Владимир Гусев

Отрывок из научной фантастики “Последний из марсиан “    

 

Поднявшись до середины холма, старик остановился и взглянул на врач-браслет. «Гиппократ» уже дважды протититакал грозное предупреждение, а он все шел, шел, шел… Безрассудство, конечно. 

Когда-то он поднимался на холм вообще без остановок, потом — с двухминутным отдыхом на террасе, последний год — с пятнадцатиминутным… А теперь, видимо, придется устраивать второй привал. Или лучше, уменьшив нагрузку, одновременно увеличить длительность прогулок? Надо бы пройти всестороннее обследование и откорректировать тактику выживания. С каждым годом на это приходится тратить все больше и больше времени. Неужели скоро все сведется к одному-единственному: выжить?

Какая-то мысль вертелась в подсознании, пытаясь принять форму адекватных слов. Мысль была неприятная, и старик перекрыл все ходы и выходы, а потом загнал ее в темные, мрачные глубины подсознания, чтобы она сгинула там навеки, раздавленная неосуществленными желаниями и тайными страстями.

Ожидая, пока пульс придет в норму, старик присел на плоский широкий камень, согнав с него большую зеленую ящерицу. Проскользнув между редкими стебельками травы, она недовольно ударила из стороны в сторону хвостом и замерла, пытаясь стать невидимой.

— Не сердись, маленький дракон, — сказал старик и оглянулся. Метрах в трех от него, на таком же плоском камне, лежала, греясь на солнце, небольшая змейка. Ее новая кожа глянцево отсвечивала. Узор на ней был строг и изыскан. Старик стянул с головы широкополую шляпу и несколько раз обмахнулся ею. Ящерка юркнула в траву.

— Молодая ты еще и глупая, — назидательно сказал ей вслед старик. — Меня даже зайцы скоро перестанут бояться. Полоз, смотри-ка, даже не шевельнулся!

Прикрывшись шляпой от солнца, он повернул голову налево, туда, откуда пришел. Ржавого цвета барханы с редкими кустами, марево поднимающегося вверх горячего воздуха. Пустыня… Когда-нибудь он опишет ее в одном из рассказов. Когда-нибудь. А может быть, уже пора? Только начать он собирался с другого эпизода.

Старик достал из нагрудного кармана просторной легкой куртки мнемофон и, подождав, пока успокоится дыхание, начал диктовать.

 

Высоко в небе, на фоне огромного белого облака, показалась наконец крохотная черная точка. И сразу же начала падать, падать, падать, на глазах увеличиваясь и приобретая форму. 

Жюль ухватился за прутья ограды, сжал их так, что побелели пальцы. Удачной вам посадки, подумал он. Удачной посадки на зеленые холмы Земли. 

Когда прилетел первый отряд марсиан, телегазеты вопили: «Блудные сыны возвращаются в отчий дом!» Потом сообщения ушли на вторые и третьи страницы, через год — в бесконечные полосы «хроники»… А теперь их даже не встречает никто. Только он, Жюль, с маленьким букетом незабудок. Он решил, что эти крохотные осколки неба будут сегодня гораздо уместнее кричаще-ярких садовых цветов.

Точка превратилась в перевернутую запятую, потом в кляксу… И вот уже видны куцые тонкие крылья и высокий киль. Жюль с трудом разжал онемевшие руки. 

Зачем он здесь? Кто он им, этим многое испытавшим людям, приникшим сейчас к иллюминаторам там, в заходящем на посадку челноке? Никто. Хотя некоторые, возможно, и читали в юности его книги. Вряд ли сейчас они об этом помнят… 

А марсиане? Кто они ему, единственному встречающему? Или по-другому: первому встречному. Вот и ответ. Тот же самый: никто.

Жюль задумался. Такой ответ его не устраивал. Слишком тривиален, а это всегда наводит на подозрения. Так — кто же?

И тогда в его голове впервые прозвучало это слово: дети. Он вдруг понял, что любит всех этих усталых, потерявших смысл жизни людей, как своих детей. Да, любит, вне всякого сомнения. Любит, потому что прощает. А простить предательство можно — только детям.

Челнок выпустил шасси и снижался уже не так стремительно. Еще несколько минут… 

Жюль снял с уступа ограды букетик, медленно пошел к зданию космовокзала. Ему почему-то расхотелось смотреть, как выдыхают, коснувшись бетонки, крохотные облачка сизого дыма колеса боковых шасси, как еще долго челнок катится по полосе с нелепо задранным носом… Как выскакивают, подобно чертикам из табакерки, разноцветные тормозные парашюты. 

Сколько раз все это уже было… Гремели литавры, сверкали трубы духовых оркестров. Тысячи встречающих заполняли огромную привокзальную площадь. Но челноки между орбитальными станциями и Землей сновали все реже, реже… Вначале обитаемые отсеки были законсервированы на «Копернике», потом — на «Бруно»… Теперь они действуют только на «Гагарине». Да и то… Еще два-три рейса — и все…

Шаги гулко ударяли в купол огромного зала прибытия. 

Я иду словно по сцене огромного театра, подумал Жюль. Разыгрывается величайшая трагедия человечества. Но в зрительном зале — ни души. Никто не пришел. Никто.

Двери распахнулись, и он вышел на площадку для родственников, огороженную низкой витой оградой с космической символикой. Воланчик первого спутника, кольца Сатурна, силуэт «мельницы»… Челнок стоял на ближней площадке — один из двух на всем огромном поле. Второй — с ярко-оранжевыми крыльями — дежурный службы КОСПАС. Да, только два челнока. А когда-то воздушно-космические самолеты стартовали каждые два часа. И каждые два часа прибывали — межконтинентальные гипераэробусы, юркие шаттлы, степенные лунники… Там, наверху сновали межорбитальные буксиры, плыли огромные обитаемые станции, ввинчивались в пространство межпланетные «мельницы»… Ракетное лето. Давным-давно предсказанное короткое лето, на смену которому так быстро пришла космическая зима…

От челнока отвалил электробус, бесшумно покатил к залу прибытия. Тишина над космодромом… Что может быть неестественнее? Ни гула двигателей, ни гомона возбужденных разлуками и встречами людей, ни покрывающих все шумы объявлений диктора…

Электробус, четко следуя вдоль скрытого под пластобетонными плитами провода, подъехал почти к самой ограде, плавно остановился. Все четыре двери распахнулись, и первые марсиане сошли на Землю. Именно так, с большой буквы. Для них земля еще долго будет Землей — непривычной, гнетущей тяготением, ослепляющей неистовством красок…

Жюль пристально вглядывался в лица прилетевших — загорелые, обветренные, иссеченные мелкими морщинами… Подхватывают свои дорожные сумки, проходят, бросая удивленные взгляды, мимо… Что-то необычное было в этом шествии. Шорох шагов, шелест комбинезонов… Вот оно что! Они молчат… Не шутят, не подначивают друг друга, даже не улыбаются. И глаза их — голубые, серые, черные — не светятся радостью. Только усталость в них, только усталость. И почти у всех — складки у губ. Упрямые, сильные и… горькие. Ахейцы, не взявшие Трою. Аргонавты, вернувшиеся без золотого руна.

Среди прибывших была одна женщина. Только одна, с грустью отметил Жюль, преграждая ей путь.

— Добро пожаловать на Землю, — склонил он голову и протянул букетик.

Брови марсианки взлетели. Когда-то она была красивой, очень красивой. Да и сейчас… Морщинки у глаз нисколько не старили ее.

— Это — мне? — растерянно оглянулась женщина на своих спутников.

— Вам. Всем вам, прибывшим на благословенную Землю. Космическая родина приветствует вас и желает счастья!

Лица марсиан оживились. Жюля окружили, протягивали ему руки, и он с удовольствием пожимал их — крепкие, надежные руки людей, отважившихся много лет назад поменять просторы земли на тесноту марсианских станций. Станций, так и не ставших городами. Но — не по их вине. Обвинение в предательстве, пожалуй, несправедливо. Уж они-то сделали все, что могли. Просто так получилось…

— А вы… вы кто? — спросил высокий седой мужчина с твердыми серыми глазами. — Представитель Управления или…

Жюль назвался. Марсиане переглянулись: это имя ни о чем не говорило.

— Я… я просто землянин. Всю жизнь мечтал побывать на Марсе, или в системе Юпитера, или на Титане. Ничего у меня не получилось. Вначале из-за плохого здоровья, потом, когда медицина устранила эти проблемы, появились другие. Семья, маленькие дети. Жена была категорически против. Как говорится, врос в Землю корнями. А теперь… Возраст уже не тот. Кто-нибудь из вас читал «Ионские хроники»?

— Я…

— И я…

— Мы все в юности читали. А почему вы спросили?

Жюль улыбнулся. И тут же почувствовал, как у губ прорезается горькая складка — совсем как у них, у марсиан.

— Жаль, что все так кончилось.

— Не огорчайтесь, — ласково взяла его за рукав женщина, — ничего особенного там нет. — Она на мгновение вскинула глаза вверх. — И нет на свете ничего прекраснее нашей Земли.

— Скажите, вы не жалеете? Нисколько не жалеете о том, что… вернулись?

Жюль хотел спросить совсем о другом. Ему хотелось знать, не жалко ли им станций, брошенных на произвол марсианских песков, не жалко ли ослепительно розовых восходов и закатов, которые скоро не будет наблюдать ни одно живое существо, не жалко ли им, наконец, свирепых красных бурь, оставленных там, на далекой холодной планете, в бесполезности и одиночестве?

— Нет, — покачал головою высокий, и глаза его стали добрее. — Мы не жалеем ни о том, что покинули Землю, ни о том, что вернулись. Всему свое время. Космический сезон кончился, пришла пора собирать жатву. Мы не жалеем, — подытожил он, забрасывая сумку за плечо.

На прощание женщина улыбнулась, и вот уже последний марсианин исчез за стеклянными дверьми зала прибытия.

Сколько их осталось еще на далекой красной планете? Сорок? Восемьдесят? Один-два рейса межпланетной «мельницы» — и космическая одиссея человечества закончена…

(5 оценок, среднее: 5,00 из 5)

Загрузка…