет как надо, давайте копать. Тут-то Арам и не выдержал. Не могу, говорит, все тело болит, и вообще, я – шофер, а не землекоп. А мы, – отвечает командир, – все тут потомственные ковырятели грунта… — Ну да, – вторит командиру наводчик Армен, вроде как учитель математики в Ноемберяне, – шофер – это же почти академик… То-то я недоумеваю, – разводит руками Самвел, – почему ты такой отъявленный сачок. А ты, оказывается, шофер… Это все объясняет… Арам чуть не задохнулся от обиды, вскочил со станины: Я – доброволец!.. Реакция расчета на это заявление оказалась еще обиднее, чем предыдущая. Сначала похлопали в ладоши – дескать, слава патриоту. Затем давай подкалывать. Армен: Чего ж ты раньше молчал, в земле, как простой призванный резервист, ковырялся? И командир туда же: Арам-джан, совсем ты себя не бережешь! Взгляни на свои руки! Разве такие руки должны быть у добровольца! Вон, видишь стожок сена? Иди, отдохни. Мы что? Мы – резервисты. Мы три месяца дурью помаемся и – по домам. А тебе, как добровольцу, воевать до полной и окончательной… А тут еще эта ехидна Самвел взял его автомат, заглянул затвор, да как набросится на другого заряжающего, на Амаяка: Почему табельное оружие добровольца Арутюняна Арама не вычищено? Я вас спрашиваю, рядовой Худоян! – как будто сам не рядовой, даром что юрфак университета только что закончил. Командир Амаяку: Три наряда вне очереди! – Амаяк, склабясь во всю пасть: Есть три наряда вне очереди! Разрешите отбыть на кухню?.. И так далее. Издеваются, твари ереванские… Досадно Араму до слез. Ведь вправду доброволец. Сам пошел в военкомат, сам напросился, а другие, он знает таких, все знают, уклоняются, взятки дают, чтобы от сборов отвертеться. А он даже повестки не стал дожидаться. Жаль, что раньше не додумался в добровольцы податься, потому что шоферов многое, а машин – мало: по одному «Уралу» на каждую пушку, вот и приходится ему прозябать в заряжающих. Самая, между прочим, неблагодарная работа: в наряды ходить, ящики со снарядами разгружать, опять же чистить эти снаряды от смазки, маркировку во время стрельбы командиру докладывать – сколько там плюсов или минусов на боеголовке нарисовано – колпачки откручивать, в казенник засылать… Правда, этой последней операции ему больше не доверяли, после того как засунутый им в казенник снаряд намертво застрял на полувходе – ни закрыть, ни открыть, насилу черенками лопаток внутрь вдавили. Командир матерился и благодарил Бога, что снаряды у их пушек унитарные…
Итак, батарея весело палила по невидимому противнику, а они тем временем все окапывались да окапывались. А когда окопались наконец, стрельбу приказали прекратить, орудия замаскировать, выставить на флангах боевое охранение, ужинать и спать.
Так и не удалось сегодня Араму улизнуть в ближайшую деревню, с местными пообщаться на предмет съестных щедрот ДЛЯ защитников отечества. Очень уж хотелось ему ребят чем-нибудь вкусным, неказенным побаловать, чтобы знали, какой он надежный и верный товарищ. А то они как-то несерьезно к нему относятся… Сунулся, было, к командиру с просьбой отпустить его на пару часиков в ближайшее село: не пожалеешь, дескать, пустым не вернусь, – на сухой отказ нарвался. Мол, на ночь глядя – никуда. А завтра днем – посмотрим…
Вместо обеда привезли ящики со снарядами, пришлось разгружать почти в полной темноте. Арам даже руку себе ободрал до крови, но промолчал: раз вы так, то и я… Вот умру от заражения крови – наплачетесь!
Ночевать устроились в том самом стожке, куда отправлял его командир отдохнуть от каторжных земляных работ. А перед этим два часа расхаживали всем расчетом в карауле: сторожили луну и пустошь.
Только улеглись – тревога! Срочно все собрать, пушки подцепить к машинам, автоматы зарядить, поставить на предохранитель, соблюдать тишину, отвечать только на огонь противника, самим стрельбы не открывать, перебазируемся охранять «Дорогу жизни», связующую Карабах с остальной Арменией. А там, между прочим, весь день шли бои, летали с нашей стороны вертолеты, с азербайджанской – самолеты, в общем канонада была та еще… Черт его дернул угодить в этот дурацкий полк! Вон, сосед его воюет в каком-то крутом добровольческом отряде, командира на виллисе возит, каждую неделю домой приезжает, то с мешком чего-нибудь съестного, то с канистрой солярки, на всю зиму уже небось топливом для печки запасся. А что он, Арам? Чем он своих детей будет зимой кормить и обогревать? Россказнями о героических боях? Эх, если бы не это гадское землетрясение!.. Живешь вместо нормального дома в каком-то задрипанном вагончике: ни кола, ни двора, ни участка, ни забора…
Грузовики двигались медленно, почти бесшумно, с выключенными фарами. Ребята сидели настороженные, автоматы на коленях, глаза сверлят тьму. Проехали мост через реку, остановились. Сейчас начнется: трах, тах, бабах!.. А у них полон кузов снарядов – одно попадание и… Ничего, обошлось. К рассвету подъехали к блокпосту на шоссе. Постовые – все картинные бородачи, вылитые фидаи-азатамартики. Кто такие? Откуда ик куда?.. Угощают водкой, вином, хорошими сигаретами. Неплохо, видно, живут. Не жалуются…
Приказали разделиться – две пушки, то есть взвод, в одну сторону, еще столько же – второй взвод – в другую.
Полковник ходил между машин, интересовался, кто из командиров орудий и наводчиков прямой наводкой стрелять умеет. Ну и конечно же их командир с наводчиком тут как тут: мы! Тоже мне герои-освободители…
Странно ехать по пустому городу. Большинство домов цело, но везде царит страшное запустение: ни собаки, ни кошки, никого…
Незаметно кончился город, началась деревня – если б не указатель на дороге, не догадались бы: те же дома, сады, огороды, то же запустение. Наконец прибыли на место: асфальтированная дорога к какому-то заводику, притаившемуся в низине – теперь это их новая позиция. Долби асфальт, упирай станины, противник вон в той стороне, но на всякий следует выдолбить так, чтобы в случае появления вражеских танков вот по этой дороге, можно было орудие быстро переориентировать на девяносто градусов… Ясно: где тут наши, где турки – никто толком не знает…
Арам едва не застонал, взяв в руки проклятый лом – ладони в волдырях после вчерашнего закрепления на вчерашней позиции; содранное запястье саднит.
День прошел спокойно: ни по ним никто не стрелял, ни они ни в кого не палили. Ночевали в гараже, пристроенном к двухэтажному частному дому. Однако в карауле уже не бродили по позиции, но, затаившись по четырем сторонам, ловили каждый шорох, изредка для острастки постреливая одиночными. Очередь – это тревога.
Утром все и началось. Вдруг такой силы взрыв, что на спящих штукатурка с потолка посыпалась. Арам раньше всех во двор выскочил: губы бледные, глаза белые, неужели опять землетрясение?!. Потом разобрались: бомбардировщик пожелал им доброго утра. Судя по силе взрыва и столбу пыли из ущелья – бомбой в полтонны весом. Долго не могли прийти в себя, то и дело посматривая в небо. Но день выдался осенний, пасмурный – ни черта не высмотреть, а звук у этих сверхзвуковых приходит с опозданием, вслед за бомбами…
Комбат, молодой инженер, выпускник политеха, не прослуживший в армии и дня, стал связываться с штабом: мол, что нам делать, куда стрелять? Сказали: видишь на той стороне ущелья деревню, там их пехота, туда и стреляй. Если хочешь…
Араму это не понравилось: а если там мирные жители, дети? На него посмотрели, как на слабоумного. Действительно, вчера весь день пока они окапывались, видневшуюся вдали армянскую деревню турки методично обстреливали из «Града». Каждые пять минут – разрыв… Комбат дал Араму взглянуть в бинокль на деревню с вражеской пехотой: никакого движения Арам не заметил. Да и все равно ему уже стало: есть там дети, нет там детей. Сердце замирало от плохих предчувствий…
Командир с наводчиком говорили правду: стрелять прямой наводкой они умели, но выяснилось, что стрелять по деревне надо полупрямой: расстояние в горах обманчиво. Специальной таблицы, с помощью которой и производится такая стрельба, естественно, ни у кого не оказалось. Решили определиться с прицелом на глазок. Первый снаряд ухнул в ущелье и рация выдала им порцию сердечной ругани от своих, едва от него не пострадавших. Второй угодил почти в гребень горы – еще бы чуть-чуть, и опять по своим бы попали. С третьей попытки врезали прямо по пустырю в центре деревни и ухмыльнулись довольно: дескать, ура, классическая артиллерийская вилка! Подкорректировали прицелы и принялись палить уже из обеих пушек. Правда, недолго из обеих палили – первый расчет так хорошо укрепил свое орудие, что оно после второго залпа чуть в ущелье у них не укатилось. Так что вся честь истребления невидимой даже в бинокль вражеской пехоты досталась четвертому орудию. И командир с наводчиком показали класс: в каждом доме пробили, по их собственному выражению, по новой входной двери. Затем прошлись по подозрительным зарослям, подожгли сарай на отшибе… Они, несомненно, воевали бы и дальше, если бы не израсходовали весь осколочно-фугасный боезапас, а бронебойными да кумулятивными по пехоте палить не принято. Комбат приказал первому расчету поделиться снарядами с четвертым. И Араму с Амаяком пришлось таскать эти ящики, снова очищать снаряды от смазки… Вот тут-то они и услышали впервые этот противный тонкий свист подлетающей мины «Града». Разорвалась она грязно-белым дымом метрах в пятидесяти выше них. «В укрытие!» – закричал комбат. А где это укрытие, если в доме даже подвала нет? Забежали все за дом, легли, вот тебе и укрытие: попадет снаряд метров на десять выше них, в почти отвесную стену горы, – все осколки им достанутся.
Командир, прислонившись спиной к стене, покуривая и ободряюще улыбаясь, объяснял, что «Град» является системой залпового огня, бьет только по площадям, в горах малоэффективен, тем более, когда выпускает по одной мине в минуту, как сейчас. Ему не возражали, верили, прислушивались – летит ли следующая. И следующая прилетала. Одна попала в соседний дом за забором, проломила крышу, подняла тучу пыли и дыма. Зато потом два раза ударило и вовсе где-то за деревней.
Только успокоились, заговорила рация: опять скопление пехоты противника возле той же деревни, опять чисть снаряды, отвинчивай колпачки, тащи бегом к орудию… Но теперь уж их точно засекут! А полковник бросил их тут, а сам где-то ходит-ездит на своем виллисе…
Арам как в воду глядел: после третьего выстрела, им ответили уже не «Градом», а гаубицей – как объяснил командир. У этой звук был страшнее – не воспроизвести. Удар – будто каменная глыба об глыбу. Второй – еще ближе. Третий – прямо в укрытие, в котором, слава Богу, никого не было, все возле пушек, на позиции находились.
И тут Арама вдруг прорвало: не достало больше сил терпеть эту несправедливость! Бросили нас сюда, как пушечное мясо! Они по нам стреляют, а мы – по пехоте, вместо того, чтобы по ним! А по ним не стреляем, потому что ни хрена стрелять не умеем! Вон первый расчет даже пушку как следует установить не может… И так далее. В том же критическом духе. Арам уверял, что он не трус, он просто не хочет вот так, ни за что, из-за идиотского командования погибнуть… В общем, давно Арам так не серчал, не скандалил, не отводил душу. А точнее говоря, впервые так ее отвел…
Злости добавляло, никто ему не возражал, многие просто
молча от него отворачивались… Вскоре по рации дали отбой. Противник тоже угомонился. Комбат отправил грузовик за завтраком, а заодно и за обедом. Пушки замаскировали. Сели перекуривать. Но Арам уже не мог уняться, его несло. Чего расселись? Надо менять позицию. Нас здесь перестреляют, как зайцев. Скудость доводов компенсировал напором эмоций. В итоге не выдержали нервы у Самвела – полез бить морду «паникеру», насилу удержали. Росточку в нем полтора метра, зато гонору – на все два. Это было уже слишком: за правду – по морде?! Арам швырнул оземь свой автомат, выругался и пошел наверх к дороге, ведущей в Лачин, где располагался главный штаб. Лучше он попроситься в пехоту, чем с этими дураками дело иметь…
В Лачине встретил земляка Гевонда, задержался на складе амуниции, на котором тот подвизался, угощался коньячным спиртом, раздраженно курил, доказывая свою правоту. Земляк кивал, наливал, подкладывал разогретой тушенки, отговаривал идти в пехоту: по слухам, она этой ночью будет атаковать деревни на той стороне ущелья, а лес заминирован, дорога простреливается, пойдут только добровольцы… Не уговорил, Арам бодро поднялся, оправился, дошел до лежака с матрасом, сел и провалился в кошмарный сон.
Наутро выяснилось, чтоб обе деревни взяли с минимальными потерями: двое убитых, девять раненных; хвалили артиллеристов за огневую поддержку. У Арама трещала голова после вчерашнего: страшное дело этот карабахский зеленоватый коньячный спирт!..
Земляк довольно потирал руки: нашел грузовик, чтобы отвезти домой трофеи: печки, газовые баллоны, железные ворота, чугунную ванную, жаровни, самовары… Одна незадача: шофера нет, забрал начальник штаба возить себя на виллисе. Арам, конечно, отказать не мог, еще бы, он своих уже почти месяц не видел. Вот обрадуются!
Быстро загрузили трофейный скарб и тронулись в путь. Только когда въехали через час в первое армянское село, до Арама дошло, что он днем запросто проехал там, где они позапрошлой ночью едва ползли, обмирая от неизвестности.
Нет, не напрасны оказались предчувствия и дурные сны: уже почти на подъезде к Еревану, на широком гладком шоссе, разделенном посредине бетонным ограждением, вдруг откуда ни возьмись вырулил прямо перед ним какой-то пыльный «жигуленок» – Арам успел только заметить два детских личика на заднем сиденье, а что он делал дальше – уже не помнил. Кажется, он старался затормозить, ударяя грузовик об ограждение. Действовал почти вслепую, так как после первого же удара что-то залило ему глаза. Не сразу понял, что это его собственная кровь…
В больнице земляк с поломанной ногой лежал в одной с ним палате и нудно горевал о пропавших трофеях, печально подсчитывая убытки. Арам ему не отвечал, притворялся спящим, раздумывал, как добраться до полка, как раздобыть одежду – не в больничной же пижаме через весь город переть… А хотя бы и в пижаме, кому какое дело?… Ничего серьезного у него нет, так легкое сотрясение, ушиб плеча. Ерунда, в общем. Но домой он в таком виде не пойдет ни за что. Тук-тук-тук, это я, твой муж и ваш папа, в пижаме с войны вернулся…
После тихого часа в палату вошли трое: дородный мужчина в дорогом костюме при галстуке, и две женщины – тоже со вкусом и лоском приодетые. Сестра указала в их с Гевондом сторону. Представи-
лись. Какой-то там благотворительный фонд. По всей видимости, от зарубежных армян. Принялись хвалить их за мужество и патриотизм, проявленные в боях, интересоваться здоровьем, нуждами… Гевонд только этого и ждал – немедленно разразился горестным рассказам о том, какая у него большая семья, как он третий год добровольцем воюет, как помочь ей ничем не может, как ранен уже в четвертый раз – места живого на нем практически не осталось…
— Вы тоже, конечно, доброволец? – спросила одна Арама из женщин.
— Нет, – вырвалось у Арама. – И не раненый, просто в небольшой аварии слегка пострадал. Я – резервист. Мне форма полевая нужна – к своим на фронт вернуться…
Формы у них с собой не оказалось – только конфеты, фрукты и курево.
Добирался до своих Арам на попутках. Доехал до Лачина, вышел из машины у того самого поста с картинными бородачами. Его угостили жареной картошкой с грибами, коньячным спиртом, рассказами о том, как далеко уже турков отогнали и как скоро рейсовый автобус Ереван – Степанакерт возобновит свою работу. Жаловались на вражеские самолеты, что бомбят каждый день, словно по расписанию… Потом вдруг спохватились: ты, браток, случаем не пушкарь? Арам кивнул. Бородачи обрадовались: Арам-доброволец?!
— Нет, я не Арам, я – Ашот, – соврал Арам. – А что?
— Да понимаешь, пушкари нас просили, если встретим Арама-добровольца, сказать ему, что они теперь в другом месте воюют. Вот по этой дороге на Кельбаджар километров двадцать… Даже схему для него начертили – как их позицию найти. Возьми, может, пригодится…
— Зачем? – пожал плечами Арам. – Я и так знаю, где они. Не заблужусь. Поблагодарил, попрощался и быстро зашагал в указанном направлении. Попутки дожидаться не стал – вдруг спросят, почему он без автомата, с обвязанной головой да еще и в джинсах… Двадцать километров – три часа хорошего хода. Ну, четыре – если с перекуром. К вечеру поспеет.
Он шел по пустынной извилистой дороге, искрошенной танками, оплавленной минами «Града», усыпанной гильзами, и некому было подсказать ему «воздух», обратить внимание на вспушившееся высоко в небе облачко, оставленное заложившим вираж самолетом, объяснить, что гром, который он вот-вот услышит – это предвестник огненного ливня, иначе называемого шариковыми бомбами. И падают эти маленькие бомбы беззвучно, разрываясь на сотни смертей потешными петардами.
(3 оценок, среднее: 4,67 из 5)
Загрузка…