Вера Авалиани

Страна : Россия

В детстве писала стихи и сказки, в юности играла в театре и обучалась в детской студии при телевидении на режиссера театра и ТВ — с 8 до 17 лет, участвовала в спектаклях, ездила на гастроли. Писать в газету начала с 18 лет, поступив на факультет журналистики. Распределилась в молодежную республиканскую газету сразу заведующей отделом. Доросла в журналистике по вице-президента концерна прессы. Потом окончила сценарные курсы БиБиСи для создания сериалов и сделала как автор и продюсер гипер-популярную телепрограмму «Рецепт без бланка», где игровые сценки перемежались с рассказом о лекарствах. Заказчики роликов приезжали со всего мира. Потом по подобной модели сделала в Москве на ТНТ рекламно-игровую программу с писателями России для компании Радиус. Вышла замуж, жила в Германии замужем за дизайнером мебели и интерьера, писала в Московские журналы на эти темы. Вернувшись в Алмату на деньги спонсоров создаола свою газету, где не было фото — только карикатуры и рисунки. Выйдя на пенсию начала писать эротические романы, так как до этого по просьбе титулованного на многих мировых конкурсах режиссера Наны Джорджиадзе написала сценарий «Исполнение мольбы», но деньги на съемки украли и фильм не состоялся. Он был о том, как Ангелы ведут людей к целям им предписанным, а люди не слушаются их. В сценарри было много эротических сцен. В четырех романах серии Люболь ( они продаются в 10 интернет магазинах) я продолжила сюжет, придумала новое направление музыкальное от имени героев. И после этой тетралогии написала и издала самоиздатом еще 6 книг: Персональный миф, Господин Пересмешник, Мужья и жены Одиночества и еще не дописан роман Романтические гадости, а также собрала материал и издала два документальных сонника. Хобби — разрисовывая мебель и ткани, много читаю, делаю блог по корневой психологии, байки и расклады таро на моих каналах на ютубе.

Country : Russia

Отрывок из романа “ Мужья и жены. Одиночества”

 

Ромео Грегорин – успешный социолог за тридцать с черными итальянскими кудрями я такими яркими глазами, что их цвет был неестественно красивым, , на которого поглядывали все дамы в салоне боинга, летящего через океан очень благосклонно, проснулся опутанным распущенными волосами одной из самых красивых в мире женщин на сиденье самолета – своей жены Сашеньки. Надо было встать с кресла, чтобы пойти умыться. И  тем временем вспомнить свой сон. Видения в голове  путались, ускользали, состояли из обрывков воспоминаний о встречах в Москве, какие-то стыдные для него моменты. О двух из них он предпочел бы вообще не вспоминать ни во сне, ни наяву. Захотелось наконец стать честным с собой. И он, осторожно снимая пряди с лица любимой и  своего рыжеватого твидового пиджака от Тома Форда  поймал себя на мысли, что ему оказалось мало написать отчет о своих исследованиях на  тему, почему европеоиды ( в том числе славяне)  стали рожать во много раз  меньше детей, чем азиаты и африканцы. Что тормозит и их стремление вообще вступать в брак, хотя бы гражданский?
Люди, с которыми он познакомился так и просились в роман. Да и его иногда мерзкая роль в их жизни тоже требовала «изречения», но не исповеди, а… полу -художественного, чтобы Саше сказать, что это вымысел, а себе признаться, что так оно и было.
Козел – самое емкое слово. Оно в нескольких ситуациях в Москве подходило к нему лучше всего. И подумал он об этом в туалете, глядя на свой испускающий струю член. Ибо именно он напомнил, что ему есть что скрывать от своей красавицы-жены. И надо осторожно подготовить ее к мысли… Но на этом месте он умылся и стал надеяться на «авось» — все же он был американцем русского происхождения. И решил сосредоточиться на том, с чего ж начать роман.
В том, что в процессе написания он не столкнется с трудностями он был уверен. Ромео настолько привык вживаться в их мысли и обстоятельства, что сам себе удивлялся.
И Грегорин, не откладывая, прямо во время перелета назад в Москву после сих  медового месяца Александрой, проведенного у родителей в Вашингтоне, посмотрев на спящую красавицу в соседнем кресле, осторожно извлек планшет из сумки под сиденьем начал писать первую главу:
«Томное утро, когда не хочется ничего – даже спать. И это было так приятно, будто она на карусели в детстве. Но нужно на кастинг. Зоя попыталась сесть в постели, но не смогла. Поверх одеяла плетьми лежали руки – ее лелеемые ручки с наращёнными ногтями и идеальной кожей. Фарфоровой.
От слабости  и головокружения Зою замутило. Но есть не хотелось- это  точно.
-Пора бросать худеть, — испугалась она, когда при движении показалось, что комната вокруг начинает не кружиться, а расплываться от скорости вращения.  Ее красивая комната с великолепными обоями цвета сирени и вкраплениями золота, белой лаковой мебелью с  бутонами роз по фасадам. Ей стало страшно покинуть все это великолепие. В смысле навсегда. Душу-то неизвестно куда переселят на том свете.
Она дотянулась до телефона и, чуть не выронив его, позвонила соседке, у которой были ключи от ее квартиры.
-Наталья Борисовна, вызовите «скорую», пожалуйста. У меня такое головокружение, что встать не могу.
Соседка, как была в штанах – «трененках» и застиранном халате поверх них, так и выбежала на помощь своей гламурной дурочке ( так она называла Зою про себя). Номер «скорой» набирала, в прямом смысл, «набегу теряя тапки». У нее был ключ от двери квартиры, так что врачей обе женщины – молодая и немолодая ждали в молчании. Наталья Борисовна когда-то была вынуждена париться на работе в деловых костюмах. Делать прически – хоть они ей все равно не шли. Партийная работница низового звена, рабочая лошадка, она, уйдя на пенсию выкинула свой гардероб вместе с вешалками. И теперь единственным критерием отбора вещей было удобство и дешевизна. Так что валяющееся на стуле у кровати «доходяги» ( так она называла мысленно Зою) не только не вызывало зависти у нее, но даже вызвало дискомфорт в душе, будто она зрительно на колючего ежа наступила.
У Зои не было сил что-то объяснять по поводу трех дней голодания перед показом мод, который был вчера вечером, а у Зинаиды Ивановны желания снова начинать  давний спор на тему «есть или не есть- вот в чем вопрос». Он возникал между этими двумя антагонистками не раз во время дней рождений обеих соседок и каждый оставался при своем мнении – получать ли удовольствие от еды или от голодания.
Оба удовольствия были опасными для жизни. Но на золотую середину ни одна из них не соглашалась. А тут у Зинаиды Ивановны в связи с самочувствие «модельки» появлялся серьезный аргумент в пользу того, что нужно есть, жрать и лакомиться. А то в какой-то момент сил не будет вилку с колбаской поднять.

Прибывший врач – мужчина симпатичный, хоть и не бритый, осматривал Зоиньку с явным удовольствием. Все же она являла собой стереотип «девушки с обложки». Собственно, ею она и была. Но не смотря н свою симпатию к худышкам, он –таки констатировал дистрофические изменения тканей и гипотонический криз и  Зою при ее слабом сопротивлении погрузили на носилки, и отвезли в больницу.
Зинаида Ивановна открыла ее холодильник – из любопытства, и, вздохнув тяжело, отправилась домой к своему агрегату — упитанному и давно немытому «Бошу». К холодильнику, а не мужику. Тот-то был всегда сыт.

Эмма Алмазова сидела в своей бухгалтерии с утра, она всегда приходила первой из четырех сотрудников. Ее гладкая прическа с туго затянутым хвостом до пояса  совсем Эмме  не шла. К ее в круглому лицу на тонкой шейке и фигурке, которую в детстве соседка называла «глиста в корсете» нужно было лелать высокую прическку для гармонии. Эмма это понимала, но нарвиться никому не хотела – лишние хлопоты по отшивани мужиков ей не были нужны.
 А  делать что-то для похода на работу  смысла не имело. Вокруг нее в бухгалтерии сидели три замечательные красавицы – всем от тридцати до сорока. И в перерывах между делами рассказывали всем о своих мужьях и любовниках. И их браки и лавстори не вдохновляли Эмму- столько страданий из-за какого-то секса!
Но  Эмма  тоже кляла на чем свет своего Леонида. Впрочем, чем — то ее «персонаж» был похож на  артиста Куравлева в роли Афони.  Хотя ни одного мужчины в  жизни Эммы  не было – даже отца или брата, не говоря уж об интимных партнерах. В свои сорок два она была.. девственницей. Но этот факт надо было скрывать. И она придумала себе тихого мужа – работника ЖКХ Леню. Даже показывала всем какое-то фото. Мужик на нем был ничем не примечательный, с рыжеватыми волосами над помятым  лицом пропойцы.
Так что в своих придуманных рассказах Эмма всегда его ругала за то, что поздно вернулся, что жадничал на счет денег.
 Познакомиться с ним у коллег желания не возникало. Но дома Эмма хранила на всякий случай для достоверности зубную щетку и мужскую бритву в ванной и пару рубашек и джинсов в шкафу – вдруг кому-то придется к ней заехать за чем-нибудь, если заболеет.
С вечера она придумывала эти россказни о поганце Леньке, готовясь к совместному чаепитию с женами «реальными». Собственно, ей ничего бы не стоило завести себе такого пьянчугу и в самом деле – но вот этого она совсем не хотела. Лучше разыгрывать из себя жертву, чем ею являться. Ведь в кино головы рубят не на самом деле, а зрители сопереживают героям в этом случае. Так и она выбрала игру, как замену личной жизни. И тут она «в тренде» — ведь по сути игры разного рода стали заменой всего и вся- спортивные соревнования – замена военных сражений, компьютерные игры и тренажеры заставляют переживать не угрожающие варианты смертельных опасностей, пикаперы заменяют влюбленных. Так что, по сути,  она не делает ничего  плохого –всего лишь рассказывает о несуществующих проблемах, тем самым избегает их в реальности. Она же не врет о том, что счастлива, любима и боготворима, как делают другие, чтобы завуалировать свое униженное терпение в браке с эгоистом и паразитом или тираном и грубияном.
Все врут, но «господа, если к правде святой мир дорогу найти не умеет, мир безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Хоть теперь и не модно так считать, но Горький гением все же был.

Кстати, тот, кого Эмма окрестила Леонидом – его фотку показывала Эмма коллеги- в Интернете назывался Михаилом Сабировым. И был тот  плодом любви очень красивой женщины, которая после ухода от нее любимого мужа решила сделать ремонт. И тут ей в нанятой бригаде подвернулся  гастарбайтер  Махмуд Сабиров. И она отомстила с ним мужу. Тот оказался в постели лучше, чем на вид. Так что вскоре пара поженилась «по залету». И все раннее детство мальчик наблюдал, как родители ругались и дрались. От этого мать запила и умерла. Хотя официально — от инсульта. Тогда Мише было всего четыре с небольшим  года.
А отец его воспитывал по — спартански. Женщин домой не приводил никогда, держал минималистический уют и порядок. И всегда внушал мальчику, что нельзя «идти в капкан к жене» : «учись еду готовить и гладить сам  — и не придется бабу вздорную терпеть. А «сунуть-вынуть» всегда можно.» Краткий курс философии сработал. Да еще как. При любом намеке на то, что дамочка придет к нему в дом, он менял ее на другую.
Но отец был мрачный брюнет, а Миша оказался ни в кого из родителей – рыжий, который конопатый Мог бы убить бабушку лопатой, как в стишках. Но у него алиби – бабушек не было ни с одной стороны. Так он и вырос — без близких женщин. И потребности себе кого-нибудь « на постоянку» завести у него в принципе не возникало.
А секса было много – как только говорил какой-нибудь продавщице, что одинок, так она уже вечером была у его ног. Причем, в своей квартире, а не в его –  к себе домой Михаил никого не приводил. Не хотел раскрываться перед соседями, что за его простецкой физиономией притаился в штанах змий-соблазнитель.
Но была одна не красивая, но и не честная девушка в последнее время, с которой тридцати семилетний Михаил  виделся часто. То есть, видел он ее в основном  со спины, вонзаясь в самые глубины Зульфии.
Она была семнадцатилетней дочкой дворника Рустама. Оба они  жили без прописки. И Рустам подрабатывал, помогая жительницам домов вокруг большого двора кому гвоздь заколотить, кому мебель передвинуть. А дочка его тем временем не то что пошла по рукам, но в две пары рук попадала регулярно. Это были вышеописанный Михаил и его сосед — Майкл – американец. Тот снимал квартиру, расположенную рядом с квартирой Миши – на одной лестничной клетке.
 Собственно, именно Майкл девчонку и испортил. Та сама к нему пришла, мечтая через постель попасть в Америку. Но этой перспективы у нее не было – короткие толстоватые ноги и маленькие глаза делали ее оригинальной, но рискнуть не то что жениться, а даже просто выйти с нею в кафе ни один из Михаилов-Майклов не собирался. Забегали они по очереди  в дворницкую, когда Зуля звонила и сообщала, что отец ее вышел во двор. Они называли эти отношения емко — «нужду справить», чтобы не клюнуть ненароком на какую-нибудь цыпочку у себя на работе. От «цивильной» не отвертишься, сцапает и женит на себе. А брак представлял им не тюрьмой, а вытрезвителем.
Справедливости ради надо сказать, что других кандидатов на хоть какую-то личную жизнь у девчонки не наклевывалось и раньше, да и впредь ей грозило не одиночество, а в постель с любым без разговоров.
Майкл по крайней мере был красавчиком. Русоволосый, с огромными яркими глазами цвета чая с искорками и его квадратный подбородок с ямочкой при прекрасной фигуре делали его неотразимым. И Зульфия для него была «прививкой от бешенства». Бешенством он именовал свою сексуальность – не мог он без своего «раза в день». А погулять вволю вне офиса у него получалось только с вечера пятницы до утра понедельника, где в клубе много «грудинки на зажаренных ножек». Не только в кулинарном смысле.
Работал он в агентстве по найму персонала для иностранных компаний. «Собирая базу», он тоже, конечно, позволял себе время от времени экскурсии вглубь претенденток. Но только с замужними красавицами.
Его пугали не только «узы», но и круг родни девушек – страх перед тестем с балалайкой или тещей – деревенской бабищей просто преследовал его с первого дня пребывания в Москве. Ну и среди «бобиков» и «бэбиков» он уверенно выбирал первых. Дома у его родителей он остались двух собак.  И звонил маме с цель узнать об их здоровье и приключениях.
Еще одна «добровольная отшельница» — черноглазая кроха Тамара Черная как раз-таки  росла в многодетной семье в деревне. И поэтому, вырвавшись в Москву, себя блюла как раз из страха забеременеть. Приносить в подоле было решительно некуда. Да и не хотела она ничего в свои двадцать один. Девушка она была такая, что не заметить нельзя – очень маленькая,  худенькая. С личиком белочки – ее часто принимали за дочь главной героини фильма «Летят журавли». И глаза –лучистые и  чистые, без кокетства.
Ей нравились герои фильмов. Но она  ничуть не жалела, что не увидится с ними  никогда. Любить их было легко и не стыдно. И иногда они ее целовали в эротических снах. Но даже там она не хотела большего. Работала она в огромной компании. И где ее не видно было за «лесом» почти одинаковых высоких красоток на шпильках и в юбках «карандаш». Тем работать было некогда. Поэтому Томик (так то ли ласково-то ли уничижительно именовали ее коллеги) быстро обгоняла их на служебной лестнице, несясь по ней без каблуков и узких юбок. Хотя и работала в оптовой компании по поставкам одежды из Италии.
Самым странным любому человеку показался бы Исаак Петров. Он просто не выносил физически людей обоего пола, которые за собой следили, то есть пахли духами, кремами, помадами и дезодорантами. И в Москве трудно было встретить тех, кто уж совсем не мылся и не брился. И то что сам он этого не делал подолгу, даже в метро создавало вокруг него некое пространство, возникающее из-за природной вонючести.
И он был этому рад и ничуть не стыдился. Под этой жаждой отделиться от толпы  никакой религиозной или философской теории не было. Ему нравится быть вонючим на взгляд тех, кого вонючими считал он. Месть за парфюмы повсюду. И еще отпугивающий запах для девиц- охотниц на мужей. Потому что Исаак был красив, как Аполлон. Такой торс, рост, волна спутанных волос и даже пресловутый подбородок не с квадратной челюстью, но с ямочкой на нем.
Работал он бухгалтером в компании по оптовым поставкам одежды из Италии . И его  «лук» (это слово хорошо сочеталось с его запахом) ему не мешал быть отличным специалистом. И ограждал от приставаний дам и мужчин в равной степени ему не интересных. Дома у него жили три сурка – красивые и вонючие, как он сам. И очень аккуратная еврейская мама.
Единственная женщина, с которой он общался кроме мамы , это пенсионерка Наталья Борисовна – жила в соседнем подъезде. Она сама вонючей не была, но, страдая аллергией на некоторые ароматы, мылась только  детским мылом, и мазалась детским кремом –  они без запаха. И еще она любила есть и была умной. Но и она разговаривала с ним на двухметровом расстоянии – не ближе.

В больнице Зою поместили в одну палату с другой истощенной трудами дистрофичке — анорексичке – тоже довольно молодой иностранке с русскими корнями — Таней Беккер. Ее прислали проводить исследования того, как русские решают проблему  упадка рождаемости у них в городах из комиссии Евросоюза. И она так увлеклась работой, что часто ограничивалась в течении дня только кофе – ведь именно на чашечку его и приглашала для бесед молодых мамаш, получивших материнский капитал, будучи матерями-одиночками.
Вместе с ней тусовался и ее бывший однокурсник по психологическому факультету Ромео Грегорин, который приехал в Москву  для изучения проблем одиночества в крупных городах. Живет на гранты от Сорбонны.
 До этого он работал в Токио. Но поскольку среди его предков тоже затесался русский, его перевели в Москву. Что он воспринял с радостью, поскольку красота русских девушек привлекала его с детства – генетическая потребность, наверное. И они не были такими суровыми, как европейки и американки. Словом, с однокурсницей закрутить роман ему вовсе не хотелось, просто интересы их частично пересекались. Ведь молодые мамаши, с которыми общалась Таня тоже были одинокими – в смысле, незамужними.

 

1 Звезда2 Звезды3 Звезды4 Звезды5 Звезд (Пока оценок нет)

Загрузка…