Страна : Украина
Родился в Киеве- школа- служба в армии-завод-учеба-окончание университета- работа преподавателем- творчество: поэзия(семь сборников), проза: романы- “Записки учителя”-“Свет упавшей звезды”- “Мой внук-американец”-сборник рассказов “Я пасу овец”- сборник пьес”Рай не горит”
Country : Ukraine
Was born in Kiev-graduated from school-want to military service-worked al the faktoru-studied and graduation at the university-work as a teacher-work: poetry(seven collections)-prose: noveis-“Notes by a teacher”-“The light of a gallen star”-“My grandise is an American”-a collection of short stories an of playc
Отрывок из романа “Свет упавшей звезды”
ГЛАВА 1
Они остановились у трапа самолета.
– Лету где-то около трех-четырех часов… при благоприятных условиях, – пошутил Генрих и, виновато улыбнувшись, похлопав его по плечу, добавил: – Извини, неудачная шутка. Если что – звони, надо будет – прилечу. Но шеф все уладил со своим лепшим другом и ждет с подарками – не задерживайся. Ни во что не ввязывайся. Ульрих поможет. И помни – я с тобой.
Они обнялись, и, пожав другу руку, он побежал по трапу, так ни разу не оглянувшись ни на Генриха, ни на окна небольшого здания аэровокзала, где, он знал, стояла жена с застывшей улыбкой недоумения и последней фразой: «Ты опять на меня обиделся и не разговариваешь, как дитя».
Он ничего не мог с собой поделать ни тогда – наспех обняться, едва прикоснувшись, ни сейчас – оглянуться.
Когда самолет взлетел, ему вдруг стало страшно, но не от того, что совершалось в нем, с ним, с другими на земле, ему стало страшно от какой-то непостижимо простой мысли, что в самом деле могут случится «неблагоприятные условия», и самолет собьют, он разобьется, и всего-всего, а главное, – его не будет. Подобного состояния он давно не испытывал: почти реальное ощущение ужаса представляемой собственной смерти. Об этом состоянии он уже забыл, это было давно: ощущение длилось мгновение, и тут же проходило, уходило в нем куда-то, он даже мотал головой, словно пытался струсить, сбросить его с себя, чтобы возвратиться к обычной реальной жизни, к себе, к таким же людям вот как эта стюардесса, стоящая перед ним со стаканом воды в протянутой руке и с то открывающимся, то с закрывающимся ртом; она, очевидно, обращалась к нему, а он еще ничего не слышал и только вот сейчас, возможно, впервые, увидел после возвращения из небытия человека, протягивающего к нему руку. Голова еще раз мотнулась и, чтобы как-то объяснить и себе, и другим эти непроизвольные движения, он уже усилием воли повторил это же движение рукой, смахивая со лба пот, оказавшийся на самом деле на лбу, и уже на самом деле рука потянулась к карману и, найдя там носовой платок, вынул его и смахнул капельки пота со лба и еще, наверняка, смахнул эту легкую пелену страха, застилающую его взгляд, слух.
И тут же приподнялся с кресла, взял наконец-то протянутый к нему стакан, хотя было достаточно протянуть руку.
– Бла-го-да-рю, – произнес он, слово прозвучало по слогам, как будто он еще учился говорить, как дитя.
– Так бывает, господин майор, но проходит, – ответила стюардесса и, уже уходя, добавила: – Если что-то понадобится, позовите.
Он опустился в кресло, выпил воду и положил стакан в соседнее кресло, чтобы не слышать дребезжание стекла на столике, и закрыл глаза, хотелось «уснуть, забыться», но вдруг, оказавшись в темноте, услышал какое-то назойливое, въедливое бормотание, нечленораздельное, постепенно превращающееся в истерический крик за стеной темноты. Глаза непроизвольно открылись и ему показалось, что он вернулся оттуда, «откуда нет возврата» и теперь его глаза, губы улыбались свету и звукам, которые оказались ревом двигателей, вращающихся с бешеной скоростью, яростно цепляющихся за жизнь и идущих по небу, как посуху. И чтобы окончательно уверить себя в том, что он вернулся, он потянулся к окну, посмотрел. И так было – свершалось чудо прямо на глазах: там был свет, новый, никогда не виданный им, свет, который творил как бы заново в нем и вокруг и землю, и его, и все вокруг, но этого, кажется, никто не замечал. И это была уже реальность: и смешная, и печальная, которая задавала свои вечные вопросы, от которых хочешь ты или не хочешь, но, увы, никуда не спрячешься: кто виноват и что делать. Увы, это была избитая, старая и страшная реальность, каждодневная, которую он уже не замечал, поражаясь своей бесчувственности, холодности, безразличию и даже жестокости к себе и по отношению к чуду, которое продолжало совершаться на его глазах, пусть тайно, пусть для него, но продолжало и для других, которые не видят еще потому, что как и он, убивают его в себе, в других, вокруг, как и он, всего лишь мгновение назад, когда ничего не мог с собой поделать, не смог даже оглянуться, еще не понимая, не разобравшись в причинах его размолвки с женой. Подобные размолвки были, но последняя – самая злая, страшная и открытая. Он старался их избегать, они даже договаривались не касаться той темы, но он ничего не мог поделать с собой, со своим засевшим в нем стремлении идти до конца, несмотря ни на что. Это стремление, очевидно, осталось еще со времен детства, с его всегда чистыми, почти первобытными ощущениями бытия; и что он мог поделать в этой стихии ссоры, стихии бури, сметающей все на своем пути – прошлое, настоящее без будущего, что он мог поделать с собой, все еще не веря в реальность происходящего с ним, происходящего в нем в этой самой реальности: ни один мускул не вздрогнул на его лице, ни в сердце, – он не оглянулся, и, кажется, только сейчас был сам поражен этим собственным отношением в себе и к себе, и к другим.
И вдруг он вспомнил себя стоящим в церкви и смотрящем на тонкий огонек свечи, освещающей изображение распятия, точно такой же тонкий профиль человека, только уже неподвижного, – застывший тонкий огонек распятия: который раз он проходил свой начертанный путь и в нем, и в мире, который раз и в других людях. Но ни один мускул лица, ни один мускул сердца так и не вздрогнул в нем, да и в мире, в котором сейчас шла война, очередная, которая по счету… И он понял, почему сейчас вспомнился этот эпизод: память человека всегда ищет свой последний шанс, чтобы выжить, пытается найти хоть какие-то крохи чувств, если не в себе, то хотя бы в другом человеческом сердце, чтобы объяснить себе, а главное – остановить в себе это страшное состояние бесчувствия, жестокости, полного равнодушия к другим, и это все происходило с ним и в нем, впрочем, это состояние совпадает с тем, что творилось сейчас в мире и выражалось всего лишь в одном слове – война, очевидно, давно ставшая привычным состоянием мира, и не замечаемая человеком до тех пор, пока он сам не испытает ее на собственной шкуре. Не найдя отклик, память погасла, оставив его один на один с реальностью. Впрочем, черт с ней, с этой реальностью – война была не его рук дело, а вот его рук дело – это крах любви, его любви, свидетельством тому стал даже носовой платок, который он вдруг ощутил в своей руке, ощутил как кусок материала, а еще вчера он готов был целовать его и молиться как святыне, потому что она прикасалась к нему, она… А сейчас платок, как и он сам, как и все вокруг, стали пустотой, пустотой без света при свете солнца; – серой, однообразной, избитой…
Почему так случилось? Как вернуть этот священный трепет не перед вещью, а перед этими же вещами, но которые преображались и становились священными, потому что их касалась она, не говоря о ней самой. И вот сейчас все было разрушено, сметено настоящим, нет, не этой войной, которая, как было ясно, была всего лишь следствием, следствием той войны, которую человек ведет в душе сам с собой по ему только известной причине – в поисках любви, в поисках утраченной любви, которой сейчас не хватает ни ему, ни самой жизни.
(1 оценок, среднее: 2,00 из 5)
Загрузка...