Владимир Коркин

Отрывок из миниатюры “Ню Си”

Друг мой! Бесценный!

   Они все думают, раз я не умею разговаривать, значит,  глухой. Ну как же. И я не какая-нибудь  дворняга. Отца видел всего раз, когда он прибежал в кусты посмотреть на свой выводок. Это был большой породистый пёс с крупными лапами. Его выпустили вечером со двора, прочный забор которого скрывал три больших дома, сложенных из сосняка, я, когда подрос,  как-то принюхался, доски пахли вкусно- настоящим лесом. Делая пробежку по прилегающей к двору улице, Он и встретил мою будущую Мать. После связки их, припаянных друг к другу, никто из прохожих не посмел ни ударить палкой, ни бросить в них камень. Город маленький, все знали кто хозяин этого мощного пса. Потом, на краю оврага в зарослях боярышника появился наш выводок. Щенков расхватали мальчишки.  Мать меня берегла, мы прятались сначала в пещерке, а потом в амбаре  конторы, где валялись старые столы, стулья, всякая рухлядь. Амбар и сеновал охранял пёсик. В холод мы прятались на сеновале, а в тёплое время жили в амбаре. Пёсик хотел, наверное, с мамкой подружиться, но был мал росточком, и у него ничего не получалось. Он жалобно взлаивал. Но всё равно из своей миски приносил нам кусочки мяса, косточек, чтобы поточить зубы. Мамка моя чистюля, не бегала по негожим местам. 
   Она пристроилась охранником в продовольственный магазин. Сторож сладил добротную будку. В холода пускал на ночь в прихожую, где от морозов спасал теплый угол, аккуратно оббитый кошмой. Из сеней дверь вела в небольшую кухню, где обедали и отдыхали продавцы. У прилавков стояли женщины, они сильно уставали, у них болели ноги. Тут нас подкармливали. Некоторые после обеда усаживались на невысокие лавки, подзывали нас, потом совали ноги в вонючих носках нам под брюхо. Мамка молчала, я недовольно повизгивал, что странно смешило этих людей. Я же думал, а вот вам бы понравилось, чтобы мы, собаки, вдруг стали заталкивать под ваши животы наши лапы?! На второй мой год, когда я взматерел, сторож увёл меня во двор своего домика. 
   Мне у него не понравилось: он жил один, дети его не навещали, старик ничем не мог им помочь, а супруга его жила у дочери, нянчила и возилась с её детьми. Дед кормился скудно, мне кое-что перепадало из его обеденной миски. Раз, когда снял с меня поводок, давая возможность побегать во дворе, я для виду повертелся возле его ног, крутя, якобы, от восторга хвостом, а когда дед ушёл в хату, я прополз под воротами и был таков. В магазин, где обреталась мамец, я не побежал. Чтобы вновь вернули к убогому старику?! Для начала надумал осмотреться, что это за городок, в котором появился на свет. Заодно присмотреть место своего проживания, да чтобы было надёжное – всепогодное и на все времена года. С десятка два улиц кривыми лучами расходились от центра, где высилось двухэтажное здание почты, рядом – сберкасса, поодаль пошивочная мастерская, главный городской продмаг с крыльцом в торце здания с нарядной вывеской” УНИВЕРМАГ” и ниже “Промышленные товары для народа”. Я уже принюхался: промтовары не для  народа продавались в обширной пристройке к пошивочной мастерской. Там же ютилась громадная собачья будка, днём пустая. Две петлястые и кривоватые улочки частных домиков убегали на косогор, у подножия которого чинно восседала контора речного пароходства с магазином для “своих”. В другую сторону от центра эти улочки упирались в большущее здание паровозного депо. Откуда то и дело выкатывались по рельсам страшно голосистые и маслом и углём пропахшие громадные паровозы, невольно вызывающие к себе почтение. 
   За леском и широкой круговой проплешиной тянулись на большое расстояние низкие бараки, обнесенные высоким забором, по его периметру торчали в нескольких местах вышки с непонятными мне будками-скворешниками. От главных ворот утоптанная гравийная дорога вела к реке. Параллельно ей тянулась железнодорожная ветка, убегавшая одной короткой “строчкой” на остров, где работали под охраной люди из бараков. 
       Я отбросил мысль устроиться в законсервированной зоне  называемого людьми аммонального склада. Хотя отыскал для себя укрытое от непогоды убежище – подрытый под крыльцом одного здания лаз в сгнивающий от времени угол пола, ведущий в некогда конторку. Главное – целы стекла в окошках.  Валялись всякие половики, ими перекрывал доступ сквозняку. Но вот съестного не было и в помине. Сюда следовало прибегать с полным желудком. А кто мне, псу непутевому,  мисочку приготовит? Еду надо искать и искать. Только у высоких вышек люди в форме подбрасывали понемногу, да и то, если  у них вертишься перед глазами и виляешь дружелюбно хвостом. Они любили прикармливать тех собак, кто здесь грызся и побеждал. Мне не хотелось портить свою молодую шкуру ради их потехи. И я уже знал в лицо и по запаху тех, из одетых в форму, кто просто относился ко мне по-людски, ничего не требуя за  их остатки еды. Утром, когда выводили из охраняемой зоны плохо пахнущих людей на работу на остров, я, ради интереса, к ним принюхивался. Они шли по своим каким-то отрядам. Из них в вялой третьей по счету шеренге  сразу выделил хорошо пахнущего молодого рабочего, он почти всегда шутил, рядом смеялись его товарищи. Таких было немного.          
   Мне надоело жить на обочине городка, я рванул в депо. Собаки не любят шум, здесь они не водились. А вот паровозникам и деповским было приятно в свободное время повозиться со мной, приласкать, сунуть колбаски, в старую банку набросать каши. Тепло нашёл в здешней котельной. Каждый из трёх кочегаров шуровал топку сутками, поскольку в горячей воде нуждались все: душ работал на полную катушку, посменно. А зимой отсюда тепло бежало по трубам в цехи. Тут я чувствовал себя привольно. К кочегарам часто заходили друзья из депо. Нередко они распивали чекушку дурно пахнущей жидкости. Много говорили, ругались. Постепенно начал понимать человеческую речь. Я уже знал, что самый старший из кочегаров приехал сюда из Колымы. О тамошней жизни он рассказал как-то приехавшему в депо газетному корреспонденту, попросив того поклясться, что не выдаст его, так как давал там какую-то подписку. Он, видно, считал газетчика неким стукачом и потому опасался. Но я уже по запаху определил, что тот мужчина с фотоаппаратом и блокнотом и близко не стоял рядом с людьми, совесть потерявшими. Таких я научился разгадывать в рядах шедших под охраной. От этого шла честная волна.
  – Вот ты меня, душа газетная,  спросил, как на Колыме жилось зэка? Да многим хреново. Главное, о том , смотри, в газете ни слова. Чтоб промеж нас: кого начальство требовало, тем мы, вохровцы, и пускали в затылок пулю, если сразу не кончали, то не осмелились ослушаться – добивали лопатой. Тяжело, вот такая была работа. Водкой срам свой заливали.
        – А знаете, какие здесь были события году в сорок седьмом и позже?
       – Отчего же, мил человек. По приезде сюда, вначале жил в хате чуть не впритык стоящей к старому кладбищу. Ради интереса заскочил пару раз. Там были на памятничках покосившихся кривенько написаны фамилии убиенных местных людей- в основном старые люди, женщины и дети. А сотворили над ними зло бандиты, поднявшие восстание в одном из недалёких отсюда лагерей. Отсель той лихой люд, кстати, вооруженный, рванул по реке вверх. Да там их ждали. Токо не всех пришили, кто поумней – наутёк в тайгу. Не думаю, что спаслись,  еще  тепло разрасталось, тама верховодило комарьё да мошка. От мошкары никому нет пощады, заживо люд обкусывают! Такие дела, брат.
   Гости кочегаров говорили тут смело, кого им было бояться?! Друг дружку все знали. А я кто – собака приблудная, не языкастая. Бросят кусок колбасятины  – и ладно. Когда им крепко выпивалось, тот дух чужд мне, выскальзывал на улку. В этот раз побежал к обнесенным забором баракам, люди   с острова вот-вот пройдут под охраной военных и лютых волкодавов в раскрытые ворота к своим баракам. Успел, как раз шёл третий отряд. Вон и веселый парень. Но нынче не шутит, видать, крепко на острове погнул спину. Я очень хотел  узнать, как же за таким забором с вышками живут люди. И от нечего делать стал подрывать невысокий пригорок с диким шиповником. Работу скрывали окружающие кусты. Довольно быстро углубился в почву, мягкую, податливую. Судя по гравию, скатывающемуся с одного бока, рядом должен стоять столб, за который крепятся доски и вверху колючая проволока. Осторожно  подрывал землю, чтобы собаки лагеря не учуяли. Рыл  в промежутке между двумя вышками. Где-то должен быть и третий барак. Когда раздвинул лапами дёрн, висели серые сумерки. Собак куда-то увели, чтобы не рычали и не лаяли. Нечего начальство от подушек отрывать. Вдоль забора светили лампочки. Вдруг тугой луч света побежал в мою сторону. Навстречу ему другой луч. Я успел юркнуть в нору. Недалеко от меня лучи пересеклись, и потухли. Я ждал. Через определённое время это повторилось. И так бежали время от времени лучи по всему периметру забора. Мне надоело сидеть в яме, выбрался наружу. Знал, что ещё есть время до отбоя. Мелко перебирая лапами, пополз к бараку, где должен жить юноша, от которого всегда шли хорошие волны. Скрипнула дверь, распахнулась, за порог вышел Он. На самодельной скамейке сидел другой человек, от его штанов несся дух несвежих трусов, рубаха пропитана потом.
  – Митяй!- окрикнул тот моего человека.- Дай папироску, ты всё ведь мало куришь. А то мне завтра не хватит. Просадил я, дурак, деньги в очко. Хоть плач. Сосёт.
   
Вспыхнула спичка.

 – Хорош табак. Запущу дымок в лёгкие и дам ходу. А ты не идешь в хату?
 – Посижу ещё. До отбоя время есть. Подышу. 
   Его сосед ушёл в барак. Я тихо подполз к ногам человека и обмахнул их хвостом.

 – А ты, друг, как здесь оказался?- удивился он.- Пройти с нами? Нет,  волкодавы порвут. Неужто подкоп?

  Я завилял хвостом,   лизнул ему руку, чуть сдавил зубами ладонь. И потянул его за собой.

 – Ладно, пойду гляну, но переждём, сейчас прожекторы перемигнутся. Запретка у нас слабенькая, здесь не строгий режим. Так, подныривай, я следом.

 Впору тучи   темные набегали. Мы поползли, он за мной.
 – Подрой, друг, лаз на две головы и на лапу,- сказал он, просунув руку в подкоп.- И жди после отбоя этак через час, как все угомонятся, буду у тебя в гостях. Эк, ты угодил мне. Давно мечтал я посчитаться с врагом своим. Ненависть свою выплеснуть в него. Я тебе верю, сколь раз видел, как ты нас провожал на работу на остров. Оттуда не утекёшь. У меня срок выше крыши, но без мокрухи, подстава была. Жди, не высовывайся. Думай, как короче нам уйти к вокзалу на железке. Мы успеем на первый самый утренний рабочий поезд. 

Подготовив лаз, чтобы друг пролез в него и полз свободно на выход за забор, успел прикрыть его снаружи  ветками таволги и корешками. Не знаю, был  у них  дежурный по бараку, или, как там у них вообще, но друг мой молодой прополз под запреткой,  и мы ползком прокрались подальше от забора. За мелким лесочком припустились бегом в сторону вокзала. Вдруг он остановился:
 – Знаешь,  на вокзал не пойдём. Вдруг раньше времени меня спохватятся. Бежим до первого околотка, это километров пять. Там путейцы. Перейдём вброд мелкую речку. Метров пятьсот по кустарнику и будет приток. Рядом сторожка путеобходчика. Я его знаю, он два года как откинулся из нашей зоны. Не продаст и не предаст. Посадит в резиновую лодку. И мы спасены.
   Мы миновали околоток, углубились в кустарник,  как возле будки путейцев затормозил маневровый паровоз. С него соскочила группа солдат с автоматами и кинолог с волкодавом Зырь. Солдатня прикладами дубасила в дверь  будки. Выскочили наспех одетые мужик и три бабы.   Они нас не видели. Но Зырь, змеёныш, мог взять след. Что было мочи несли нас ноги к маленькой протоке. Ещё немного,  видна крыша сторожки путеобходчика.  Но явственней грозный лай  волкодава, спущенного с поводка. Я кусаю моего друга за ладонь, взлаиваю, мол, один беги. Отворачиваюсь и лечу навстречу Зырю.
   Когда солдаты подбежали, перед ними предстала кровавая драма: рядом с растерзанной собакой лежал с прокусанными лапами, изодранным боком и надкусанной глоткой волкодав. А в это время молодой парень уходил на резиновой лодке вниз по течению. 
   Спустя двадцать лет на железнодорожном переезде, где базировалась на месте будки путеобходчика  база небольшой геологической партии, высадился из поезда иностранец. Рядом с ним человек нёс два больших баула. На месте некогда кровавой битвы двух собак появился цементный обелиск, на нём абрис смелого пса и слова: “Друг мой! Бесценный! Спи спокойно. Я помню тебя!”

(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…