Владимир Коркин

Отрывок из исторической повести “Юго-Западный фронт.И другие  горизонты событий.”

Александр остался доволен, когда свояк предложил пойти поработать на склад горюче-смазочных материалов заправщиком. То, что весь день надо крутиться, не беда, без дела он сидеть не привык, натура крестьянская не позволяла. И тоска по  семье душу не бередила. Его устраивало и то, что укрытые в подземном бункере ёмкости, спроектированы и построены поляками, а значит, предусмотрена даже мелочь, предотвращающая любое ЧП, кроме, конечно, прямого попадания авиабомбы и террористического удара. Ему тут вообще с руки: надёжная охрана, причём в её составе двое не молодых солдат – разводящих караул из вольнонаёмных земляков. Из родного села едят заправлять транспорт на ближайшую железнодорожную станцию. А сюда им не с руки, здоровый крюк надо сделать вдоль болота, пересечь речку, ещё колобродить по грунтовке, раскисающей после дождей. А ему-то до дому — всего ничего. Ступи на лесную, всегда почти сырую тропу, да чуток поболе полутора километров прошлёпай и  всё — почти дома. Удобно: за старыми амбарами сельчан, где хранится на всякий случай разная рухлядь, незаметно для посторонних глаз выйти к своему высокому забору. Лаз – вот он: вытащить ногтем за толстую шляпку широкий гвоздь из просверленного отверстия, повернуть широкую доску влево, и шагнуть в посаженный им двадцать лет назад сад.  За ним с любовью выстроенный  просторный дом, где предусмотрены комнаты  для будущих семей — старшей Наденьки, сына Семёна, младшей дочери Галюни и, конечно, для него и Марты. И сейчас, после натужной смены, когда принимал бензовозы, ёмкости с мазутом, соляром, машинным маслом, Миланюк неспешно топал в грубых ботинках по галечнику, покусывая травинку. В воздухе витала осень. Он размышлял о превратностях судьбы. Совсем недавно он был уважаемым человеком в родном селе, зажиточным крестьянином, привык, что односельчане звали его пан Александр. Считались с ним и местные чванливые польские чиновники. И ушло было, почти  за двадцать лет в прошлое, сознание того, что его родная Волынь и вся Западная Украина была оплотом России на стыке с австро-венгерской монархией. Ему, познавшему горнило Первой Мировой войны, как и всем землякам, пришлось стать польскими гражданами. Они приняли это событие не очень-то благосклонно. Поскольку тут издревле селились их прадеды и деды. Давненько русичи перемешались в браках с украинцами, которых имперские чиновники звали малороссами. Но уже не было прежней могучей России: на её просторах беспримерно жестоко, как писали польские газеты и рассказывали очевидцы, вернувшиеся оттуда, правила неведомая прежде большевистская власть. Даже высокомерие польской шляхты не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось на их прежней родине, особой болью отдавалось в сердцах жесточайшее преследованием православия  в стране, которая некогда была их отчизной. А массовые там репрессии всех слоёв населения вызывали горечь и чувство глубокой неприязни. Почти за два десятилетия  под эгидой Польши волыняне, невзирая на притеснения родного языка, передачу ряда церквей в лоно католиков, сумели приобщиться к культуре Запада, к иной цивилизации, где крестьян не загоняли в колхозы,  не обескровливали их самую зажиточную прослойку – опору села. И кто мог открыто роптать, что государственный язык польский? Как ни крути, да ведь это уже была земля Польши. И вот нате вам: годы сытой, свободной жизни закончились с приходом красных войск и советской власти. Друзья сообщили Александру, что в сельсовете уже составляются списки местных богатеев, в числе первых те, кто нанимал батраков, рабочий люд. Значит, размышлял он, польские газеты не врали. Будут и тут раскулачивать. Что ж, он ради семьи был готов смириться, отдать часть имущества в колхоз. За самую старшую Надию не беспокоился. Умна. Два года назад очень прилично закончила польскую гимназию, успешно учится в педагогическом институте. Год назад взяли её в соседний уезд, где ощущалась острая нехватка украинских преподавателей, учителем начальных классов. Перевелась на вечернее отделение, благо сельская школа под боком у вуза. Ну, Сёма — парубок, в гимназии торчит. А младшенькая Галочка ещё совсем девчонка. Жена Марта занята по хозяйству. Он в селе никого особо не эксплуатировал, сами люди приходили к нему, просились в наём. Никому не отказывал. Платил за труд без обмана, согласно договору. Сам-то он разворотливый, умеет вести дела. Неужели за то, что стал зажиточным, и сам, не покладая рук, работает на своей земле, да ещё помогает сельчанам безвозмездно составлять в инстанции разные обращения и заявки, даёт советы дельные, кормит и семью и подёнщиков – его уведут в кутузку, насильно лишат нажитого? Не могло такое быть, то не по правилам, не честно. Неужели красные не понимают, что они были под Польшей, жили по законам той страны, где хозяйская сметка, предприимчивость не ставились в упрёк? Так думалось ему. И не верилось, что его семью непременно депортируют, а имущество конфискуют. Однако друзья, тоже бывшие фронтовики и участники  Брусиловского прорыва в Первую мировую войну, уверяли, что он в «черном списке» Советов. Знакомый юрист из Луцка посоветовал ему незаметно перебраться в соседний район, в лесную глушь, и притаиться там, пока не пройдёт хотя бы с полугода.

— Александр,- говорил он ему,- нехай твои красным гуторят, що ты уехал по делам и на заработки на Житомирщину, а оттуда будто бы хотел податься в Белую Русь, а куда, мол, не сказал, обещал письмо прислать. У тебя только Надия взрослая, да и то работает в школе и учится в педагогическом институте в соседнем районе. От тебя независима, с тобой в переписку и сношения с семьёй не вступает. Марта – вся в хозяйстве по дому, а ещё двое детей – мальцы. Ну не посмеют твою троицу ни за что, ни про что турнуть в Сибирь.

Вот он и устроился в глухомани на работу, свояк будто по ошибке поставил в ведомости его фамилию как Мирасюк, бывший рабочий с Житомирщины, потерявший документы во время немецкой бомбёжки и легкой контузии. Живёт в халупке при складе, ничем не интересуется, всё тоскует по семье, погибшей в соседней области. Кто будет тратить время на проверку какого-то работяги?

                                               *   *   *

Давно собрана вишня, кто хотел, и кому предстояло играть свадьбу, нагнал горилку. Все проблемы у счастливчиков и их родителей были об одном: побольше скопить злотых, да как продержаться дня три, чтобы после сельчане цокали языками, вспоминая на завалинках, как добре гуляли на той вот свадьбе. Вот и в соседской большой хате спроворили играть свадьбу. Старика, старуху Миланюк и их сына Сашко пригласили быть всенепременно. А то, как же: живут мирно, да и свежая рыба из пруда Миланюка очень даже сгодится. За праздничным столом в саду хозяев и обменялись впервые взглядами Марта Каленичук и он, Сашко. Стройная, хрупкая блондинка с польскими корнями в роду, с  тонкими чертами лица запала в душу парню. И он, видать, был ей по нраву. Незаметно для других присматривались друг к дружке на посиделках, хороводах. Так и настал час, когда в их сердцах проснулась нежность. И тёплая волна слегка туманила им голову, когда девичья ладонь покойно умещалась в тёплой ладони парубка. Настал сладкий вечер, когда он, провожая девушку домой, слегка приобнял её и нежно поцеловал сначала в уголок рта, после в ароматные губы. Гулять бы молодым, женихаться. И на тебе: с австрияками открылась война, Летели месяц за месяцем, и случилась такая закавыка: враг неумолимо приближался к их селу. Первая партия новобранцев ушла в город на призывной пункт. Сашко прекрасно сознавал, что пусть и не в этом году, а в следующем ему всё равно забреют лоб, и он, крепкий парубок, ещё вволю повоюет с австрияками, покажет им, как целить из винта в родную неньку-Украину. А когда после крестьянских трудов голова плотно припечатывала подушку, перед глазами вставала Марта. Ему казалось, что она краше всех девчонок.

Марта, проводив Сашко, затосковала было. Как он ей люб! Как она мечтала поскорее увидеться с ним. Её любовь к Сашко Миланюк так трепетно вошла в её сердце. Она знала: и Александр любит её без памяти. Односельчане, они до свадьбы жили  в противоположных концах Романовки. Он — из семьи крестьянина-середнячка, гнувшего горб на своей пашне; хорошо их выручал большой сад, просторный огород да зарыбленный пруд: с городского рынка звенели злотые в кошельке батьки, да не вдоволь. Хата ничем особым не выделялась. Как и все вокруг – побелена, но крыша, как у многих, не соломенная, а покрыта старым тёсом. Ставни узорчатые. Родители Марты считались зажиточными: семью кормили мельничка, маслодельня, сапожная мастерская – одна на всю округу, коровник и свинарник. Учились Саша и Марта в разных школах, и друг о друге мало что знали. Встречались разве что в церкви. Они познакомились осенью на свадьбе Аннуси – лучшей подруги Марты. Потом отец, покумекав, послал Александра в ближний город Луцк учиться на бухгалтера. Верно решив: с корочками сын и дому принесёт пользу, и в случае нужды не останется без куска хлеба, найдёт работу. Полугодовые курсы Александр закончил блестяще, без труда составлял дебит с кредитом их хозяйства, чем привёл отца в неистовый восторг. На радостях старик вечером пригласил в хату дружков, хватил вволю горилки и впервые проспал зарю. Утром велел впрячь в двуколку лошадей, поручив Сашко объездить рынки и торговые дома Луцка и Ковеля, чтобы вызнать, какой сельский товар, да чтоб с выгодой для себя, можно предложить местным воротилам – торговцам. Блокнот с заточенным карандашом уместился в нагрудном кармане. Сашко впервые отправился в путь, выполнять важное поручение батьки. На выходе из села сворачивала на пыльный большак тяжелогруженная телега дядько Каленичук. «Небось, старик повёз в город на продажу муку и масло, никак, сбили. Да и бидоны с молоком. Догоню, хоть словом с дядькой Иваном обмолвлюсь, — решил он». Налегке что же там не догнать телегу с тяжёлой поклажей. Вот они поровнялись. Поздоровались. Оказывается, отец Марты тоже держал путь в Луцк.

— Так ты, Сашко, уже вышел в учёные люди?- спросил дед Иван, важно затягиваясь папиросой.

— Та ни, я покуда по корочке всего лишь счетовод, с правом составлять отчётность,- потупился его попутчик.

— Эге, так то твий шанс выйти в дюже большие писарчуки.                                           

— А воно мэни знуждалось? Учиться дале!? Грош солыдних немае. Та и батько не парубок, хозяювать треба добре, работ не сщесть. Та и вийна на порози хат. Вот-вот ходить на нимця. Нашему брату скидок немаэ. А в царску гвардию на кошт не поставят.

— И то, правда, Сашко. Ты парубок дюже крепок. На службу, видать, и коня и сбрую уже справил?

— Есть  такое дело, дядько Иван. Хочу в казачью донскую конную дивизию, мабуть кого из хлопцев с родины отца побачу. Такая вот думка.

— Добре, хлопец.                                         

За разговорами, прибаутками, самокрутками с  табаком самосадом дорога и время приблизили их к окраине Луцка. Тут они распрощались, дороги развели их в разные стороны. В доме одного купца Александр встретил Николу, школьного приятеля, служившего тут помощником приказчика. Друзья направились поболтать в приусадебную беседку. Самая свежая весть Николы была о вернувшемся с фронта по ранению и контузии Семёне Солодко. Тот оказался в числе защитников крепости Осовец, форты которой, даже оснащённые устаревшими орудиями, сломали зубы немецкому оскалу. Несмотря на значительный перевес в артиллерии и живой силе, противник долго не мог преодолеть сопротивления русских воинов. Никола прервал повествование, спешно пошёл на зов хозяина. Спустя какое-то время, он вернулся, и не один, вместе с прихрамывающим унтер-офицером Солодко. Сашко вышел из беседки, пошёл им навстречу. Они обнялись, как старые знакомые. Николай оставил их наедине:

— Хлопцы, я мигом – принесу пивка и солёных бубликов.

Не успели приятели обменяться приветствиями, а Коля Гороховец уже ставил на столик три кружки пива и тарелочку с бубликами. И потёкла плавно беседа. По просьбе Александра фронтовик рассказывал:

— Так крепостица наша Осовец была невдалеке от границы с Пруссией, Восточной. Надёжно укрыта в песчаных холмах. Когда зимой пятнадцатого года немцы попёрли на Белосток, им наши фортеции было никак не миновать. Помнится, передовые части пруссаков мы увидели 21 февраля.

— И что мы выставили против австрияков?- поинтересовался Сашко.

— Вот тут-то, другарь, большая закавыка. Немчура превосходила нас во всём. В крепости из двух сотен орудий «тяжелых» было чуть боле семидесяти, остальные старьё, но обслуга вылизывала их, как кот яйца. Вражьё колошматило фортецию многими десятками мощнейших орудий. Так что знаю, каково приходится под обстрелом двухсот десяти, трехсот пяти  и даже страшенных четырёхсот двадцати миллиметровых гаубиц: затыкай от канонады уши и молись Господу о спасении.

— Это эти чушки прозвали «большими Бертами»?- спросил Никола.

— Угу, они самые, будь неладны. Один осколок мне ногу и покалечил. И ползунов их остро касочников – видимо-невидимо. А меткачи оказались наши ребята-артиллеристы: сказывали, что даже несколько «Берт» пустили в распыл. И ни шиша до августа нападавшие ничего не могли поделать. Верите, у нас было такое ощущенье, словно за нами стоит вся Русь. И мы держались. Никак помнят наши контратаки пруссаки грёбаные. Да и командир был у нас геройский – генерал Николай Александрыч Брозовский.

— Что же в августе надумали пруссаки?- нетерпеливо вставил Саша.

— Страшнее не придумать,- задумался Солодко. Вздыхая, продолжил:- Помнится, шестого августа ранним утром супозадые саданули по цитадели из множества батарей артогонь и выпустили страшный газ хлор. Три роты Землянского полка газ начисто задушил, от стольких же рот нашего Задонского полка в  живых было несколько отделений. Через время мы пошли на штурм.  Какая ж ненависть к врагу, вера в Господа и царя нашего батюшки подняла офицеров и солдат в штыковой бой. Представьте, хлопцы: братва намотала на морды  тряпьё, у многих в груди один хрип, так нутро прожгло, кровь стекает с обмундировки, а они за веру, царя и отечество со штыками наперевес! Не выдержала немчура, отхлынула. Лишь подчиняясь приказу «сверху», наш генерал вывел остатки гарнизона из Осовца, и сам 22 августа взорвал крепость. Вот как мы умели воевать, ребята.

(Пока оценок нет)

Загрузка…